-- Ну и бестолковщина же идет у этих людей! -- сказала комнатная кошка кухонной. -- Теперь у Бабетты с Руди опять все врозь пошло! Она плачет, а он и знать ее не хочет больше!
-- Не люблю я этого! -- сказала кухонная кошка.
-- И я тоже! -- сказала первая. -- Но горевать уж я не стану! Пусть Бабетта возьмет себе другого жениха -- того, с рыжими бакенбардами! Впрочем, и он не бывал здесь с тех пор, как собирался влезть на крышу.
Злые силы творят свое и вне, и внутри нас; это Руди испытал на себе и крепко задумался над этим. Что случилось с ним, что творилось в нем самом там, в горах? Было ли то злое наваждение или горячечный бред? Но до сих пор он ведь не знавал ни лихорадки, ни других недугов! Осуждая Бабетту, он заглянул на минуту и в глубь собственной души, и ему вспомнилась бушевавшая в ней дикая буря, жгучий фен, который вырвался из нее наружу. Мог ли он сам открыть Бабетте каждую свою мысль, которая в час искушения могла перейти в дело? Он потерял ее кольцо, и именно благодаря этой потере Бабетта вновь обрела Руди. А она, могла ли она открыть ему всю свою душу? Сердце его как будто рвали на части, когда он думал о ней; в нем просыпалось столько воспоминаний! Он видел ее перед собой как живую -- веселую, смеющуюся, детски-шаловливую! Ласковые слова, которых он столько слышал от нее в минуты сердечного упоения, прокрались в его душу солнечными лучами, и скоро она вся была залита ими -- Бабетта опять могла воцариться в ней! "Да, она наверно могла открыть ему всю свою душу и -- откроет!"
И вот он пришел на мельницу. Приступили к исповеди; началась она поцелуем, а кончилась тем, что виновным был признан Руди. Он был страшно виноват, позволив себе усомниться в верности Бабетты! Он поступил просто непозволительно, гадко! Такое недоверие, такая горячность могли погубить их обоих. Конечно! И вот Бабетта прочитала ему маленькое нравоучение; это очень шло к ней и доставило ей большое удовольствие. Но в одном все-таки Руди был прав: родственник крестной мамаши был просто шалопай! Она даже хотела сжечь книгу, которую он подарил ей, чтобы ничто больше не напоминало ей о нем.
-- Ну, опять все уладилось! -- сказала комнатная кошка. -- Руди опять тут, они столковались и говорят, что это величайшее счастье!
-- А я слышала сегодня ночью от крыс, что величайшее счастье -- пожирать сальные свечи и всегда иметь в запасе протухшее сало! Кому же теперь верить: крысам или людям?
-- Ни тем, ни другим! -- сказала комнатная кошка. -- Это вернее всего!
Но величайшее счастье для Руди и Бабетты было еще впереди; их ожидал прекраснейший день их жизни -- день свадьбы.
Свадьбу собирались праздновать не в местной церкви и не в доме мельника: крестная пожелала, чтобы свадьбу сыграли у нее, а обряд был совершен в красивой маленькой церкви в Монтрэ. И мельник решил уважить требование крестной матери: он один знал, что собиралась она подарить молодым, и нашел, что такой свадебный подарок стоил маленькой уступки. День был назначен. Вечером накануне мельник, жених и невеста должны были выехать в Вильнев, а с утренним пароходом заблаговременно прибыть в Монтрэ, чтобы дочери крестной матери успели одеть невесту к венцу.
-- Полагаю все-таки, что они справят свадьбу и здесь, хоть на другой день! -- сказала комнатная кошка. -- Иначе я не дам и "мяу" за всю эту историю!
-- Попируем и здесь! -- ответила кухонная кошка. -- Недаром зарезали столько уток и голубей, а на стене висит целая коза! У меня уж зубы чешутся, как погляжу! Завтра они уедут!
Да, завтра! Сегодня же вечером Руди и Бабетта в последний раз сидели на мельнице женихом и невестой. Альпийское зарево пылало, вечерние колокола звонили, дети воздуха пели: "Да свершится все к лучшему!"