Когда нѣтъ жгучихъ вопросовъ дня, когда въ политикѣ господствуетъ мирное настроеніе, когда въ городской думѣ ни о чемъ не думаютъ, а въ мѣстной хроникѣ никакихъ происшествій, кромѣ мелкихъ кражъ, да подкидышей, не найдется для фельетона, то мнѣ кажется, позволительно побесѣдовать съ читателемъ и объ отвлеченныхъ предметахъ. У меня, кстати, оказалась весьма интересная книжка, стоющая всякихъ бойко расходящихся изданій, въ родѣ пресловутаго трактата Вопросительнаго знака "О женщинахъ", липковскихъ "Курьезовъ", "Запаха женщины" и др. Книжка эта принадлежитъ перу извѣстнаго знатока человѣческихъ слабостей Жоржа Лашо и называется она "Choses d'amour". Заглавіе это можно перевести такъ: "Любовныя дѣла" или, пожалуй, "О предметахъ любви". Предметъ, конечно, занимательный и вѣчно новый. Въ скучныя воскресенья, при общемъ затишьѣ и отсутствіи иного матеріала, я думаю, читатели, а въ особенности читательницы не посѣтуютъ на меня, если я, своими словами, сдѣлаю для нихъ нѣсколько выдержекъ изъ этой книжки (въ которой не все можно читать и не все доступно подстрочному переводу). Для сегодняшней бесѣды я возьму, напримѣръ, главу "объ аксессуарахъ", т. е. о туалетѣ и вообще объ обстановкѣ, при которой мы склонны (при современномъ настроеніи нравовъ) любить женщину. Признаюсь, что на эту тему меня отчасти наводитъ недавній мой визитъ (изъ праздничныхъ) къ одной изъ дамъ нашего high life, которая по изяществу и роскоши своего туалета можетъ быть замѣтна даже среди законодательницъ моды въ Парижѣ. Въ самомъ дѣлѣ, кто станетъ отрицать значеніе туалета даже для женщины-красавицы? Вотъ какія разсужденія по этому поводу приводитъ Лашо въ главѣ "объ аксессуарахъ". Воображенію читателя онъ преподноситъ картину огромнаго пожара, внезапно охватившаго Парижъ ночью: общій переполохъ; всѣ ищутъ спасенія; испуганныя матери семействъ, молодыя дамы и очаровательныя прелестницы выбѣгаютъ изъ своихъ жилищъ, покинувъ ложе, въ ночномъ туалетѣ, и всѣ онѣ предстаютъ предъ нами почти во всей своей природной красотѣ. Ежели среди этой мечущейся толпы найдется спокойный наблюдатель и цѣнитель женской красоты, то онъ будетъ просто пораженъ своими наблюденіями и раскрывшеюся передъ нимъ истиной. Въ результатѣ этихъ наблюденій окажется, что въ громадномъ большинствѣ случаевъ успѣхъ, которымъ пользуется женщина, обратно пропорціоналенъ ея природной, дѣйствительной красотѣ. Да и на самомъ дѣлѣ, въ природѣ настолько мало женской красоты, что большинство женщинъ, по своимъ природнымъ качествамъ, вовсе не могли-бы быть предметомъ исканій для мужчины. Предвидя эту опасность, женщина съ самыхъ первобытныхъ временъ инстинктивно создавала себѣ всякіе аксессуары любви -- и нравственные, и матеріальные, создавала себѣ и крѣпко держалась извѣстной "обстановки". Отсюда обстановка извѣстнаго положенія, знатность, имя, обстановка роскоши, моды, изысканнаго туалета и всякихъ изощреній. По мѣрѣ развитія цивилизаціи совершенствуются и аксессуары и, наконецъ, въ наше время внѣшняя обстановка, аксессуары, стоятъ на первомъ планѣ, причемъ въ дѣлѣ любви нравственная обстановка уже давно играетъ нѣкоторую роль, а матеріальная составляетъ все.
Сколько можно представить примѣровъ, гдѣ видные молодые люди, дорожащіе мнѣніемъ свѣта, усиленно добивались расположенія самихъ уродливыхъ и совершенно глупыхъ женщинъ только потому, что эти послѣднія имѣли извѣстное положеніе, считались недоступными и смотрѣли на весь міръ съ высоты своего величія. Такую побѣдить, такой достигнуть считается подвигомъ, и ничто не можетъ болѣе льстить самолюбію свѣтскаго Донъ-Жуана, какъ молва о томъ, что онъ "въ связи съ знатной г-жей N...".
Но если нравственные аксессуары имѣютъ такое значеніе, то гораздо большее число поклонниковъ или людей, исповѣдающихъ поклоненіе только одной матеріальной обстановкѣ, увлеченье роскошью и соблазнительной обстановкой женщины.
Элегантный джентльменъ, который громогласно заявляетъ, что для него женщинъ вовсе не существуетъ, "если онѣ не носятъ шелковыхъ чулокъ, настоящихъ кружевныхъ юбокъ и тонкаго батиста", въ наше время встрѣчается на каждомъ шагу. Въ началѣ онъ говоритъ это просто ради тону и извѣстнаго шику, но впослѣдствіи онъ на самомъ дѣлѣ такъ привыкаетъ къ такой обстановкѣ, что она для него становится необходимою; онъ просто теряетъ обаяніе истинной природной красоты; онъ обожаетъ вовсе не женщину, не красивое тѣло, а привязывается исключительно къ этой обстановкѣ: онъ упивается духами, кружевомъ, батистомъ; для него не существуетъ самая картина, а остается пристрастіе только лишь къ "дорогой рамкѣ, что-бы тамъ ни было вставлено". Въ наше время самая уродливая женщина,-- если она появляется въ изысканномъ, дорогомъ туалетѣ, имѣетъ шикарный выѣздъ и открываетъ для пріемовъ свои салоны,-- будетъ вполнѣ обезпечена массою поклонниковъ. Не думайте, что всѣ они какіе-нибудь красивые пошляки, которые способны эксплоатировать богатства женщины. Нисколько. По большей части все это, такъ называемые, порядочные молодые люди, высшаго общества и даже съ благородными убѣжденіями, но и ихъ обольщаетъ цѣль достигнуть успѣха у этой шикарной дамы. Они будутъ считать себя избранниками утонченнаго вкуса и это ихъ позируетъ.
Съ другой стороны, и нашъ прекрасный полъ, въ нынѣшній развращенный вѣкъ, во многихъ случаяхъ, и чуть-ли не чаще насъ, увлекается только одной обстановкой, отодвигая на задній планъ увлеченіе красотой и любовь по страсти, даже тогда, когда женщина имѣетъ всѣ данныя, чтобы не нуждаться въ этой внѣшней обстановкѣ. Авторъ приводитъ примѣръ одной очаровательной особы, обладавшей большимъ состояніемъ, цвѣтущей молодостью и всегда окруженной до безумія преданными поклонниками и вздыхателями, и, однако, она отдала предпочтеніе одному плѣшивому, истасканному уроду, какъ оказалось, только потому, что этотъ уродъ умѣлъ плѣнить ее своимъ изящнымъ выѣздомъ, блестящимъ экипажемъ и парою кровныхъ рысаковъ въ особенной, оригинальной упряжкѣ (полезно принять къ свѣдѣнію нашимъ кіевскимъ спортсменамъ).
Да, отнимите обстановку роскоши у красоты, оставьте эту красоту своимъ природнымъ чарамъ -- и какъ часто эти чары окажутся совершенно безсильными!
По этому поводу авторъ вспоминаетъ исторію одной знатной парижанки, маркизы де-Кастельножакъ, изъ временъ эмигрированія послѣ революціи, которую она сама разсказывала на старости лѣтъ въ кругу своихъ друзей. Въ 1788 г. маркиза де-Кастельножакъ царила своей красой при французскомъ дворѣ. Богатая, изящная красавица и въ высшей степени нравственная женщина, она возбуждала всеобщій восторгъ, передъ нею всѣ преклонялись. Ей было всего 19 лѣтъ и поразительная красота ея расцвѣтала съ каждымъ днемъ. Еще не совсѣмъ сформировавшаяся, не смотря на эту прелесть красоты, она тогда въ сущности представляла собою скорѣе "блаженное ожиданіе, чѣмъ осуществившуюся дѣйствительность" и тѣмъ не менѣе сводила всѣхъ съ ума. Въ кругу ея почитателей находился одинъ богатѣйшій банкиръ, который, истощивъ всякое терпѣніе, считая себя, вѣроятно, практичнѣе другихъ, рѣшился прибѣгнуть, наконецъ, къ весьма грубому, но почти всегда дѣйствительному средству. Въ то время въ Парижѣ находился одинъ нѣмецкій ювелиръ, который соблазнялъ всѣхъ дамъ большого свѣта знаменитымъ брилліантовымъ ожерельемъ, оцѣненнымъ въ двѣсти тысячъ ливровъ. Практичный поклонникъ маркизы успѣлъ секретнымъ образомъ сообщить красавицѣ, что она будетъ обладательницей ожерелья, если только рѣшится съ нимъ одинъ разъ отужинать. Внутренно польщенная этимъ грубымъ предложеніемъ, но возмущенная его дерзостью, маркиза, конечно, закрыла двери своего дома банкиру.
Спустя три года, эта женщина, спасаясь отъ ужасовъ революціи, бѣжала въ Лондонъ, захвативъ съ собою изъ всего состоянія, отданнаго на разграбленіе, лишь нѣсколько драгоцѣнностей. Въ эти три года, не смотря на постигшія маркизу бѣдствія, красота ея развилась во всемъ своемъ, блескѣ, и по округленности и рѣдкой гармоніи своихъ формъ она могла внушить зависть даже обольстительнымъ нимфамъ Вуше. Между тѣмъ средства къ существованію окончательно истощились. Совершенно одинокая, всѣми покинутая въ Лондонѣ, она не могла разсчитывать на поддержку своихъ родныхъ, которые находились въ такой-же нищетѣ, какъ и она.
Надо было слышать изъ устъ самой маркизы ту драматическую сцену, которая происходила 12 іюля 1793 года.
"Я ничего не ѣла уже цѣлый день наканунѣ,-- такъ начала она свою повѣсть. Всѣ мои платья были проданы, за исключеніемъ того оборваннаго, истрепаннаго, которое
оставалось на мнѣ, и единственной еще модной шляпки. А между тѣмъ я была прекрасна. Помню, какъ я увидала себя въ тотъ день въ полуразбитомъ зеркалѣ, висѣвшемъ на стѣнѣ моего жалкаго жилища, и посреди этой нищеты я испытала послѣднее сознаніе женской гордости.
Гдѣ искать помощи? Наканунѣ я стучала во всѣ двери, гдѣ могла разсчитывать на подаяніе, и вездѣ была отвергнута. Мужъ мой былъ давно въ Германіи, мой братъ въ тюрьмѣ, мать была казнена. Отправляясь на службу, мой мужъ обѣщалъ мнѣ высылать кой-какія вспомоществованія, но я ничего не получала.
Я сказала себѣ, что надо умереть, а между тѣмъ мои взоры постоянно обращались къ разбитому зеркалу и мнѣ казалось, что было-бы преступленіемъ убить такое молодое и прекрасное созданіе. Затѣмъ, по мѣрѣ того, какъ я собою любовалась, отвратительная подлая мысль овладѣвала мною. День 12 іюля былъ для меня годовщиной самаго позорнаго и возмутительнаго воспоминанія. Въ этотъ самый день, 12 іюля 1788 года, пять лѣтъ тому назадъ, мнѣ было предложено ожерелье въ двѣсти тысячъ ливровъ за какой-нибудь часъ свиданія. И я сказала себѣ невольно: "ежели тогда ничтожная дѣвочка стоила цѣлаго состоянія, то чего можетъ стоить теперешняя женщина?"
Напрасно гнала я прочь эти подлыя мысли,-- я думаю, что моя воля уступала передъ приступами голода, потому что мнѣ сталъ слышаться чей-то поддразнивающій голосъ, который повторялъ: "ты стоишь цѣлаго состоянія, а не имѣешь куска хлѣба!"
Тогда, кое-какъ нацѣпивши на себя, какъ послѣднее украшеніе, свою шляпку, въ одномъ истрепанномъ платьѣ она спустилась по лѣстницѣ и показалась на улицѣ. Она достигла богатыхъ кварталовъ, по которымъ шныряла довольная и сытая толпа. Мимо ея мелькали украшенные гербами экипажи англійской аристократіи, блестящіе кавалеры конвоировали шикарныхъ амазонокъ. Никто не бросилъ на нее взгляда. Это ее возмущало и угнетало. Она выбрала видное мѣсто и оперлась на дерево. Около остановилась группа молодыхъ людей. Одинъ изъ нихъ, наконецъ, замѣтилъ ее.
-- Хорошенькая бабенка! сказалъ онъ.
-- Нищета! возразилъ презрительно другой,-- и они отошли.
Она оставалась на томъ-же мѣстѣ цѣлыхъ три часа и никто изъ этой приличной молодежи не обратилъ вниманія на женщину, которая такъ недавно сводила съ ума весь Версайль. А между тѣмъ она утверждаетъ, что была въ этотъ день, безъ всякаго сравненія, красивѣе всѣхъ этихъ шикарныхъ и напыщенныхъ лэди, окруженныхъ вниманіемъ и почестями. Но.... она была одѣта въ какія-то лохмотья!
"Настала ночь. Я умирала съ голоду я отъ усталости, продолжала разсказчица,-- и направилась въ свой кварталъ. Мимо прошелъ коротенькій, приземистый лавочникъ. Я собрала всѣ силы и подошла къ нему.
-- Господинъ, сказала я.
Я находилась какъ разъ подъ яркимъ свѣтомъ фонаря, который освѣщалъ меня всю. Лавочникъ осмотрѣлъ меня внимательно; мои роскошные волосы и стройная талія повидимому ему понравились. Потомъ онъ бросилъ презрительный взглядъ на мое оборванное и испачканное платье.
-- Замарашка! выговорилъ онъ и, оттолкнувъ меня, пошелъ своей дорогой.
Я пыталась два, пять, десять, двадцать разъ обращаться къ другимъ и отъ всѣхъ слышала такіе-же отвѣты.
Утомленная, разбитая, умирающая я упала на улицѣ, гдѣ меня и подняли".
Не интересно разсказывать, какимъ образомъ занялись ея судьбой, какъ разыскали ее дальніе родные и какъ она очутилась опять во франціи, гдѣ ея положеніе улучшилось.
Но что хорошо помнитъ разсказчица изъ всей этой исторіи,-- это то, что "маркиза де-Кастельножакъ не нашла себѣ покупателя на цѣну въ полъ-кроны "
Судите послѣ этого, что значитъ обстановка и какъ мы умѣемъ любить женщину.
(Кіевск. Слово. 1887 г. No 81).