1859-- 1875
Баснэс, 1 января 1859 г.
(Г-же Лэссё).... Сказка моя "Камень мудрецов" Вам не нравится, но Вы, как я вижу, и не поняли ее. Придется дать Вам голый остов ее, авось Вы и перемените о ней мнение к лучшему.
Солнечное дерево -- мир; в нем живет человек (дух человеческий), наслаждается всем этим великолепием, но желает также знать, что ждет его по ту сторону могилы. У него есть утешение религии, но он желает дойти до познания посредством чтения своей книги Истины, размышления и науки. Истиной, добром и красотой держится мир; они подвергаются гнету, столь же тяжелому, как тот, что создает алмаз, и, выдержав такой гнет, превращаются для нас в алмаз сознания, что человечество, наделенное таким великолепием, не исчезнет в могиле, но возвысится до еще большего великолепия. Чтобы добиться этого сознания, талантливые люди отправляются по белу свету; сильные умы ищут этого сознания в науке, в самой жизни; но полная уверенность приобретается не умом, а сердцем; его олицетворяет "слепая девушка", держащаяся за невидимую нить, которая приводит в родную обитель. В свете и нельзя найти ни истины, ни добра, ни красоты во всей их полноте, но в окружающих нас людях, в каждом укромном уголке кроются частицы великого алмаза, блестки, рассеянные Богом, и, усердно собирая их, мы можем обрести такие богатства, что нельзя будет не согласиться: да, алмаз этот существует. Мы должны обрести веру, и тогда ум человеческий взойдет по небесной радуге за пределы мира, туда, куда солнечное дерево еще не простерло своих ветвей!..
Дрезден, 16 августа 1861 г.
(Эдварду Коллину).... Если я не еду в Берлин, то причиной Ваши слова в письме к Ионасу. Вы высказали, что всякое внимание ко мне возбудит недоброжелательство копенгагенцев. Я понимаю Вашу дружескую заботливость, но должен прибавить, что я почти с болезненной щепетильностью избегаю всех случаев, когда немецкие государи могли бы оказать мне какое-либо внимание. Я вот уже несколько лет не был в Веймаре, где ко мне всегда относились с бесконечной добротой, лишь переночевал раз в Берлине и промчался через Мюнхен, сломя голову. Грустно подумать, что я, человек, стоящий вне всякой политики, не смею повидаться и побеседовать с людьми, оказывавшими мне, датчанину, столько внимания и почета. Вы сами знаете, что я долго боролся с желанием навестить даже своих друзей в Максене, между тем как ф. Серре знать не знают никакой политики. Но я, к сожалению, знаю длинные языки наших земляков. Я никогда не забуду, как перед моим отъездом огорошил меня в доме министра Фенгера своим вопросом Альфонс Гаге: у каких немецких князей я собираюсь побывать на этот раз! Я был оскорблен: в патриотизме-то я, пожалуй, мало кому уступлю. И если кто из датчан поспособствовал за границей к пробуждению симпатий к датчанам, так это, между прочим, и я. Но довольно об этом!.. -- Ваш преданный
Г. X. Андерсен.
Копенгаген, 27 ноября 1865 г.
(Бъёрнстъерне Бъёрнсону) Дорогой друг! Спасибо за "Новобрачных"! Я, конечно, был на первом представлении. Пьеса очень интересна, характеры обрисованы превосходно, диалог свеж и полон глубоких мыслей, так что есть с чем уйти домой. Вообще для меня это был очень интересный вечер. Для начала дали первое действие из драмы Эленшлегера "Найденная и потерянная страна", которое дается у нас отдельно, само по себе. Это такая поэтичная вещь, подымающая вас над обыденной жизнью. На публику повеяло со сцены чем-то свежим, истинно поэтическим, так что я и многие другие сразу почувствовали себя подготовленными к созерцанию Вашей дышащей здоровьем и правдой картинке из жизни. Разыграна она была прекрасно, и давно уж не запомню я, чтобы я возвращался из театра домой настолько удовлетворенным духовно, как в этот вечер. Искреннее спасибо Вам, дорогой друг!
Зачем, однако, мы говорим и пишем друг другу "Вы"? Не лучше ли заменить это слово более сердечным "ты". Полагаю, что для этого не обязательно держать в руке полно налитый стакан, дружеское рукопожатие свяжет, право, не хуже, и вот я и посылаю его Вам в этом письме. Привет жене и детям! Жду скорого ответа... -- Сердечно преданный Г. X. Андерсен.
Баснэс, 16 октября 1866 г.
(Гартману) ( Гартман И. П. Э. Известный датский композитор. См. "Сказка моей жизни", стр. 150 и 251--254, где А. оплакивает смерть его жены Эммы.).
Дорогой друг!
Вы теперь, конечно, уже покинули "Королевские могилы" и перебрались опять в "город живых". Я заключаю это из письма Эдварда Коллина, который пишет: "Теперь пойду к Гартману!" Да, скоро и я приду к Гартману! Теперь я обзавелся домом, стал опять улиткой с домиком, и, подумай, обзавелся также собственной постелью! Теперь я буду всюду таскать ее за собой. Сто риксдалеров пришлось положить на эту постель, зато она послужит мне и смертным одром. Если же она не прослужит мне до тех пор, то и не стоит таких денег! Ах, если бы мне было только двадцать лет! Чернильницу бы на спину, пару рубах да пару носков под мышку, перо за ухо, и -- марш по белу свету! А теперь я, по милому выражению жены Эдварда, "пожилой господин". Ну, вот и приходится подумать о постели да о смертном одре. А тебе пора подумать о похоронном марше для меня. За гробом моим пойдут, конечно, школьники, маленькие, а не латинисты, так принорови музыку к детским шажкам! -- Я теперь живу на лоне природы и отдаю душу -- не черту, а будущим читателям, если только таковые найдутся. Почти половина описания моего путешествия в Португалию уже на бумаге. Может быть, бумага эта пригодилась бы для кое-чего получше, но -- у каждого своя судьба!.. -- Друг твой Г. X. Андерсен.
Фрийсенборг, 27 августа 1868 г.
(Маленькому Вильяму). Дорогой Вильям! Здравствуй! Поздравляю! Всего сладкого и хорошего в новом году жизни! Письмо мое перелетит к тебе по воздуху через страну, где выделываются ютландские горшки, в которых будут стряпать тебе обед, через соленую воду, где растут для тебя рыбы, которых ты скушаешь когда-нибудь, через Зеландию, где растут орешки, которые ты будешь щелкать, и яблоки, от которых у тебя заболит животик. Что ж, маленьких бед не миновать, не то все мы объелись бы яблоками! Итак, мое письмецо у тебя! Здравствуй! Поздравляю! Всего сладкого и хорошего! -- Твой друг
Г. X. Андерсен.
Июнь 1869 г.
(Тилэ).... Я был еще студентом, когда умерла Камма Рабек ( Камма Рабек. См. "Сказка моей жизни"., и я шел за ее гробом от "домика на холме" до Фредериксбергской церкви. Вот когда нахлынули на меня воспоминания! Вспомнил я и ласковые слова ее, и ум, что светился у нее в глазах. -- Вскоре после того как я поступил в университет, вышла, как известно, моя книга "Прогулка на Амагер". Для меня это было огромным событием, и я думал, что и все друзья мои и знакомые должны быть так же заняты им, как я сам. Один из первых экземпляров я отослал г-же Рабек. Она уже лежала тогда в постели и, несколько дней спустя, я узнал от адмирала Вульфа, что она скончалась. Я невольно воскликнул: "А успела ли она прочесть мою "Прогулку"?" "Вот человек! -- вскричал Вульф. -- Нет, это уж чересчур! Нужна ей была очень Ваша прогулка, когда она готовилась предстать перед Богом". И он серьезно покачал головой. Я же хотел выразить этим лишь то, что от души желал бы порадовать ее чем-нибудь перед смертью, ну, а что же могло порадовать ее больше, чем моя новая книга!.. --
Г. X. Андерсен.
Ролигхед, 13 июля 1869 г.
(Георгу Брандесу). Дорогой друг!
Только вчера поздно вечером получил я Ваше письмо: Вы адресовали его на старую мою квартиру, а я уже не живу там больше месяца. Я уезжал в Баснэс, а теперь живу пока у коммерсанта Мельхиора. В воскресенье я случайно увидал "Иллюстрированный вестник" и прочел там статью о моих сказках. Увидав подпись, я очень обрадовался; я давно уже желал, чтобы Вы высказались о тех или других из моих произведений. Вы знаете, с каким удовольствием я всегда читал Ваши критические статьи, из них всегда можно научиться чему-нибудь. Я, впрочем, уже высказывал Вам все это. Вы с таким умом и искренностью молодости проникли в самую сущность деток моей фантазии, что я, читая вашу статью, исполнился радости, за которую от души желаю Вам такой же радости от Бога. Ваши отзывы о моей манере рассказывать вполне справедливы и метки, и я привел их во вчерашнем своем письме к моему нью-йоркскому издателю и обещал ему выслать номера журнала, о которых идет речь. Вчера вечером я, как сказано, получил Ваше письмо. Сердечное спасибо за него! Но относительно начала его я должен сказать, что принимаю его в шутку, а никак не всерьез. Никто больше меня не пострадал в свое время от жестоких и бессовестных критиков, как их принято называть. Они сделали все возможное, чтобы уничтожить меня. Я молчал и страдал. Гаух раз даже похвалил меня за терпение и молчание. А как несправедлив был ко мне "Литературный ежемесячник". Сколько раз говорил мне мой единственный друг-утешитель Эрстед: "К вам в высшей степени несправедливы, и просто поразительно, как это долго продолжается. Но я уверен, что придет время, когда о вас будут говорить совершенно иначе и когда вы будете также довольны нашей критикой, как теперь заграничной". Это время и пришло! Молодое поколение исправляет ошибки старого, и Вы, мой дорогой друг, принадлежите к числу молодых критиков, которых я особенно ценю и уважаю. Пустую и злую критику я уже отщелкал за ее тявканье, и так я намерен делать и впредь. Долг платежом красен. Из "Сказки моей жизни" Вы можете видеть, с какой благодарностью я вспоминаю каждый доброжелательный отзыв, каждое поощрение. Мое сердце не скупо на благодарность.
Мы когда-нибудь еще поговорим о том, что я затронул здесь, теперь же я прежде и больше всего хочу поблагодарить Вас за сердечное и серьезное отношение к моим трудам и надлежащее освещение их. Вы беретесь за произведения писателя не с тем, чтобы, разбирая их, выдвинуть собственный ум и остроумие, но чтобы порадоваться самому и порадовать других, открывая в произведениях все то хорошее, что есть в них. Попутно Вы обрываете кое-какие засохшие лепестки, которым там не место, но которые все-таки всегда встречаются в творениях человеческих. Радуюсь при мысли, что мне еще предстоит прочесть продолжение статьи. Мы еще поговорим с Вами о некоторых ее частностях. Дай Вам Бог светлое будущее, как он дал Вам светлые богатые дарования! -- Ваш друг Г. X. Андерсен.
Христиания, 18 августа 1871 г.
(Морицу Мельхиору). Дорогой, славный друг! Сейчас только что вернулся с празднества, данного мне в Ботаническом саду, и нашел Вашу телеграмму. Как это похоже на Вас! Всегда тот же верный, добрый друг! И я сейчас же сел писать Вам несмотря на всю свою усталость. Бывший министр внутренних дел -- забыл его имя, кажется, г. Бирх -- провожал меня домой. "Телеграмма! -- вскричал я. -- Это, верно, от поэта Мунха, который не был на празднестве". Я вскрыл телеграмму, и мы прочли ее вместе. "Какой же вы счастливец! -- воскликнул Бирх. -- Какие у вас верные, участливые друзья! Вас это должно очень радовать". И я вторю этому восклицанию всем сердцем. Праздник очень удался и отличался многолюдством, несмотря на то, что не все еще съехались в город. Приглашение исходило от двадцати четырех выдающихся деятелей. За мной пришли в 4 с половиной часа. По дороге к Ботаническому саду нам попадались толпы народа. Помещение профессоров было прекрасно убрано цветами, в саду были расставлены накрытые столы и красовался мой бюст. Собиратель народных преданий Мо говорил речь. Я был очень взволнован. В речи мне ласково напомнили, что я, разъезжая по всей Европе, до сих пор не заглядывал в Норвегию. Я тоже говорил -- но что? Бог весть! Знаю одно, что многие были тронуты до слез, и Бьёрнсон сказал мне, что я еще никогда так хорошо не говорил. Затем меня попросили прочесть две сказки: "Снегур" и "Истинная правда". Говорили, что я читал очень хорошо, ясно, так что все поняли. Меня попросили свезти Дании и датчанам дружеский привет, потом сыграли "Данию" и "Есть чудесная страна". Дамы забросали меня при этом цветами. Настроение было самое радостное! Утром я прочел посвященное мне прекрасное стихотворение в "Утреннем листке", в том самом, что против Бьёрнсона. Я, таким образом, слава Богу, не замешан в борьбу партий. Все со мною так ласковы. -- Да, здесь горячие сердца, дивная природа; я сказал своим хозяевам, что приеду сюда опять, может быть, на следующий же год, и все хором грянули: "Добро пожаловать!" Даже странно, право, что Господь даровал мне в жизни столько радости и счастья, тогда как тысячи людей изнывают в горе и заботах. Да, я и впрямь "Петька-счастливец"! Бумаге конец! Господь благослови Вас! -- Ваш благодарный и верный друг
Г. X. Андерсен.
Копенгаген, 1873 г.
Дорогая фрекен Рослев! Только что получил Ваше милое, сердечное письмо. Вы верный, добрый друг, и Ваша матушка тоже! Давно уже собирался я написать Вам или ей, высказать Вам мою искреннюю благодарность за то, что Вы, находясь за столько миль отсюда, постоянно справлялись о моем здоровье. Теперь мне лучше, но выздоровление идет очень медленно. Подумайте, вот уже пятый месяц я сижу в своих маленьких комнатках, да и в них два раза жестоко простудился, так что выздоровление мое еще замедлилось. Не раз я думал уже, что это моя последняя, или вернее -- единственная в жизни болезнь, которая сведет меня в могилу. Но даже и болезнь имела свои приятные стороны: сколько внимания и сочувствия выказали мне мои друзья! -- Кронпринц навестил меня два раза, и, представьте себе мое смущение, на днях зашел даже сам король! Он был так милостив, проявил столько сердечного участия. С ним был и маленький принц Вальдемар. Г-жа Мельхиор, графиня Гольштейн и г-жа Коллин были ко мне особенно внимательны; за мной ухаживали так, что лучше нельзя; доктор мой Коллин и друг мой профессор Горнеман навещали меня каждый день. Решено, что я должен -- как только это будет возможно -- отправиться на юг, пожить в Швейцарии и предпринять молочное лечение. Лучше всего ехать в Аппенцель, но там сезон начинается лишь в июне, долго ждать! Бернский доктор Дор дал мне знать через друзей, что я могу начать лечение уже в мае в Глионе, что недалеко от Монтрё на Женевском озере.... Бог благослови Вас, дорогая фрекен Рослев, за Вашу дружбу к Вашему благодарному и преданному Г. X. Андерсену.
Гольштейнборг, 13 июня 1874 г.
Дорогая г-жа Мельхиор! ( Г-жа Мельхиор, жена коммерсанта Морица Мельхиора; друзья А., в вилле которых Ролигхеде А. часто и подолгу гостил в последние годы жизни. Там же он и умер, окруженный попечениями г-жи Мельхиор.)... Завтра, в воскресенье, минет три недели, как я гощу в Гольштейнборге. Я провел здесь целую цветочную эпоху. Когда я приехал, цвела сирень крупными темно-красными кистями, и золотой дождь уже выглядывал из своих зеленых чашечек, скоро он распустился во всей своей благоухающей красе; а теперь уже блекнет... Сирень напоминает цветом платья богаделок из Вартоу, лепестки золотого дождя побледнели, ветер усыпает ими аллеи. Их цветущая пора миновала, но на смену им выступает новое поколение. Красный терн стоит, точно выкупанный в чудных розовых вечерних облаках. Через несколько недель, когда и он отцветет, распустятся розы, а не успеешь оглянуться -- зацветут и ослепительные, но лишенные аромата астры с георгинами, после же них нас порадуют жимолость и шиповник. Вот Вам и жизнь цветов! Она короче нашей, а они все-таки радуются жизни, воздуху, солнцу, мы же чересчур много думаем о смерти... -- Все это пришло мне в голову, когда я собирался писать Вам отсюда мое последнее письмо в этом году -- а может быть, и вообще! Но к чему же это разглагольствование? Ах, оно как-то само собой соскочило с пера! Может быть, я воспользуюсь им для вступления к какой-нибудь новой сказке. Моя же новейшая сказка-путешествие начнется завтра; еду в Брегентвед.... Время пройдет скоро, а там, Бог даст, увидимся в Вашем Ролигхеде. -- Благодарю за все Ваши письма! Благодарю за Вашу дружескую память обо мне! -- Ваш благодарный и почтительный
Г. X. Андерсен.
Брегентвед, 12 июля 1874 г.
Дорогая, добрейшая г-жа Мельхиор! Погода продолжает стоять хорошая, теплая. Я чувствую себя здесь хорошо, чувствую, что я здесь желанный гость, но Муза моя больше не навещает меня, вот что грустно! Христиан Винтер утверждал однажды, что если поэт доживает до известного возраста -- ему конец. Я не хотел верить этому! Но, конечно, я был болен и все еще не совсем поправился. Сказка не стучится ко мне. Я как будто уже наполнил весь круг радиусами-сказками, и больше нет места. Гуляю ли я в саду между розами -- да, чего-чего только уже не рассказали мне и они, и даже улитки! Вижу ли широкий лист кувшинки -- вспоминаю, что "Лизок с вершок" уже кончила на нем свое плавание. Прислушиваюсь ли к завыванию ветра -- знаю, что он уже рассказал мне о Вольдемаре До и ничего лучшего не знает. В лесу под старым дубом я вспоминаю, что и он давно рассказал мне свой последний сон. Таким образом, я не получаю больше новых, свежих впечатлений, а это так грустно. Но Муза знает ведь и не одни сказки. Впрочем, драматические произведения мои редко приносят мне радости. К тому же г. Бернер давно уже оставляет мои труды гнить на полках театрального архива. Для романов же, таких, какие следует теперь, по-моему, писать -- у меня нет необходимых познаний. Вот, я и сижу, опустив руки...
... Спросите г-жу ** не знает ли она капель против дурного расположения духа? Я бы с удовольствием испытал их действие -- как ни хорошо мне здесь, временами я все-таки хохлюсь, как больной цыпленок. -- Ваш преданный, благодарный Г. X. Андерсен.
P. S. Ревматизм не покидает меня, он переехал на дачу в мои колени, локти и руки; я на даче, и он тоже!
Брегентвед, 12 июля 1874 г.
{Г-ну Билле) ( Билле, редактор датской газеты "Dagbladet" и известный политический деятель.). Дорогой друг! Вы всегда были мне верным другом, давали мне хорошие советы, выясняли мне вопросы и успокаивали мои чересчур восприимчивые нервы, особенно если на меня дул ветер из Америки. Теперь опять дует оттуда! Вчера вечером получаю письмо от мальчика из Америки -- вероятно, из Нью-Йорка -- с вложением доллара и вырезки из газеты "The Children's Debt" ("Долг детей"). Я понял из статьи, что она приглашает американскую молодежь нести свою лепту, чтобы обеспечить мне приятную старость. Не так ли? Идея была бы сама по себе прекрасной, если бы ее пустил в обращение достойный человек и если бы она имела большой результат -- к чести американской молодежи и датского поэта. Но в заметке говорится, насколько я понимаю, будто я никогда не получал из Америки за свои произведения ни доллара, будто бы я сам это говорил. Никогда я ничего такого не говорил! Все это, вероятно, из такого же источника, как и появившееся в немецких газетах ложное сообщение о посещении меня одним венгерским писателем, которому я будто бы сказал, что никогда не получал из Германии за свои произведения ни гроша, а что из Америки недавно получил 800 риксдалеров. Мне помнится, что я ясно говорил Вам однажды, дорогой друг, что из Германии я от издателя Лорка получил за собрание моих сочинений 800 риксдалеров, а в последнее время получил небольшую сумму и из Америки. Все это перевернули, и в датских газетах было напечатано -- и меня многие даже поздравляли по этому поводу, -- что я получил из Америки 8000 риксдалеров. Теперь и это уж перевернули по-другому, и выходит, что я будто бы только и делаю, что ною и жалуюсь на гонорары, чего -- Вы и другие мои датские друзья знаете -- я никогда не делаю. Скажите же мне теперь, как мне поступить. Отослать этот доллар обратно -- неделикатно по отношению к доброму ребенку; писать английское письмо -- слишком для меня хлопотливо, а между тем, если эта история попадет в наши газеты, один доллар, наверное, превратится в устах людей в 1000 долларов! Порадуйте меня парой слов по этому поводу! Я уж и не знаю, право, -- радоваться мне или сердиться! Здоровье же мое вообще значительно лучше, я могу гулять по саду почти целый час один, но каждое душевное волнение мне вредно, а это американское послание сильно взволновало меня. Надеюсь вскоре получить от Вас успокоительное письмо. -- Ваш преданный Г. X. Андерсен.
Копенгаген, 6 декабря 1874 г.
... Вы, конечно, уже получили, дорогая г-жа Лунд, просимые Вами мои фотографические карточки. Но, что за идея -- сделать мой бюст беззубым, дряхлым стариком! Таким я не действовал, не писал, не читал. Я тогда был еще вполне бодр, и время это не так далеко. Таким и следовало изобразить меня, а не инвалидом! А теперь -- спасибо Вам за старое! Всякого счастья и благополучия Вам и Вашему мужу в новом году! -- Ваш благодарный и преданный Г. X. Андерсен.
Копенгаген, 6 июля 1875 г.
(Ионасу Коллину-внуку). Дорогой друг! Завтра ты получишь это мое письмо. Много я выстрадал с тех пор, как мы виделись в последний раз. -- Недавно был у меня Карл Блок, попал как раз в один из самых моих тягостных часов и несмотря на то, что я просил его не заводить речи о моем памятнике (Как известно, А., еще при жизни его, решено было воздвигнуть памятник и проекты последнего были представлены на его обсуждение. -- Примеч. перев. ), все-таки свернул на эту тему и довел меня до того, что я взбесился и наговорил много такого, чего -- хотя все это и правда -- я не сказал бы в спокойном состоянии. Теперь он, конечно, сердит на меня. -- Вчера вечером опять был у меня Собю ( Собю, датский скульптор, по модели которого отлит из бронзы памятник Андерсену, поставленный в Розенборгском саду в Копенгагене.); я раскипятился и выложил ему начистоту, что ни один из скульпторов не знает меня, все их эскизы показывают, что они совершенно не поняли меня, не схватили ни одной моей характерной черты, что я сроду не читал и не мог читать, если кто-нибудь сидел у меня за спиной или прижимался ко мне, а уж тем меньше, если дети сидели у меня на коленях, на спине или наваливались на меня толпой, что называют меня "поэтом детей" так, здорово живешь, что моей целью всегда было писать для всех возрастов, что поэтому одни дети не могут представлять моих читателей, что наивность -- лишь отдельный элемент моих сказок, а суть их в юморе, и что моя национальность в том именно и проявлялась, что я писал народным языком и т. д. Мы еще поговорим обо всем этом, дорогой друг. Я очень скучаю по тебе! В четверг 9 июня меня ждут в Брегентведе. Извести меня завтра, когда ты приедешь в город, надо нам поговорить и привести в порядок мои дела. Кланяйся своим родителям и оставайся тем же верным и добрым другом, каким ты был мне во все эти последние годы! -- Твой верный и благодарный
Г. X. Андерсен.
Ролигхед, 25 июля 1875 г.
(Ему же). Дорогой друг! Благодарю за письмо, которое я сейчас получил от тебя! Никогда еще не казалось мне, что время так бежит, и все-таки мне трудно сказать, о чем не хочу и думать -- что, пожалуй, нельзя мне ехать. Да я и не вижу никаких препятствий. Прошу тебя прийти, время я назначу. Мы увидимся! Да будет воля Божия! -- Твой верный, благодарный друг Г. X. Андерсен. (Андерсен, как известно, скончался 4 августа 1875 г. -- И. К. )
Письмо это было продиктовано Андерсеном г-же Мельхиор, которая сделала следующую приписку: "Дорогой г-н Коллин! Я считаю нужным прибавить к этому пару слов от себя, чтобы сказать, что здоровье Андерсена ничуть не лучше. И врачи, и я находим, что силы его с каждым днем падают. Но надо радоваться, что сам он чувствует себя здоровым и счастливым. Он говорит: "Если бы не кашель с мокротой, слабость и распухшие ноги, я был бы совсем здоров!" Вчера он сказал: "Удивляюсь двум вещам: терпению Г. X. Андерсена и терпению г-жи Мельхиор!" Я сказала на это, что тому, кому Господь посылает тяжелые испытания, Он посылает и силы нести их. Он в ответе повторил то, что уже говорил раньше: "Только бы мне дано было счастье умереть, пока я еще чувствую себя так хорошо!" Из письма к Вам видно, что и ему приходит в голову мысль о том, что ему, пожалуй, нельзя ехать, но он сейчас же отгоняет ее и просит Вас прийти переговорить. Но ехать ему совершенно не возможно; я убеждена, что эта поездка не состоится. Я взяла для него слугу до августа. -- Готовая к услугам
Доротея Мельхиор".