Переводчик: А.А. Федоров-Давыдов
Их было пять горошин в одном стручке. И стручок, и сами они были зеленые, поэтому и думали, что весь свет -- зеленый, и это было в порядке вещей. Стручок рос; росли и горошины, сообразуясь с обстоятельствами, потому что сидели все в один ряд. Снаружи светило солнце и поило стручок теплом, дождь омывал его, делал чистым и прозрачным; было тепло, хорошо и уютно, днем светло, ночью темно, как это и подобает. И по мере того, как, сидя на месте, горошины подрастали, они стали задумываться над некоторыми вопросами, потому что ведь не могли же они сидеть без дела.
-- Неужели мы здесь останемся навсегда? -- спросила одна из них. -- От неподвижности мы можем затвердеть. Мне почему-то кажется, что там, за нашими стенами есть что-то другое, я это чувствую...
Прошло несколько недель. Пожелтели горошины, пожелтел и стручок.
-- Весь свет пожелтел, -- сказали они и были по-своему правы.
И вдруг они почувствовали толчок. Стручок сорвали, он попал в чьи-то руки, а оттуда соскользнул в карман жакетки, и не один, а в сопровождении других полных стручков.
-- Ну, значит, скоро нас выпустят, -- сказали горошины, потому что только этого они и дожидались.
-- Хотелось бы мне знать, кто из нас пойдет дальше всех, -- сказала самая маленькая горошинка из пяти. -- Да теперь скоро увидим...
-- Пусть будет то, что быть должно, -- сказала самая большая.
Тррах!.. Стручок лопнул, и все пять горошины выкатились на свет Божий. Лежали они на ладони у ребенка; мальчик держал их в руке и говорил, что горошинами этими можно чудно стрелять, и сейчас же вложил одну в рогатку и выстрелил первой горошинкой.
-- Я лечу, лечу Бог знает куда! Лови, кто может! -- крикнула она и с этими пловами исчезла.
-- Я, -- сказала вторая, -- полечу прямой дорогой на солнце; это очень недурной уголок, как раз по моему вкусу.
И она скрылась.
-- Мы куда попадем, там и ляжем на покой, -- сказали две другие, -- но вперед мы всё-таки покатимся... -- они на самом деле покатились и, прежде чем попасть в самострел, упали на землю, но их всё-таки подняли и зарядили. -- Мы пойдем дальше всех...
-- Пусть будет, что быть должно, -- сказала последняя, вылетая из самострела, и она влетела в щель старой доски, наполненной мхом и мягкой землей, как раз под маленькое окошко на чердаке; мох прикрыл ее, и хотя она была лишена свободы, но не обойдена Господом Богом. -- "Пусть будет, что быть должно"... -- повторила она про себя.
За окном на чердаке в маленькой комнате жила бедная женщина, которая днем уходила на поденную, помогала топить печи, колоть щепу и исполняла всякую черную работу, потому что была сильна и трудолюбива; но из нужды она выбиться всё-таки не могла. Дома, в комнате лежала её единственная дочь подросток, хрупкая и нежная; вот уже год, как она лежала в постели и была ни живая, ни мертвая.
-- Она уйдет к своей сестре... -- говорила женщина. -- У меня было только двое детей, но и двоих прокормить было не легко; Господь Бог поделился со мной и взял одну к Себе; мне так бы хотелось, чтобы другая осталась со мной, но Он, наверно, не хочет, чтобы сестры были разлучены, и моя больная девочка, наверно, тоже скоро уйдет туда, на небо, к сестре...
Но девочка не уходила; весь долгий день, пока мать была на работе, она лежала одна терпеливо и тихо.
Стояла весна, и однажды рано утром, когда мать собиралась уходить из дому, теплое ласковое солнце заглянуло в маленькое окно, и лучи его упали на пол, и девочка вдруг устремила взгляд на нижнее стекло рамы.
-- Что это там такое зеленое за окном? Оно качается от ветра...
Мать подошла к окну и открыла его наполовину.
-- Ах! -- сказала она. -- Здесь проросла горошина и распустила свои зеленые листики. Как могла она попасть сюда, в щель? Теперь у тебя будет маленький садик, на который ты можешь радоваться.
Мать пододвинула постель больной к окну так, чтобы она могла видеть проросшую горошину, а сама ушла на работу.
-- Мама, мне кажется, я выздоровлю, -- сказала вечером больная девочка. -- Солнце так тепло и ласково заглядывало сегодня ко мне! Ростки горошины крепнут, и я окрепну и встану и выйду на солнечный свет...
"Ах, если бы Господь Бог дал!" -- подумала мать, не смея верить, что это сбудется; но всё-таки распускающийся зеленый стебелек, вызвавший в ребенке радостное желание жизни, она привязала к палочке, чтобы ветер не мог его сломить; потом взяла нитку и привязала ее одним концом к подоконнику, другим к верхней перекладине рамы, чтобы лепестки горошины могли со временем, когда подрастут, за что-нибудь уцепиться.
И стебель рос, вытягивался с каждым днем всё заметнее.
-- А ведь правда, это, кажется, завязь цветка, -- сказала мать раз утром, и в ней самой родились надежда и вера, что её девочка выздоровеет; она вспомнила, что за последнее время девочка разговаривала оживленнее, что в продолжение этих дней она по утрам сама приподнималась и садилась на постели и смеющимися глазами глядела на маленький гороховый сад, выросший из одной горошины. Неделю спустя в первый раз больная встала с постели, хотя и не надолго. Радостная сидела она на солнце; окно было открыто, за ним в полном цвету качался бело-красный цветок горошка.
Больная девочка тихонько наклонилась и поцеловала нежные лепестки. И день этот походил на праздник.
-- Господь Бог Сам посадил и возрастил этот цветок для тебя, моя ненаглядная дочурка. Тебе и мне на радость и утешение, -- сказала счастливая мать и улыбнулась цветку, точно он был добрый ангел Божий.
Ну, а что сталось с другими горошинами?
Да та, которая собиралась улететь "Бог знает куда" и сказала: "Лови меня, кто может", упала на крышу в дождевой желоб и попала в желудок к голубке, как Иона во чрево кита. Две лентяйки добились тоже очень многого и были тоже съедены голубями, -- это хоть называется прожить не без пользы; та, которая хотела улететь на солнце, упала в сточную канаву и пролежала в грязной воде дни, недели и совсем разбухла.
Ах, я так начинаю полнеть! -- говорила она. -- Мне кажется, я скоро лопну, а большего, мне кажется, не может достигнуть ни одна горошина, да и не достигнет. Я самая замечательная среди нас пяти из одного стручка...
И сточная канава вполне с ней согласилась.
А наверху, у окна на чердаке стояла девочка с сияющими глазами, с налетом румянца на щеках и, сложив нежные руки над цветком горошины, благодарила за него Бога,
-- А я, -- сказала сточная канава, -- я всё-таки стою за свою горошину...