(Лѣтніе разговоры).
Когда не о чемъ говорить, то заводятъ рѣчь о погодѣ. Это въ особенности принято въ разговорахъ съ дамами. Если дама хорошенькая, то разговоръ о погодѣ можно сейчасъ-же перемѣнить на другую тему, какъ это весьма легко сдѣлалъ Иванъ Александровичъ Хлестаковъ, замѣтившій Марьѣ Антоновнѣ, что ея губки "лучше, нежели всякая погода". Впрочемъ, намъ теперь вполнѣ умѣстно говорить о погодѣ, такъ какъ въ Кіевѣ этотъ май мѣсяцъ по своей духотѣ дѣйствительно выдающійся мѣсяцъ. Въ такой жарѣ мы уже давно не маялись. Изъ метеорологическихъ наблюденій г. Клоссовскаго явствуетъ, что за цѣлый 49-лѣтній періодъ въ настоящемъ году мы переносимъ самую сильную жару. Что будетъ дальше -- лѣтомъ -- неизвѣстно, но теперь въ воздухѣ стоитъ такая "потная спираль", что просто нѣтъ силъ работать, писать, ни даже мыслить вслухъ. Нашъ-же "благоустроенный градъ" представляетъ еще такую массу прелестей, что въ немъ жаркая погода дѣлается еще чувствительнѣе, чѣмъ гдѣ-бы то ни было. Чего стоятъ одни только эти потоки всякой нечисти, струящіеся на улицу со дворовъ нашихъ домовладѣльцевъ, которыхъ не могутъ обуздать ни циркуляры, ни приговоры мировыхъ судей! А загорающійся тамъ и сямъ на улицахъ, площадяхъ и даже возлѣ церкви (за Конной) навозъ? Какое оригинальное явленіе въ центрѣ просвѣщенія!
Какъ только я коснулся нечистоты улицъ и заговорилъ о навозѣ, мнѣ сейчасъ-же пришелъ на память разговоръ съ однимъ изъ кіевскихъ обывателей -- "о значеніи провинціальной печати ". Не могу отказать себѣ въ удовольствіи, хотя отчасти., возстановить теперь эту бесѣду, которая будетъ небезъинтересна. и для читателя, какъ отраженіе существующихъ еще у насъ на сей предметъ взглядовъ. Съ кіевскимъ обывателемъ встрѣтился я случайно, въ вагонѣ, который долженъ былъ доставить меня изъ Кіева въ Бердичевъ. Мы сидѣли въ одномъ отдѣленіи, кажется, въ третьемъ (т. е. третьемъ отъ входа, а не въ томъ "третьемъ", что когда-то существовало). Обыватель купилъ двѣ мѣстныя газеты "Зарю" и "Кіевлянинъ", которыя онъ и почитывалъ поперемѣнно, комкая въ рукахъ то ту, то другую и выражая на своемъ, довольно заплывшемъ отъ жиру лицѣ, явные признаки негодованія, которое (негодованіе) по временамъ преобразовывалось даже въ высокомѣрное презрѣніе, при чемъ на томъ-же лицѣ появлялись и соотвѣтствующіе такой перемѣнѣ признаки. Наконецъ, обыватель швырнулъ на полъ обѣ газеты и произнесъ слово "дрянь". Эта дрянь была собственно пущена въ пространство, но можно было съ достаточною вѣроятностью допустить, что аѣторъ дряни предназначалъ таковую, или вообще для нашей печати, или собственно для такъ-называемой провинціальной печати, или для одной изъ брошенныхъ газетъ "въ особенности", а для другой -- "преимущественно".
Я задумался только надъ вопросами: почему дрянь? За что дрянь?
Вскорѣ у насъ завязался разговоръ, такъ какъ послѣ нѣкотораго молчанія, кіевскій обыватель съ жирнымъ лицомъ, поймавъ опять въ воздухѣ свою дрянь, пожелалъ отдать ее на мое сужденіе. По крайней мѣрѣ, я такъ заключилъ изъ его вѣжливаго обращенія ко мнѣ: -- "Ну, скажите сами, ну, развѣ эта провинціальная печать не дрянь, не мелюзга, не мелкота? и эта мелюзга, мелкота вдругъ -- о чемъ-же она смѣетъ разсуждать?-- О министрахъ!! Т. е., понимаете, о настоящихъ министрахъ, утвержденныхъ въ сей должности! Дерзаетъ этакая мелкота порицать или одобрять, да вообще имѣть сужденіе о дѣятельности того или иного министерства!-- Ну, ихъ-ли это дѣло?
Я возражалъ и началъ доказывать обывателю, что назначеніе печати именно и состоитъ въ томъ, чтобы поднимать и обсуждать вопросы, имѣющіе общественное и государственное значеніе. Да кому-же и обсуждать такіе вопросы, какъ не газетамъ? Я сталъ доказывать, что газета имѣетъ средства и способы прислушиваться къ мнѣнію интеллигентнаго большинства, собирать свѣдѣнія отовсюду, отмѣчать тѣ или другія слабыя стороны общественныхъ учрежденій, проявляющіяся въ жизни; что къ участію въ этой работѣ привлекаются большею частью люди съ извѣстными знаніями, съ научнымъ образованіемъ и даже спеціалисты по тѣмъ или инымъ вопросамъ, которые знаютъ хорошо то дѣло, о которомъ они толкуютъ.-- Такъ почему-же имъ и не обсуждать дѣятельности, хотя-бы "утвержденнаго въ сей должности министра"?-- Вѣдь министры-же, оттого только, что они министры, не дѣлаются богами, а остаются такими-же простыми смертными. Они также могутъ ошибаться и даже дѣлать глупости, ибо существовали-же примѣры удаленія министровъ отъ должностей по неспособности вести дѣло и друг. причинамъ. Изъ всѣхъ этихъ неоспоримыхъ истинъ, по моему мнѣнію, слѣдовалъ тотъ несомнѣнный выводъ, что и о дѣятельности министровъ наша печать всегда "можетъ смѣть свое сужденіе имѣть", высказывая оное, разумѣется, "въ почтительныхъ и допускаемыхъ цензурою формахъ и выраженіяхъ", и такимъ сужденіемъ нисколько не нарушается надлежащее уваженіе, соотвѣтствующее классу должности, занимаемой г. министромъ.
Но кіевскій обыватель, очевидно, пропитанный исключительнымъ поклоненіемъ одной лишь табели о рангахъ, все-таки не допускалъ возможности, чтобы "какіе-то газетчики" судили о министрахъ.
-- Да кому-же судить о нихъ, какъ не газетамъ и не газетчикамъ, и какимъ-же путемъ обнаруживаются часто вопіющія злоупотребленія, какъ не путемъ гласности, путемъ печати?
Тогда благоговѣющій передъ министрами кіевскій обыватель, оставаясь въ предѣлахъ чинопочитанія, высказался опредѣленнѣе: онъ допускалъ, что печать можетъ касаться, съ извѣстной осторожностью и должнымъ уваженіемъ, даже дѣятельности министра,-- но, во всякомъ случаѣ, уже "провинціальная печать", которая, по его мнѣнію, ничто иное, какъ мелюзга, мелкота,-- "людишки, пишущая тварь",-- этого дѣлать не смѣетъ.
-- Вотъ они о чемъ могутъ писать: о навозѣ, о выгребныхъ ямахъ, объ уличной нечистотѣ,-- вотъ объ этомъ пиши себѣ сколько угодно, а въ высшую политику не суйся.
Вотъ каково, по мнѣнію кіевскаго обывателя, назначеніе "провинціальной печати" и вотъ почему, я говорю, что вспомнилъ этотъ мой разговоръ съ обывателемъ именно тогда, когда заговорилъ объ уличной нечистотѣ и о навозѣ. Я подумалъ, какъ останется доволенъ мною и "передовикомъ" кіевскій обыватель, увидѣвъ по первымъ строкамъ фельетона, что я образумился и пишу на любимую его тему -- о навозѣ и что о томъ-же пишетъ "передовикъ".
О министрахъ обыватель допускалъ возможность имѣть свое сужденіе только лишь столичной прессѣ, такъ называемой большой прессѣ, а не провинціальной "мелкотѣ", "мелюзгѣ" и т. п.
Тогда я позволилъ себѣ уяснить обывателю, кого онъ съ такимъ высокомѣріемъ третируетъ мелкотой и мелюзгой, и привелъ сравненіе, поименное, сотрудниковъ мелкой, нашей провинціальной прессы и одной изъ самыхъ почитаемыхъ обывателемъ столичной газеты. Оказалось, что и къ провинціальной печати причастны и въ ней работаютъ люди съ высшимъ научнымъ образованіемъ: и профессора, извѣстные въ литературѣ, и беллетристы, которыхъ участіе всегда бывало лестнымъ для всякой столичной газеты; и люди таланта, и люди, спеціально изучившіе тѣ вопросы, о коихъ они дерзаютъ высказывать свое сужденіе, и даже особы въ чинѣ четвертаго класса, такъ что этотъ составъ сотрудниковъ. третируемыхъ "мелкотой" и "мелюзгой", ни въ чемъ не уступаетъ публицистамъ большой столичной прессы, которая можетъ говорить и о министрахъ.
-- Вотъ-съ какъ, г. обыватель! Не будьте-же столь высокомѣрны, "въ презрѣньи къ людямъ такъ не скрытны" и отучитесь смотрѣть на "провинціальную" прессу, какъ на собраніе исключительно однихъ коллежскихъ регистраторовъ, которое почему-то "не смѣетъ и не можетъ" касаться тайныхъ совѣтниковъ.
Разговоръ съ обывателемъ характеризуетъ вообще поверхностное отношеніе нѣкоторыхъ господъ къ газетному дѣлу и тотъ взглядъ свысока на представителей провинціальной печати, который они себѣ усвоили совсѣмъ не по чину.
Боюсь, однако, что этимъ разговоромъ я занялъ почти всѣ столбцы своихъ "мыслей вслухъ",-- но что-же дѣлать, когда послѣ погоды и уличныхъ нечистотъ разговоръ невольно перешелъ на эту тему.
Собственно "лѣтніе разговоры" мы можемъ услышать теперь въ Ботаническомъ саду, или Шато.
Какъ наблюдателю нравовъ, мнѣ, конечно, приходится бывать въ этихъ пріятныхъ мѣстахъ, кое къ чему прислушиваться и кое-что подмѣчать.
Вотъ, напримѣръ, въ Ботаническомъ саду есть одна очень тѣнистая аллея, которая называется аллеей "вздоховъ и поцѣлуевъ". Эта аллея ведетъ прямо въ уединенное мѣсто, въ родѣ грота, которое называется, кажется, "пріютъ Маргариты", или "гротъ блаженства "л Къ этому гроту направляется парочка, юноша съ страстнымъ взглядомъ очей, въ бѣлой фуражкѣ съ синимъ околышемъ; она -- свѣтлокудрая, со вздернутымъ носикомъ и въ шляпкѣ опрокинутой корзины съ цвѣтами. Онъ порѣзался на экзаменѣ изъ исторіи законодательства и бранитъ профессора за то, что тотъ деликатно замѣтилъ ему, что не дурно-бы иногда и лекціи посѣщать.
-- А какія тутъ лекціи на умъ пойдутъ, когда, вы понимаете, человѣкъ влюбленъ, какъ 40 тысячъ братьевъ!
-- Оставьте, пожалуйста, про любовь! Охота вамъ такими пустяками заниматься! Поговоримте лучше о чемъ-нибудь серьезномъ,-- такъ удерживаетъ порѣзавшагося юношу скромная барышня, жаждущая серьезнаго разговора.
-- Напротивъ, это вовсе не пустяки, а самое серьезное и единственное умное чувство,-- а вотъ всѣ эти серьезные разговоры -- это сущій вздоръ и никого они не интересуютъ. Ну что вамъ изъ серьезнаго разговора? Объ экзаменахъ, что-ли, я буду вамъ говорить? О Дарвинѣ, о гипнотизмѣ?... Обо всемъ этомъ читаютъ въ книжкахъ, а не разговариваютъ съ хорошенькими барышнями, да еще въ лонѣ природы. Посмотрите кругомъ: какая прелесть! какой ароматъ акаціи, какъ тутъ хорошо дышется! Читали-ли вы Максима Бѣлинскаго "Сиреневую поэму"? Какъ тамъ это хорошо описано: "и снова я слышу ласку весны и согласно поютъ соловьи".... Ну, развѣ не лучше объ этомъ разговаривать, чѣмъ о Дарвинѣ?.... Ну, да, согласитесь сами. Будьте искренни..... Неправда-ли, лучше? Да, гораздо лучше? Скажите?
При этомъ провалившійся по исторіи законодательства юноша изъ-подъ своей бѣлой фуражки съ синимъ околышемъ бросалъ такіе страстные взоры на серьезную барышню, что она...... сперва промолчала, а потомъ, взглянувъ на него пристально и расхохотавшись звонкимъ смѣхомъ, отвѣтила: "само собою, что лучше!" -- Парочка скрылась въ пріютѣ Маргариты....
-- Бѣдный юноша! подумалъ я. Никогда онъ не выдержитъ экзамена по исторіи законодательства!
Май 1886 г.