Переводчик: А.А. Федоров-Давыдов
Жила-была маленькая, очень хорошенькая, миленькая девочка Карен. Но так как она была очень бедна, то ей приходилось ходить летом босиком, а зимой -- в больших деревянных башмаках, так что ноги у неё на подъеме обыкновенно стирались докрасна.
Как раз в их же селенье жила одна старая вдова башмачника, которая однажды сшила, как уж умела, маленькие башмаки из остатков старого красного сукна; они не отличались изяществом, эти башмаки, но зато были сшиты с очень добрым намерением: старушка хотела подарить их маленькой девочке, которую звали Карен.
В тот день, когда хоронили её мать, она получила в подарок красные башмаки и надела их в первый раз; конечно, они были не траурные, но других у неё не было; и, надев поверх деревянные башмаки, Карен так и пошла за гробом.
В это время навстречу ехал большой старый рыдван, а в рыдване сидела пожилая дама; она взглянула на девочку, ей стало жаль ее, и она спросила священника:
-- Послушайте, отдайте мне сиротку; я ее сделаю своим приемышем.
И Карен думала, что всё это случилось, благодаря красным башмакам; но дама нашла их ужасными, и их бросили в печку. Зато Карен одели очень мило и опрятно; потом ее стали учить читать и рукоделью, и все находили ее премиленькой, а зеркало говорило: -- "Ты не только мила, но красива".
Вот однажды проезжала в этой местности королева со своей маленькой дочкой-принцессой. Люди шли толпами к замку, и между ними была и Карен. Маленькая принцесса в белом платье стояла у окна, как будто для того, чтобы все могли любоваться на нее. У принцессы не было ни короны, ни шлейфа, но зато на ногах были надеты чудные сафьяновые башмаки; и конечно, они были куда красивее тех, которые Карен получила в подарок от жены башмачника. А есть ли что-нибудь на свете лучше красных сафьяновых башмачков?..
Наконец, Карен достигла того возраста, когда девушки в первый раз идут к причастию. Богатый сапожник из города снял мерку с её крохотной ноги у себя на-дому, в комнате, где стояли большие стеклянные шкафы с прелестными ботинками и блестящими сапогами. Всё это выглядело очень красиво, но у старой дамы было плохое зрение, и ей это не доставляло никакого удовольствия. Среди ботинок стояла пара красных сафьяновых башмачков, в роде тех, которые были на принцессе. Ах, как они были хороши! Башмачник сказал, что сделал их по заказу для графской дочки, но что они оказались слишком малы.
-- Это, наверно, лаковые? -- спросила старая дама. -- Они так блестят!
-- Да, блестят... -- сказала Карен.
Они приходились ей как раз по ноге и были куплены. Старая дама не знала, что ботинки были красного цвета, -- иначе она никогда бы не допустила, чтобы Карен шла в них к причастию.
И действительно, все обращали внимание на её ноги. И когда она вошла в преддверие храма, ей показалось, что даже старые картины над гробницами, портреты священников и их жен в длинных черных одеждах с белыми крахмальными воротниками с изумлением смотрят на её башмаки.
Да и она только о них и думала в то время, как священник возлагал ей на голову руки и говорил о святом крещении, о союзе с Богом и о том, что теперь она должна быть сознательной христианкой. Торжественно звучал орган; раздавался хор красивых детских голосов; пел и старый причетник; но Карен думала только о своих красных башмаках.
После обедни старая дама узнала ото всех, что башмаки на её питомице были красные, и она сказала Карен, что это нехорошо, неблагопристойно, и что впредь, когда Карен будет ходить в церковь, она должна надевать старые черные башмаки.
В следующее воскресенье Карен должна была причащаться. Она долго разглядывала черные башмаки, потом красные, потом опять черные и надела всё-таки красные.
День был солнечный, ясный; старая дама и Карен шли по тропинке, пролегавшей вдоль ржаного поля; по дороге было немного пыльно.
Около церковной двери стоял калека на костылях со странной длинной бородой, которая казалась скорее рыжей, чем белой; он отвесил поклон почти до земли и спросил старую даму, не смахнуть ли пыль с башмаков Карен. После старушки и Карен тоже протянула свою маленькую ножку.
-- Ишь ты, какие красивые бальные башмачки! -- сказал солдат. -- Эти не свалятся, как пойдешь плясать! -- и ударил рукой о подошву.
Старая дама подала солдату милостыню и вошла с Карен в церковь.
И опять все -- и люди, и картины -- пристально смотрели на красные башмаки, и когда Карен склонилась перед алтарем на колени и прикоснулась губами к краю золотой чаши, ей показалось, что и там плавают красные башмачки. Она до того растерялась, что забыла далее спеть свой псалом и прочитать "Отче наш".
Потом народ пошел из церкви, и старая дама села в экипаж. Карен уже подняла одну ногу на подножку, но вдруг старый нищий-солдат сказал: -- "Экие красивые бальные башмаки!" И Карен совсем против воли стала приплясывать на одном месте, потом она попробовала сесть в экипаж, но ноги подпрыгивали сами собой, точно башмаки дергали их и заставляли танцевать. Приплясывая, она обогнула церковь и не могла остановиться; кучеру пришлось побежать за ней следом, поймать и усадить в экипаж, но ноги продолжали танцевать, так что доброй старушке пришлось силой заставить Карен снять башмачки; наконец, когда башмаки были сняты, ноги успокоились.
Дома красные башмачки заперли в шкаф, но Карен продолжала на них любоваться.
Однажды старая дама серьезно заболела да так, что говорили, будто она навряд ли встанет. За ней был необходим самый тщательный уход, и кому же было за ней ходить, как не Карен? Но в городе как раз в этот вечер давали большой бал, и Карен получила приглашение.
Она снова посмотрела на свои красные башмаки и подумала: "Ведь это не грех", потом надела их, -- в этом тоже греха не было, -- а потом отправилась на бал и стала танцевать, Но когда она хотела повернуть направо, ноги несли ее влево, хотела идти вперед, а башмаки, приплясывая, шли назад, и, наконец, заставили ее сойти вниз по лестнице и вывели на улицу, к заставе. Она всё время при этом плясала и так и дошла до темного леса.
Сверху между деревьев что-то светилось; она думала, что это месяц, но то было лицо старого солдата с рыжей бородой.
-- Красивые ботинки! В них только бы плясать!
Она испугалась и хотела сбросить красные башмаки, но они плотно сидели на её ногах. Она сорвала чулки, но ботинки приросли к ногам.
И не могла она остановиться и всё плясала через поля и луга при дожде и зное, днем и ночью; а ночью было страшнее всего. Ночью она плясала на кладбище, но мертвецы там не плясали, -- у них были более важные дела, чем танцы. Она хотела присесть на могилу бедняка, поросшую горькой полынью, но для неё не было покоя и отдыха. И когда, наконец, она дошла до открытых дверей храма, она увидала стоящего в них ангела в длинных белых одеждах с крыльями, спускавшимися с плеч до земли; лицо его было строго и сурово, и в руках он держал широкий, блестящий меч.
-- Пляши, -- сказал он, -- пляши в своих красных башмаках, пока помертвеет и побледнеет твое тело, пока одна кожа будет покрывать твой скелет! Пляши от дверей к дверям, и там, где живут спесивые дети, стучись так, чтобы они слышали тебя и страшились такой участи!.. Пляши, пляши!
-- Помилуй меня! -- воскликнула Карен, но она не услышала ответа ангела, потому что башмаки отнесли ее от церкви в поле, а с поля -- на дорогу, и всё время она плясала.
Однажды утром она очутилась около дверей, которые были так хорошо знакомы ей; за ними раздавалось пение псалмов; потом вынесли покрытый цветами гроб, и она поняла, что её старушка умерла; и тут только почувствовала она себя всеми оставленной, проклятой ангелом.
Ноги её продолжали плясать, и она плясала всю эту долгую, темную ночь; и башмаки несли ее по терниям и колючкам; она раздирала тело до крови и шла, приплясывая, через луг к маленькому, одиноко стоявшему домику; она знала, что здесь живет палач, и, постучав в окно, крикнула ему:
-- Выйди! Выйди ко мне!.. Я не могу войти к тебе, потому что должна плясать все время...
И палач сказал:
-- Ты, наверно, не знаешь кто я. Ведь я рублю головы преступникам... А сейчас я слышу, что мой топор опять звенит по чьей-то голове...
-- Нет, не руби мне голову, -- сказала Карен, -- потому что-тогда я не раскаюсь в своем грехе, но отруби мне ноги с красными башмаками...
И она поведала ему весь свой грех, и палач отрубил Карен ноги в красных башмаках; но башмаки с крошечными ногами продолжали плясать через поля всё дальше, к густому лесу. А затем палач приделал Корен деревянные ноги с костылями и выучил ее псалму, который всегда поют грешники; а она поцеловала руку, которая держала топор, и пошла через луг.
-- Достаточно вытерпела я за красные башмаки, -- сказала она. -- Теперь пойду в церковь, пусть меня видят другою...
И она быстро пошла к церкви, но в дверях перед ней плясали её ноги в красных башмаках; бедная Карен страшно испугалась и пошла обратно.
В продолжение целой недели она горевала и плакала; но когда пришло воскресенье, она сказала:
-- Ну, кажется, довольно я перестрадала и натерпелась. Чем я хуже тех, которые сидят в церкви и воображают себя праведниками?
И, набравшись смелости, она опять пошла в церковь, но едва взошла за ограду, как опять увидала перед собой красные башмаки, вернулась и от всего сердца покаялась в своем грехе. Она пошла к священнику и попросила, чтобы ее взяли прислуживать в доме; она обещалась стараться изо всех сил и делать всё, что только ни прикажут; жалованье ей было безразлично, лишь бы у неё был свой угол да хорошие люди вокруг. Жена священника сжалилась над ней и взяла к себе в услужение.
И Карен стала трудиться, не покладая рук, и была всегда молчалива и задумчива. Тихонько сидела она, бывало, и слушала, как по вечерам священник читает Евангелие. Дети очень любили ее, но когда они начинали говорить про наряды, она только печально качала головой.
На следующее воскресенье все собрались к обедне и спросили ее, хочет она тоже идти в церковь? Но глазами, полными слез, она указала им на свои костыли... Все ушли, а она, оставшись одна у себя в комнате, которая была так мала, что там могли поместиться только стул и кровать, раскрыла свой псаломник, и в то время, когда она внимательно, с чистым сердцем читала святые псалмы, ветер донес из церкви звуки органа; она подняла свое лицо, залитое слезами, и сказала:
-- Господи! Помоги мне!
И вдруг солнце засветило ярко-ярко; перед ней стоял ангел Господень в белых одеждах, -- тот самый, которого она видела ночью в дверях храма. Но в руках он держал не меч, а дивную зеленую ветку, усеянную розами; ею он коснулся потолка, и там вдруг засияла золотая звезда; потом он дотронулся до стен, -- они расступились, и она увидала орган, от которого лились звуки, увидала старые портреты священников и их жен, прихожан, сидящих на разубранных скамьях и поющих псалмы. Маленькая комната бедной девушки обратилась в церковь, или -- она сама перенеслась в нее. Она сидела рядом со всей семьей священника, и когда кончился псалом, они взглянули на нее, кивнули ей и сказали:
-- Ты хорошо сделала, что пришла, Карен.
-- На то была милость Господня... -- ответила Карен с благоговением.
Орган играл, детские голоса звучали так нежно и высоко! Светлые лучи солнца теплой волной вливались через окно и заливали стул, в котором сидела Карен; сердце её переполнилось таким избытком света, мира и радости, что перестало биться, и в блеске солнца душа её отлетела на небо, туда, где уже никому не были нужны её красные башмаки.