Весело собралась бабушка в обратный путь, от всего сердца благодаря Создателя за исцеление Петьки. Все-таки он еще переживет ее! В вагоне у нее оказались премилые соседи: аптекарь с дочкой. Они говорили о Петьке с такою любовью, словно он был им родной. Аптекарь объявил, что из юноши выйдет великий артист: голос ведь вернулся к нему, а в таком горле лежат миллионы! Как не радоваться, слушая такие речи! И бабушка слепо верила им, упивалась ими и даже не заметила, как доехала до столицы. Невестка встретила ее на вокзале. "Благодарение Господу за железную дорогу! -- сказала бабушка. -- Благодарение Ему и за то, что я и не заметила, как доехала по ней! Этим я обязана милейшим соседям своим! -- И она крепко пожала руки аптекарю и его дочке. -- Машина -- благодатная выдумка! Особенно ценишь ее, когда сойдешь с нее!" Затем пошли рассказы о дорогом мальчике. Мать узнала, что он теперь вне опасности и что живется ему очень хорошо. Хозяева его люди состоятельные, держат троих людей: двух девушек и одного парня, и обращаются с Петькой, как с сыном. Вместе с ним учатся два мальчика из важных семейств; один, шутка ли, сын пробста! Бабушка остановилась было на почтовой станции, но там так дерут! Хорошо, что госпожа Габриэль пригласила ее переехать к ним; она и прожила у них пять дней. То-то добрые люди, сущие ангелы, особенно сама хозяйка! Она угощала бабушку пуншем, превкусным, но прекрепким! Через месяц Петька оправится и вернется в столицу. "Он, верно, стал важным, избаловался там! -- сказала мать. -- Не понравилось бы ему здесь на чердаке! Я рада, что учитель пения пригласил его жить к себе, а все-таки... -- Тут мать заплакала. -- Все-таки ужасно жить в такой бедности, что даже собственного ребенка нельзя как следует устроить у себя дома!" -- "Смотри, не говори ничего такого Петьке! -- сказала бабушка. -- Ты не знаешь его так, как я". -- "Есть и пить-то ему все-таки надо, как он там ни важен! -- продолжала мать. -- Ну и что ж, голодать не будет, пока у меня работа из рук не валится. Да и госпожа Гоф предлагает ему обедать у нее два раза в неделю; теперь ведь она живет в достатке. Да, отведала она в своей жизни и сладкого, и горького! Сама же рассказывала мне, что раз с ней сделалось дурно в ложе, где сидят старые танцовщицы: во весь день у нее не было во рту ничего, кроме воды да сухого кренделя. "Воды! воды!" -- закричали другие танцовщицы. "Булки, булки!" -- взмолилась она. Ей нужно было что-нибудь попитательнее воды! Зато теперь у нее дом полная чаша!"
А Петька все еще сидел в тридцати милях от столицы, но уже заранее блаженствовал при мысли, что скоро увидит родной город, театр и все, что дорого и мило его сердцу. Теперь он научился ценить все это! И в душе его и вокруг все как будто пело, все ликовало, все было залито солнцем, полно юного веселья, ожидания! С каждым днем силы его прибывали, цвет лица становился здоровее, расположение духа улучшалось. Зато госпожа Габриэль, по мере приближения разлуки, волновалась все больше и больше.
-- Теперь вы вступаете на путь славы и соблазнов. Вы очень красивы, -- а похорошели-то вы в нашем доме, -- но вы дитя природы, как и я, а это предохраняет от соблазнов. Не надо быть слишком чувствительным, не надо быть и ломакой! Вот как, например, королева Дагмара! Затягивала себе шелковые рукава по воскресеньям -- экая беда! Стоило сокрушаться из-за таких пустяков! Или вот Лукреция! Я бы никогда не подняла такого шума! И с чего она закололась? Она была честна, невинна, это знала и она, и весь город. Так если с ней и случилась беда... Я не буду говорить какая, вы в ваши годы и так понимаете, в чем было дело!.. Словом, она была ни при чем! Так нет, давай вопить и цап за кинжал! А и нужды-то никакой не было! Я бы никогда так не поступила, и вы тоже. Мы с вами дети природы и должны оставаться ими при всяких обстоятельствах. Советую вам держаться этого правила во всю вашу артистическую карьеру. То-то радость будет прочесть о вас в газете! Когда-нибудь вы заедете в наш городишко и опять, может быть, выступите в роли Ромео, но я тогда уже не буду кормилицей! Я буду сидеть в партере и наслаждаться.
А что ей было хлопот и забот со стиркой и глаженьем! Надо было отпустить Петьку домой с таким же запасом чистого белья, с каким он приехал. Она продела также в его янтарное сердечко новую черную ленточку. Кроме этого сердечка, ей бы ничего не хотелось получить от Петьки на память, но сердечка она не получила. Сам Петька получил от господина Габриэля на память французский словарь, служивший им при занятиях и весь испещренный на полях собственноручными примечаниями господина Габриэля. Хозяйка же поднесла юноше букет из роз и сердечной травки. Розы, конечно, скоро увянут, но травка могла перезимовать, если ее не ставить в воду. Кроме того, госпожа Габриэль написала на листочке для альбома изречение Гете: "Umgang mit Frauen ist das Element guter Sitten", но не в подлиннике, а в собственном переводе: "Общение с дамами -- условие хороших нравов. Гете".
-- Он был великий человек! -- прибавила она. -- Жаль только, что он написал Фауста, -- я его совсем не понимаю. И Габриэль говорит то же.
Юный Массен преподнес Петьке не совсем неудачный рисунок, изображавший висевшего на виселице господина Габриэля с розгой в руках. Подпись внизу гласила: "Первый путеводитель великого артиста на пути науки". Примус подарил Петьке пару новых туфель, вышитых самой женой пробста; они были так велики, что Примус еще несколько лет не мог бы пользоваться ими. На подошвах было написано чернилами: "На память от горюющего друга. Примус".
На вокзал провожал Петьку весь дом. "Никто не скажет, что вы уезжаете без sans adieul -- сказала госпожа Габриэль, целуя Петьку на прощание. -- Я не стесняюсь! -- заявила она. -- Открыто все можно, лишь бы не тайком!" Вот раздался свисток, юный Массен и Примус прокричали "ура", "домашний скарб" подхватил, госпожа Габриэль отерла глаза и замахала платком; супруг ее ограничился одним словом: "Vale!"
Мимо окон вагона замелькали деревни и местечки. Было ли их обитателям так же весело, как Петьке? Он думал об этом, думал о своем счастье, о золотом яблоке, которое видела у него в руке бабушка, когда он был ребенком, вспоминал о своей счастливой находке в канавке, но больше всего думал о своем вновь обретенном голосе и о познаниях, которыми он запасся за эти два года. Он стал ведь совсем иным человеком! Внутри его все ликовало и пело от радости, и много ему надо было иметь над собою власти, чтобы не запеть во всеуслышание в вагоне.
Вот показались башни столицы, вот и строения. Поезд подошел к вокзалу. Тут ждали Петьку мать с бабушкой и еще кто-то -- госпожа Гоф, супруга придворного переплетчика, урожденная девица Франсен. Она не забывала своих друзей ни в горе, ни в радости и не преминула расцеловать Петьку так же сердечно, как мать и бабушка. "Гоф не мог прийти со мною! -- сказала она. -- Он сидит за переплетом разных сочинений для библиотеки Его Величества. Тебе повезло, и мне тоже. Теперь у меня есть муж, собственный уютный уголок и кресло-качалка. Два раза в неделю ты обедаешь у нас. Вот посмотришь на мое житье-бытье. Настоящий балет!"
Матери и бабушке почти и не удалось поговорить с Петькой, зато они смотрели на него, и глаза их так и сияли радостью. Петька сел на извозчика и поехал к учителю пения, а мать с бабушкой смотрели ему вслед, смеясь и плача.
-- Какой же он красавчик! -- сказала бабушка.
-- А выражение у него все такое же хорошее, честное, как и прежде! -- заметила мать. -- Таким он и останется всю жизнь!
Извозчик остановился перед дверями квартиры учителя пения; хозяина не оказалось дома. Петьку встретил и проводил в отведенную ему комнату старый слуга. По стенам комнатки висели портреты композиторов, а на печке стоял ослепительно белый гипсовый бюст. Старик, немножко тугой на смекалку, но донельзя преданный своему господину, показал Петьке, куда уложить белье, куда развесить платье, и обещал свое содействие по части чистки сапог. Тут явился и сам хозяин и сердечно приветствовал Петьку на новоселье.
-- Вот и все помещение! -- сказал он Петьке. -- Не побрезгуй! Клавикорды в зале к твоим услугам. Завтра испробуем твой голос! А это наш кастелян, наш домоправитель! -- прибавил он, кивая на старика. -- Ну, все в порядке! Даже Карл-Мария Вебер выбелен к твоему приезду заново! Он непозволительно закоптел!.. Да ведь это вовсе не Вебер! Это Моцарт! Откуда он взялся?
-- Это старик Вебер! -- ответил слуга. -- Я сам снес его к мастеру белить и сегодня утром принес обратно.
-- Но это же бюст Моцарта, а не Вебера!
-- Извините, сударь! -- стоял на своем слуга. -- Это старик Вебер, только он стал почище, вот вы и не узнали его! Спросите хоть у мастера! -- Спросили, и оказалось, что бюст Вебера нечаянно разбили в мастерской и вместо него дали слуге бюст Моцарта, -- все равно ведь, чей бюст стоит на печке!
В первый день решено было не петь и не играть, но, когда наш юный друг вошел в залу, где стояли клавикорды, а на пюпитре лежала раскрытая опера "Иосиф", он запел своим звонким, как колокольчик, голосом: "Пришла моя весна". Сколько чувства, сколько души, детской невинности и в то же время мужественной силы было в его пении. Учитель даже прослезился.
-- Вот как надо петь! -- сказал он. -- А со временем пойдет и еще лучше! Ну, закроем теперь клавикорды! Тебе нужен отдых!
-- Мне еще надо побывать у матери и у бабушки! Я обещал! -- И Петька поспешил туда.
Лучи заходящего солнца освещали знакомый ему с детства двор. Стены дома так и блестели. Ни дать ни взять алмазный дворец! Мать и бабушка жили наверху, под самой крышей, но Петька живо взлетел по лестницам, шагая через три ступеньки зараз. Его встретили горячими поцелуями и объятиями.
Как чисто, как уютно было в этой каморке. Вот и печка, "старый медведь", вот и сундук -- "гора с сокровищами!" Здесь он гарцевал когда-то на своей деревянной лошадке! На стене по-прежнему висели знакомые картины: портрет короля и два силуэта -- один Спасителя, другой покойного отца Петьки, вырезанные из черной бумаги. По словам матери, силуэт очень напоминал отца сбоку, но, конечно, сходство было бы еще полнее, если бы бумага была белая и красная, -- отец-то был белый, румяный, красавец! А Петька был вылитый отец. Разговорам и рассказам не было конца. На ужин были приготовлены разварные поросячьи ножки -- кроме Петьки поджидали еще госпожу Гоф.
-- Но как вздумалось этим двум старичкам пожениться? -- спросил Петька.
-- Думали-то они об этом многие годы! -- сказала мать. -- Но ты ведь знаешь, Гоф был женат. Он женился, как говорил, в отместку девице Франсен! Она ведь страсть как важничала в дни своей славы! За женою он взял большое приданое, но она была уж больно стара да и на костылях, а умирать все не хотела! Ему и пришлось ждать так долго, что я ничуть бы не удивилась, если бы он, как человек в сказке, потерял терпение и стал каждое воскресенье выносить старуху на солнышко, чтобы Господь увидел и вспомнил ее поскорее!
-- Девица Франсен тоже ждала терпеливо! -- сказала бабушка. -- Но не думала я, что она дождется! Однако в прошлом году старуха умерла, и девица Франсен стала госпожой Гоф! -- Госпожа Гоф оказалась легка на помине. -- А мы только что говорили о вас! -- приветствовала ее бабушка. -- Говорили о вашем долготерпении и награде.
-- Да! -- сказала госпожа Гоф. -- Не удалось нам пожениться в дни нашей молодости, так возьмем свое хоть теперь! К тому же "пока не калека, все еще молод!" -- говорит мой Гоф. У него все такие меткие выражения! Мы с ним, по его выражению, хоть и старые, да хорошие сочинения, переплетенные в один том с золотым обрезом. И я так счастлива, так довольна и своим мужем, и своим уголком у печки -- изразцовой печки! Как затопишь ее вечером, так тепло держится до вечера другого дня. Просто благодать! Словно в балете "Остров Цирцеи". Помните вы меня в роли Цирцеи?
-- Вы были восхитительны! -- сказала бабушка. -- Как, однако, человек меняется с годами! -- Сказано это было не в обиду гостье, и она и не обиделась. Приступили к поросячьим ножкам и чаепитию.
На другой день Петька отправился с визитом к коммерсанту. Приняла его сама хозяйка, пожала ему руку и усадила возле себя. В разговоре он выразил ей свою искреннюю благодарность -- он знал, что неизвестным благодетелем его был коммерсант. Жена последнего, однако, ничего об этом не знала. "Впрочем, это так на него похоже! -- сказала она. -- Не стоит и говорить об этом". Сам же коммерсант чуть не рассердился, когда Петька завел об этом речь и при нем. "Вы сильно ошибаетесь!" -- сказал он Петьке, прервал беседу и ушел.
Феликс был уже студентом и готовился к дипломатической карьере. "Муж мой называет это сумасбродством! -- заметила хозяйка. -- У меня же на этот счет нет собственного мнения. Все в руках Божиих!" Феликс не вышел к Петьке; у него был урок фехтования.
Вернувшись домой, Петька рассказал учителю о своей неудачной попытке поблагодарить коммерсанта.
-- Да кто же сказал тебе, что именно он твой так называемый благодетель? -- спросил учитель.
-- Мать и бабушка! -- ответил Петька.
-- Ну, верно, так оно и есть.
-- А вы знаете, кто настоящий благодетель? -- спросил Петька.
-- Знаю, да не скажу кто!.. Итак, мы каждое утро будем с тобой заниматься пением.