Публикация Ричарда Дэвиса
Публикуемые ниже письма к П.Н. Милюкову относятся к мало изученному "послеоктябрьскому" периоду в жизни Леонида Андреева, и они достаточно ярко отражают его душевное состояние и политическую позицию в месяцы, непосредственно предшествующие его внезапной смерти от паралича сердца 12-го сентября 1919 г. Настоящая публикация представляет собой отрывок из готовящейся к печати книги, посвященной последним годам жизни Леонида Андреева. Поэтому комментарий носит несколько эскизный и предварительный характер, ибо на многие вопросы, затрагиваемые в письмах к Милюкову, даются более исчерпывающие ответы в других документах, которые войдут в книгу: дневниковые записи, статьи, письма, воспоминания современников и др.
* * *
Среди шуточных записей Леонида Андреева, так сказать, для домашнего обихода -- выделяется следующий фрагмент, который, по всей вероятности, нужно отнести ко второй половине 1910-х годов:
Я лично -- кадет. Но правый я кадет или левый, не скажу: нахожу преждевременным. В семье моей партии представлены так: маменька моя, а детям моим бабушка -- анархистка; жена -- партии мирного обновления, братец же ее -- октябрист. Дети: младший -- анархист-экспроприатор, средний -- с.-р., а старший стоит за свободу науки и ежедневно доказывает, что наукою можно заниматься и в участке.1
Причисление себя к кадетам, даже в порядке шутки, свидетельствует о явном сдвиге в политических взглядах Леонида Андреева за время, прошедшее с революции 1905 года, когда у него были совсем другие привязанности, и кадеты его скорее отталкивали, что выясняется из его писем к Вересаеву и Горькому от апреля и июня 1906 г.:
Я как был, так и остался, вне партий. Люблю, однако, социал-демократов, как самую серьезную и крупную революционную силу. С большой симпатией отношусь к социал-революционерам. Побаиваюсь кадетов, ибо уже зрю в них грядущее начальство, не столько строителей жизни, сколько строителей усовершенствованных тюрем.2
*
Первый план занимают кадеты, лезут в глаза, и это такая сволочь! Выдохлись с невероятной быстротой. /.../ Чего не успело сделать правительство, то доделывают кадеты, Дума.3
Такие подозрения Андреев, видимо, сохранял и в течение следующих пяти лет, по крайней мере, если судить по определению А.Кауном и А.Р. Кугелем пьесы ПРЕКРАСНЫЕ САБИНЯНКИ, написанной в 1911 г., как сатиры на кадетов4. Но в этом отношении любопытно отметить, что когда разыгрался скандал вокруг отказа Ф.И. Благова напечатать пьесу в "Русском Слове", Андреев попросил именно Милюкова быть одним из его "секундантов" на несостоявшемся третейском суде3. Это -- первое проявление "слабости" лично к Милюкову, о которой пойдет речь ниже.
Трудно установить, когда именно состоялась первая встреча Андреева с Милюковым. С весны 1908 г. Андреев обосновался в своем знаменитом доме на Черной речке, а вскоре в тех же излюбленных петербургской интеллигенцией краях поселился и Милюков. Они оказались соседями, но, насколько можно судить по мемуарной литературе, не ходили друг к другу в гости, не дружили. В своих воспоминаниях Милюков лишь однажды упоминает это соседство в связи с перестройкой своей второй финской дачи:
Получился живописный домик, и наши соседи, семья Леонида Андреева, приходили даже специально его сфотографировать6.
Отношения Андреева с Милюковым стали более тесными во время Первой мировой войны, хотя опять-таки нельзя преувеличивать степень их близости. Они оба боролись с пораженчеством и принимали активное участие в общественной жизни той эпохи, и, наверное, их нередко сталкивали обстоятельства этой деятельности. Одна из таких встреч имела место в начале марта 1916 г. Она нашла отражение в письме Андреева, которое освещает установившийся к тому времени его несколько противоречивый взгляд на партию кадетов и ее лидера:
На самом верху сейчас есть какие-то действительные колебания, точно впервые за десятки лет задумался человек и первый раз услыхал слово "конституция". Я сказал об этом Милюкову, с которым мне пришлось довольно долго беседовать, и он согласен с моим впечатлением. Вот странно: очень люблю я этого Милюкова. И "Речь" ненавижу и всех кадетов, а к нему какая-то у меня слабость. Говорит хорошо, умен и энергичен7.
Свое высокое мнение о Милюкове Андреев выразил и в печати, на страницах петроградской газеты "Русская Воля", в короткой жизни которой (декабрь 1916 -- октябрь 1917) он играл важную роль. Так, например, в своем "Открытом письме гг. членам Государственной Думы", написанном в ответ на кампанию против новой "банковской" газеты, Андреев обращается к Милюкову, как разочарованный и обиженный поклонник:
Вы, уважаемый Павел Николаевич Милюков, написавший столь превосходную историю культуры в России -- к каким явлениям русской культуры отнесете ваше молчание в ту минуту, когда Пуришкевич обвинял русских писателей в измене и подкупе?8
Несколько позже, уже после Февральской революции, в статье ПРИЗЫВ (о свободе слова) Андреев безоговорочно восхищается подвигом Милюкова, "который не боялся целого огромного самодержавия и мужественной речью звал его на бой"9. А вскоре за тем печатается в "Русской Воле" по инициативе Андреева текст знаменитого ВЫБОРГСКОГО ВОЗЗВАНИЯ, составленного под руководством Милюкова после роспуска Первой думы в 1906 г.10
Надо полагать, что Милюков знал о расположении Андреева к нему лично и отвечал тем же. До настоящего времени удалось обнаружить лишь одно высказывание Милюкова, по поводу участия Андреева в предпарламенте (октябрь 1917 г.), в котором тот якобы занимал позицию близкую кадетской11. Тем не менее, в начале первого из публикуемых писем Андреев, по-видимому, не без основания напоминает Милюкову о его всегдашнем "добром отношении".
Актом такого внимания со стороны Милюкова явилось и его предисловие к английскому переводу статьи Андреева S.O.S., которое послужило непосредственным поводом для письма Андреева12. S.O.S. -- отклик Андреева на злополучное предложение съехаться на остров Принкипо недалеко от Константинополя, с которым главы делегаций союзников на Парижской конференции мира обратились к представителям воюющих русских по радио 24-го января 1919 г. В Лондоне, где находился Милюков, о предстоящей передаче стало известно уже за два дня перед тем, и А. В. Тыркова-Вильямс13 отметила реакцию его и других на неожиданные новости из Парижа:
Вчера вечером из "Дэйли Кроникл"14 прислали решение премьеров заставить русских, белых и красных, собраться на Принкипо. Был Хор (Sir Samuel Hoare)13 с женой, смотрели на нас с недоумением. Милюков молчал при них. Когда они ушли, он сказал: "я все-таки не думал, что они такие идиоты".
То же самое говорят чиновники министерства иностранных дел. Они понимают, что это оскорбительно для России и не поможет союзникам. Тут есть несомненное желание отделаться от этой скучной всем опостылевшей России, но отделаться прилично, прикрывшись лицемерной маской дружбы и положением союзников. /.../ Цимерн16 говорит, что более циничного документа (чем приглашение на Принкипо) давно не видела международная дипломатия17.
4 февраля 1919 г. большевистское правительство сообщило союзникам, что принимает приглашение. Однако, антибольшевистские группы решительно отвергли кажущееся им вероломным предложение, и вся затея рухнула. Но уже 6 февраля Леонид Андреев заканчивает свою статью S.O.S., содержащую страстный призыв к союзникам не предавать лояльных русских и не ввергать тем самым Россию в кровавую разруху. Об успехе S.O.S. рассказывает сам Андреев на страницах дневника 4 марта 1919 г.:
Написал статью С.О.С. -- "Спасите наши души". В русских кругах статья эта, сама по себе не лучшая из моих, произвела впечатление настолько огромное, что объяснить его можно условиями минуты: мне удалось сказать то, что думают все. Всюду статью читают, добровольцы переписывают (она еще не напечатана). Комитет18 по телеграфу передал ее полностью в Париж (столо 12000 м[арок]) и готовится распространять ее на всяких языках. Образован фонд моего имени для печатания дальнейших статей, отдельные лица жертвуют деньги для печатания и распространения S.O.S. (с рисунком Рериха)19; из Стокгольма группа русских прислала просьбу о разрешении печатать и распространять и лично мне "за право издания" посылают 10 т[ысяч] марок, каковые я, по размышлении, и решил взять.
Из разговоров добрых людей вытекает, что я сейчас -- единственный голос России, который может быть всюду слышим. Поверить им -- на мне одном лежит задача быть герольдом новой возрождающейся России20.
Даже в очередной полосе депрессии, когда ему кажется, что столь блестящие надежды не могут сбыться, Андреев утешается предполагаемым влиянием S.O.S. на иностранных публицистов:
Крайние хвалы и восторги снова заставили меня чего-то ждать -- большого и настоящего. Вышла обычная мокреть. В Париже напечатал только Бурцев в своей газете21, да перепечатал кусочки Эрве22; Тайме дал только краткое извлечение, отметив "резкий тон"23. В том же Таймсе какая-то Мисс, "хорошо знающая русскую жизнь", обозвала меня реакционером в противоположность Горькому24, кто-то другой кисло вступился за меня23 -- вот кажется и веб. Ни шума, ни движения, как псу под хвост. И, как эпитафию, печатает Русская Жизнь объявление: Спасите наши души на лучшей бумаге продается за полторы марки26. /.../ В то же время во многих французских и английских статьях и рассуждениях я вижу словно отражение моей статьи, неуловимое сходство не в мыслях, к которым можно прийти и мимо меня, а в глубине тона, в некоторых оттенках настроения. Будто читал S.O.S., передумал в своей французской голове и дал свое -- незаметно для себя воспроизведя черты моего лица. Если это так, то и это хорошо27.
Такое впечатление скоро подтверждается, и 24 апреля 1919 г. Андреев записывает в дневнике:
Есть хорошие вести о S.O.S., о его распространении за границей, даже в Голландии28. Телеграмма Руманова29 из Лондона, что статья отпечатана в огромном количестве, читается на митингах знаменитыми актерами, успех. Несомненный поворот в общественном мнении Англии о необходимости борьбы с большевиками, успешное добровольческое движение некоторыми приурочивается к моей статье. Это хорошо -- и возможно. На честных людей она не может не действовать. Что бы я мог сделать, если бы был здоров!30
Несмотря на учащающиеся приступы болезни (мучительные головные боли, слабость сердца, удушье, невралгия правой руки, нервное переутомление), широкий общественный резонанс S.O.S. окрылил Андреева надеждой на действенность дальнейших выступлений такого рода, и летом 1919 г. он начал проводить свои идеи в жизнь. 15 июля 1919 г. он заносит очередное решение в дневник:
Хочу предложить Карташеву31 и Милюкову (чтобы помог за границей): добыть крупные деньги для создания комитета пропаганды, во главе которого стану я. Если бы удалось!32
О результатах попытки Андреева сблизиться с русскими деятелями в Гельсингфорсе пишет с долей дипломатического умолчания И.В. Гессен33:
Его охватила жажда работы и он мечтал стать во главе организации антибольшевистской пропаганды. Однако, его стремление не встретило сочувствия в тех лицах, от которых зависело осуществление его плана34.
Более подробно рассказывает о переговорах Андреева с гельсингфорсской группой М.С. Маргулиес33, дневник которого является, пожалуй, одним из лучших источников фактического материала о сложных событиях в Финляндии и в Прибалтике в 1918-20 гг. Так, например, мы узнаем, что газета "Русская Жизнь" переживала кризис в июле 1919 г., и что возник вопрос о привлечении Андреева к редакторской работе:
Волов36, издатель "Русской Жизни", сообщил, что газета, -- 2.500 экземпляров в день, -- обходится ему на круг в 600 марок в день. /.../ За завтраком Сенютович-Троцкий37 предложил Шуберскому38 и Волову Леонида Андреева в редакторы "Русской Жизни", вместо Кузьмина-Караваева39. Андреев согласен, если ему предложат в Политическом Совещании пост министра Народного Просвещения, да и жалования 10.000 марок; иначе он едет в Америку. Шуберский деловито заметил: никакой Андреев не подымет тиража газеты, а выплачивать ему 10.000 марок не за что40.
Через месяц, после приезда Леонида Андреева в Гельсингфорс на переговоры с Северо-Западным правительством, Маргулиес добавляет от себя, что:
Андреев несносен, капризен, самовлюблен. Гессен предлагает нам его в министры пропаганды, я категорически отказываюсь41.
Чем объяснить пренебрежение ведущих русских деятелей в Гельсингфорсе к Андрееву, писателю с "громким" именем, да к тому же опытному и влиятельному военному публицисту?
С одной стороны, можно согласиться с суждением старшего сына Андреева, что: "для белой эмиграции Андреев показался слишком яркой и революционной фигурой"42. Сама "громкость" репутации Андреева отпугивала представителей тех слоев, которые уже давно усмотрели в творчестве писателя стремление расшатать устои общества. Но, с другой стороны, здесь также сыграла свою роль кружковщина, отчасти понятная. Если пробежать, например, дневник того же Маргулиеса, сразу становится ясным, что почти все "действующие лица" принадлежали к правящим кругам в "дооктябрьской" России. Среди них, в сущности, для Андреева не было места, он все равно оказался бы лишним на бесконечных заседаниях комитетов и на совещаниях, из которых, по-видимому, состояла главная деятельность гельсингфорсской группы.
Спустя много лет, Вадим Андреев подведет итоги чаяний отца:
Несбыточны и фантастичны были планы общественной работы, возникавшие у отца, а вместе с тем только этими планами он поддерживал себя в течение последних месяцев своей жизни. Уже наступила осень девятнадцатого года, уже из-под Орла покатился к Черному морю Деникин, а отец все еще хотел думать, что силою слова можно что-то сделать, что-то изменить, чему-то помочь43.
Поскольку Андрееву так и не удалось создать организацию, которая соответствовала бы масштабам его замыслов, трезвые слова Вадима Андреева во многом оправданы. Тем не менее, нельзя отрицать, что Леонид Андреев проявил немалую для той эпохи проницательность и дальновидность, придавая такое решающее значение большевистской пропаганде и настаивая на необходимости ответить на нее собственной пропагандой. На оборотной стороне одного из листов, на которых копировалось первое письмо к Милюкову, мы находим следующий фрагмент, который мог бы служить эпиграфом к размышлениям не одного Андреева об успехах большевиков в этой области:
Надо отдать должное: если во всех областях жизни большевики оказались бездарными, то в деле мировой пропаганды и искусства орудовать словом они могут быть учителями даже немцев44.
Отношение большевиков к внешнему миру в первые годы советской власти характеризуется быстрым чередованием дипломатии с агрессивной пропагандой, и особенно после установления полной блокады в начале 1919 г.: ""политическая война" в форме пропаганды мировой революции оказалась самым действенным оружием в советском арсенале"45. В марте 1919 г. состоялась в Кремле международная коммунистическая конференция, на которой был конституирован III Интернационал, или Коминтерн, ставший впоследствии очагом большевистской пропаганды, выпустивший в скором времени МАНИФЕСТ КОММУНИСТИЧЕСКОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА К ПРОЛЕТАРИЯМ ВСЕГО МИРА, воззвание К РАБОЧИМ ВСЕХ СТРАН и издававший журнал "Коммунистический Интернационал", который выходил на нескольких языках46. Но уже задолго до создания Коминтерна, не сразу привлекшего к себе внимание в России и за рубежом, коммунисты сосредоточили громадные усилия на внутренней и внешней пропаганде, отпуская на это значительные средства. Как известно, агитационная и пропагандистская работа большевиков охватила решительно все виды массовой информации и искусства. В данном случае она была небезуспешно направлена на войска белого движения и интервентов. Распространялись, например, газеты "The Call" (Москва, сентябрь 1918 -- сентябрь 1919) и "Коммуна" (Петроград, ноябрь 1918 -- февраль 1919; на шести иностранных языках), которые были предназначены для экспедиционных войск союзников. Пропагандистские акции проводились также в Западной Европе и в США47. В английских газетах того периода нередко сообщают о разоблачении советских агентов, приезжавших чаще всего через Скандинавию и выдающих себя за представителей Красного Креста. Они везли с собой очень крупные суммы денег (золотом), что и вызывало подозрение таможенников.
Поэтому негодование Леонида Андреева по поводу "потока литературы, агентов и денег, шумно вытекающего из советской России и затопляющего все низины", не представляется преувеличенным, скорее наоборот. Андрееву было известно лишь о маленькой части большевистской пропаганды, однако он хорошо понимал, какое влияние она оказывала на настроения антибольшевистских войск. Этим он отличался от тех русских в Финляндии, от которых, как писал И.В. Гессен, "зависело осуществление его плана". Хотя предпринимались кое-какие шаги к налаживанию организационной стороны контрпропаганды, гельсингфорсская группа в основном недооценивала ее силу. Маргулиес замечает, например, 10 августа 1919 г.:
Красная пропаганда ширится. У нас солдаты частью переходят обратно к большевикам (не много), частью -- разбегаются из-за голода и отсутствия одежды и обуви48.
Андреев, напротив, признавал за агитационной работой чуть ли не решающую роль в борьбе с большевиками и, к тому же, хорошо разбирался в социально-психологической функции пропаганды. Он отдавал себе отчет в надобности "широкого государственного размаха" этой работы и в необходимости четкой и единой антибольшевистской программы как таковой.
В пропагандистском деле форма преобладает над содержанием, и любые соображения, пусть самые правдивые и очевидные с точки зрения здравого смысла, должны выражаться в форме, адекватной агитационным задачам. Приходится констатировать, что в этом отношении Андреев находился в крайне неблагоприятном положении, заодно со всеми остальными противниками большевиков. Ибо с точки зрения внутренних законов пропаганды -- идеи и соображения, на которых Андреев предлагал строить агитационную деятельность, были куда менее наглядны, чем большевистские. Сложную пореволюционную обстановку в России он зачастую сводил к трафаретной проблеме "героев и толпы" с налетом своеобразного ницшеанства, -- и уже это не сулило особых успехов его практической деятельности. Преувеличивал Андреев и роль .Горького в большевистской пропаганде, а отраженно -- придавал чересчур важное значение собственному участию в антибольшевистской идеологической борьбе. В дневниковой записи за 23 мая 1919 г. Андреев даже настаивает на том, что сам он --
Единственный, кто по силе может [быть] противопоставлен ему /Горькому. -- Публ./ и может так много сделать для возрождения России49.
Естественно, что подход Милюкова к этому вопросу, выраженный в его предисловии к S.O.S. был Андрееву как раз по душе50.
Столь нереалистичное истолкование Андреевым положения дел, как общенародных, так и собственных, можно отчасти объяснить сознанием своей оторванности и беспомощности, которое в последние два года жизни он переживал с болезненной остротой, доходя порою до припадков настоящего нервного расстройства. Эти чувства, надо полагать, и бросали его из одной крайности -- "безделья, доведшего меня до болезни" (см. конец письма 2), в другую -- к претензиям на руководство "делом антибольшевистской пропаганды в государственном масштабе".
Как относился Милюков ко взглядам и предложениям Андреева касательно пропаганды? Второе из публикуемых писем является ответом на не сохранившееся письмо Милюкова, где он, по-видимому, сочувственно отозвался о желании Андреева участвовать в антибольшевистской агитационной работе, но не скрывал своих сомнений по поводу осуществимости андреевских планов, предвидя препятствия и в Финляндии, и за ее пределами. Последнее подтверждается дневниковой записью М.С. Маргулиеса от 27 августа 1919 г., в которой он приводит слова И.В. Гессена о том, что:
В Гельсингфорс приехал Леонид Андреев и говорил, что он предложил Милюкову добиться у Колчака назначения его, Андреева, начальником антибольшевистской пропаганды для всей России. Милюков ответил, что он ни с каким правительством не состоит в сношениях31.
Милюков звал Андреева в Лондон и прислал ему деньги на дорогу. К тому времени у Андреева созрел план поездки "с агитационной целью" в США, и он охотно принял приглашение Милюкова, тем более, что Н.К. Рерих ему уже сообщил о возможности найти в Лондоне работу52.
О характере этой работы можно лишь гадать, но не исключено, что Милюков думал привлечь Андреева к участию в деятельности того же Russian Liberation Committee, который издал S.O.S. на английском языке. О создании и работе этого Комитета сын А.В. Тырковой-Вильямс пишет следующее:
В январе или феврале 1919 года в Лондоне был создан Комитет Освобождения России, с которым мама прочно связала свою общественную деятельность в Лондоне приблизительно на следующие четыре или пять лет. По существу она была главной движущей силой этой организации. Началось с того, что друг нашей семьи и мамин политический единомышленник проф. М.И. Ростовцев53 убедил широкого русского дельца Н.Х. Денисова дать десять тысяч фунтов на организацию пропаганды русского дела. Позже Комитет Освобождения России стал получать деньги от правительства адм. Колчака, о финансовой поддержке от Вооруженных Сил Юга России шли разговоры. Комитет очень энергично защищал дело белой борьбы.
Но первая задача Комитета Освобождения России была осведомление англичан о России вообще, о большевиках и о событиях, происходивших в России. /.../ Начали с печатания бюллетеней, которые рассылались всем членам парламента и политическим деятелям. Затем начали печатать по-английски брошюры по разным вопросам. /.../ Затем начали выпускать еженедельный журнал "Нью Раша" ("Новая Россия")54. Сперва редактором этого журнала был весь Комитет, но позже его стал редактировать Милюков55.
У Комитета была самая разнообразная деятельность. По соглашению с военными властями в Архангельске, Комитет Освобождения России начал печатать в Лондоне небольшую газету для войск северного фронта. Но эта затея довольно быстро окончилась ввиду технических трудностей36. Уже весной 1919 года установилась связь с правительством адм. Колчака57 и телеграфное агентство из Сибири начало присылать в Комитет сведения для передачи в английскую печать. Вообще снабжение английской печати сведениями о России было одной из главных задач Комитета58.
По характеру и преследуемым целям деятельность Russian Liberation Committee воплощала те же самые надежды и стремления -- только в гораздо более реалистических масштабах, которые отражаются в первом из публикуемых ниже писем, и Андреев, возможно, нашел бы в сотрудничестве с Милюковым применение для своего публицистического дара и утолил бы томившую его жажду работы. Однако по-видимому Андреев мало знал о работе Russian Liberation Committee: в том же письме он признается о своей неосведомленности относительно обстановки на Западе: "Имея мало сношений с заграницей, я не знаю, в каких условиях протекает Ваша личная деятельность".
В связи с этим уместно вкратце коснуться положения самого Милюкова. Для обращения к нему за поддержкой Андреев едва ли мог выбрать менее подходящий момент. Вследствие "германской ориентации" Милюкова, ведшего переговоры с немецкими оккупантами на Украине весной и ранним летом 1918 г., его имя стало на некоторое время настолько одиозным, что добравшись до Западной Европы в декабре 1918 г., он не счел возможным остаться в Париже, а поехал дальше -- в Лондон, где примкнул к группе кадетов, возглавляемой А.В. Тырковой-Вильямс39. В Англии о нем хранили добрую память как о проповеднике парламентаризма и участнике думских делегаций в Великобританию, а потому среди английских политических деятелей Милюков еще пользовался кое-каким авторитетом. Но это вовсе не значит, что он располагал той властью и средствами, которые подразумевал в своем первом письме Андреев. В Англии действовало несколько групп русских эмигрантов, и М.С. Маргулиес, например, крайне скептически относился именно к Russian Liberation Committee, сообщая о его членах с явной иронией:
Печатают брошюры, "влияют на парламентские сферы", делают "большую" русскую политику в Англии, и определяя влияние лондонской группы кадетов как "микроскопическое"60. К тому же, вражда кадетов к с.-р., проходившая красной нитью через все публикации Russian Liberation Committee за 1919 год, очевидно, не пользовалась расположением англичан, видевших в "междуусобицах" антибольшевистских групп лишнее доказательство их ненадежности61.
Как бы то ни было, все эти соображения вскоре оказались академическими. Андрееву так и не довелось включиться в дело "возрождения России": через 6 дней после написания второго письма к Милюкову, когда оно еще шло из Финляндии в Лондон, к Леониду Андрееву пришла "последняя гостья в черной маске -- смерть"62. В качестве эпитафии приводим слова М.С. Маргулиеса, занесшего 18 сентября 1919 г. в свой дневник следующие слова:
Служили сегодня панихиду по Леониде Андрееве в соборе -- батюшка сказал прекрасную речь. Публики почти совсем не было, -- только члены правительства, и несколько наших служащих; а ведь в Ревеле большая русская колония63.
* * *
Письма публикуются по машинописным черновикам (9 л., 210 х 275 мм), хранящимся в Архиве Леонида Андреева (F. 57). Восстановлены зачеркнутые Андреевым места (в квадратных скобках), поэтому текст несколько отличается от посланных Милюкову беловых экземпляров, местонахождение которых нам неизвестно. Даты указаны Андреевым по новому стилю, но до конца жизни он сохранил старую орфографию, которая здесь заменена новой. Разрядка везде авторская.
Приношу свою благодарность покойному Н.Е. Андрееву (Cambridge), Jean-Yves Bazin (Paris), David Collins (Leeds), Julian Graffy (London), Ben Hellman (Helsinki), Michael Holman и John Morison (Leeds), Д.А. Руманову (Paris) и E.Piers Tyrrell (Cambridge) за оказанную при составлении комментария и примечаний помощь.