Нон со своими сверстниками готовился к предстоящим испытания. Все юноши племени, достигнув определенного возраста, проходили через церемонию посвящения, после чего они вступали в жизнь, как взрослые мужчины. Они не могли уже оставаться в одной хижине с матерью и сестрами и должны были выстроить себе собственное жилище, а на свадебных играх они похищали девушек и брали их себе в жены. Юноша становился мужчиной и получал голос в совете племени. Но для этого он должен был пройти через тяжелые испытания обряда посвящения.
Нон старался не думать об этом. Желание победить в предстоящих состязаниях вытеснило все остальное. Несмотря на холодную погоду, молодые люди сняли одежду. Они натерли тело жиром и стали упражняться в борьбе. Высокие, гибкие и сильные — они старались повалить друг друга, ловко увертываясь от подставленной ноги противника или удара. Когда они обхватывали друг друга, слышно было, как хрустят их кости; обычно оба борца падали на траву, и борьба продолжалась до тех пор, пока одному из них не удавалось подмять под себя другого.
Девушки и женщины не присутствовали на этих играх, но старики были тут; они давали советы борцам и поощряли их криками.
Потом начались состязания в беге, в котором люди племени Медведя были особенно искусны: из поколения в поколение их тела, благодаря постоянным упражнениям, приобрели, способность к стремительному бегу, — это было необходимым условием в борьбе за существование. Кроме того, некоторые из соревнующихся прибегали к особому способу: они питались только мясом с ноги оленя или лошади, что должно было передать им скорость бега этих животных.
Они бежали парами, пробегая десять раз подряд расстояние в двести шагов, отмеренное между двумя деревьями; с выпяченной грудью, закинув голову назад и выставив вперед подбородок, с подтянутым животом, на длинных ногах — они, казалось, едва касались земли. Иногда внезапный дождь орошал их разгоряченные тела; тогда они блестели, и от них шел пар.
Нон бегал очень хорошо, а на расстоянии ста пятидесяти шагов оказался самым быстрым, и это была для него самая желанная победа.
Юноши упражнялись также в стрельбе из лука и метании копья. Наконечники копий и стрел были вырезаны из оленьих рогов. Хороший охотник попадал копьем в цель на расстоянии пятидесяти шагов. Ничего не было красивее движения юноши, бросающего копье. Упираясь в землю выставленной вперед ногой, он делал мощное движение правой рукой, весь, устремляясь вперед, как бы вслед копью, и застывал в этой позе, а копье летело, рассекая воздух, и с треском вонзалось в ствол дерева.
Но вот игры окончены. Молодые люди погружают свои разгоряченные тела в холодные воды реки, потом, накинув одежды, возвращаются в свои жилища, и тут начинаются бесконечные разговоры о различных пережитых приключениях и будущих охотах.
Нон любил по вечерам беседовать с опытными мужами и мудрыми старцами и задавать им вопросы.
Ведь земля наверно еще не кончается в четырех днях ходьбы от их жилища? А что там, дальше, куда не проникает взгляд?
И старики рассказывали: к северу до самого позднего лета земля покрыта льдом, и там водятся только белые медведи; на востоке подымаются высокие горы, и их снежные вершины упираются прямо в небо; на юге же в десяти днях ходьбы простирается вода, и тянется она далеко-далеко, а там за ней есть еще страны, и в них, вероятно, тоже живут люди и звери. Только торговцы могли проникать в эти края, потому что они в дружбе с охраняющими их духами. Там вечное лето, и люди питаются только растениями… И тут вспоминали старцы далекие предания: когда-то на земле царила простота во всем; люди никого не убивали и ели только плоды и то, что давала земля; и жили они в мире со своими братьями-животными; но с тех пор все изменилось, пролились реки крови, и навсегда люди и звери стали врагами.
У Нона были друзья старше его по возрасту, с которыми он охотно проводил время. Двое из них умели изображать — на стенах хижин и пещер, на пластинках из рогов оленей и клыков мамонта — животных, населявших страну. Как живые, стояли они перед изумленным Ноном. И казалось, звери живут двойной жизнью: одна жизнь — там, на свободе, в лесу, а другая — здесь, пригвожденная волшебной силой к камню, из которого извлекла ее ловкая рука художника.
И Нон старался подражать своим товарищам. О, это очень важно — точно изобразить животное, со всеми подробностями, чтобы оно было, как живое, потому что тогда дух его, обманутый сходством, изберет своим местом пребывания картину, и животное будет все время держаться поблизости от этого места. Самой маленькой ошибки в изображении достаточно, чтоб животное увидело обман, и тогда оно больше не придет. И в руках работающего останется только мертвая кость или безжизненный камень, а на охоте ему ничего не удастся убить.
Нон старался изобразить все, что он видел и наблюдал. Под его руками оживали образы зверей. Вот бык на лугу; испуганный внезапным шорохом, он поднял голову, задрал хвост и вытянул спину: сейчас он ринется на врага или бросится бежать. Или вот — раненый бизон; он лежит на траве; он страдает; он ревет; с трудом старается он повернуть голову назад, чтоб достать зияющую на спине рану и лизнуть ее языком. И Нон счастлив своим умением и мечтает о том времени, когда он узнает все волшебные формулы и заклятья, необходимые для успешной охоты… А это будет не скоро, — на празднике посвящения в священном гроте.
Но вот солнце пригрело по-настоящему. Склоны холмов покрылись фиалками и анемонами. Почки начали лопаться на деревьях. Реки выступили из берегов, и земля дышала теплом и изобилием…
Ма, сестра Нона, лежала на золе у входа в хижину и мечтала. Теплый ветер усыплял ее. Ей едва исполнилось пятнадцать лет, но это была уже вполне развившаяся девушка. Правильными и красивыми чертами лица она напоминала своего брата, только они были мельче и нежнее, чем у Нона. Брови сходились над глазами цвета весенней листвы; длинные каштановые волосы прядями спадали на загорелые плечи.
Дома было много работы: нужно было очищать и обрабатывать меха так, чтобы звериные шкуры приобрели нужную мягкость, нужно было поддерживать огонь и жарить на раскаленных камнях мясо, приправленное пахучими кореньями, собранными еще осенью; нужно было чинить платье… Мало ли работы! Но Ма, охваченная сладкой истомой весеннего тепла, лежала неподвижно. Мать часто бранила ее и нередко награждала шлепками, но Ма принимала их равнодушно, как должное.
Бахили не была щедра на нежности. Это была высокая, сильная женщина с добрым выражением лица и глаз. Всегда деятельная, всегда в хлопотах по хозяйству, она почти никогда не покидала лагеря. И насколько молчалив был Тимаки, настолько болтлива была Бахили.
В течение всего дня она не молчала ни минуты. Ее не смущало отсутствие слушателей, она громким голосом продолжала разговаривать сама с собой. Она любила всякие поговорки, которые сама придумывала: «сырой мох для подстилки плох» или «язык ранит тяжелее копья».
Когда Ма ленилась, Бахили говорила ей: «Старые женщины спешат жить, молодые девушки — грезят». А когда Тимаки шел на охоту, она напутствовала его, чтобы побудить скорей вернуться домой: «Что вне дома съешь, не пойдет на пользу».
Ма, подталкиваемая матерью, принялась за работу, но мысли ее были далеко. Из разговоров с Ноном, с которым она была очень дружна, Ма многое узнала. Она мечтала попасть куда-нибудь в далекие южные страны, о которых он ей рассказывал со слов стариков и которые она часто видела во сне… Ей грезилось горячее солнце и деревья, отягченные плодами, и юноша, который подходит к ней и заключает ее в свои объятия… Увидит ли она когда-нибудь эти страны наяву? Уйдет ли она от этой однообразной жизни, и кто поведет ее к неизведанному?
Есть счастливые люди, которые бывают в далеких краях. Это торговцы, что живут на берегу моря. По их рассказам она старается представить себе его: это — река, у которой только один берег… и вода его не течет, как в реке; иногда она начинает волноваться, сердиться и рычать, так что человек пугается. Увидит ли она когда-нибудь море? Кто знает!
Так мечтала Ма, скобля шкуру только что убитого жеребенка.
Когда Ма удавалось, она убегала с другими девушками на холмы; там они собирали цветы и душистые травы: цветами украшали они свои волосы и шею, а травы сушили на зиму.
Хотя Ма оставалось ждать еще целый год до свадебных игр, в которых она сможет принять участие, но она старалась быть в обществе старших подруг. Этот праздник, решавший судьбу девушек, происходил в середине лета, и на нем встречались все три соседних дружественных племени, живших на берегах реки.
Вечные законы, которых они строго придерживались, запрещали брать жен из своего племени, и каждая девушка ждала, что ее уведут из старого, насиженного места в новые и неизвестные края.
Свадебные игры проводились с величайшей торжественностью, и старейшины строго следили за тем, чтобы все обряды и правила исполнялись как должно, поскольку от этого зависело будущее племени и его благополучие. Браки не были больше так плодовиты, как раньше. Когда-то женщины производили на свет десять и больше детей, а теперь — не больше шести, да и из них половина умирала в раннем возрасте.
Некоторые женщины оставались бездетными. И это было плохим знаком. Времена менялись, и находились люди, которые предсказывали близкий конец племени Медведя.
Ма и ее подруги отдыхали на склоне холма. Они собрали большие охапки цветов для торжественного обряда, который совершался каждый год весной в честь пробуждающейся после долгого зимнего сна природы.
Как только холмы покрывались свежим зеленым ковром, девушки отправлялись собирать цветы. Они сплетали из них гирлянды и пели при этом вполголоса, и это было похоже на жужжание пчел… Слова произносились в определенном ритме, и ритм этот соответствовал порядку вплетаемых цветов, потому что только так можно расположить к себе духов, обитающих в лесу.
Когда настал вечер, девушки поднялись на холм, на котором возвышался священный дуб. Это было старое дерево, стоявшее здесь с незапамятных времен и уцелевшее от всех бурь и непогод. Каждая девушка несла в руках ветвь, сорванную с него в прошлом году: всю зиму эти ветви бережно хранились в хижинах. Теперь, дойдя до вершины холма девушки, сложили их в кучу и подожгли, при чем горько плакали и издавали жалобные стоны. А когда костер потух, они образовали хоровод и два раза обошли вокруг дерева; потом украсили дерево гирляндами из цветов, которые только что сплели, и стояли так в кругу, низко склонившись перед деревом, простирая руки вперед; потом отклонились назад, опять склонились вперед, стараясь передать движения дерева, сотрясаемого дикими порывами ветра. В тот самый миг, как солнце опустилось за горизонт, девушки сорвали свежие цветы с дерева и стали потрясать ими в воздухе, охваченные буйным весельем. Еще два раза обошли они вокруг дерева, но теперь их движения были быстры и радостны, а потом яркой цепью рассыпались по холму и побежали вниз в долину.
Когда они суетились к реке, то увидели Раги — вождя племени, который сидел на опрокинутом стволе дерева и разговаривал с одним из стариков.
Девушки приближались с песней, размахивая в воздухе ветвями священного дуба. Раги смотрел им навстречу, и Ма показалась ему самой юностью, так давно уже покинувшей его одряхлевшее тело. Он увидел себя опять сильным и ловким и подумал: «Если кто и смог бы вернуть мне хоть на короткое время мою былую силу, то только эта дивная молодая девушка». И кровь опять, как в далекой молодости, сильней заструилась в его жилах.
Раги знал Тимаки и слыхал о его красивой дочери, но увидел ее впервые. Процессия молодых девушек уже прошла, последний звук их песен давно замер вдали, а Раги все думал о Ма. Медленно, тяжело опираясь на палку, побрел он по направлению к своей хижине.
Когда он проходил мимо, люди отворачивались в сторону. Его не любили. Несмотря на все старания, он был бессилен в борьбе с враждебными духами, все, казалось, смеялось над его волшебной силой, и последние годы он жил одиноко, окруженный неприязнью своего племени.
Хижина его стояла в стороне от прочих, на высокой террасе, где он жил один.
Жилище его было просторнее, чем у других членов племени; оно было разделено оленьими шкурами на две части; в одной он спал и принимал посетителей, а в другую никто не смел входить, кроме него: здесь хранились посох, мантия и головной убор вождя. На оленьей шкуре красовались знаки, смысл которых был понятен только вождю и старейшинам. В этих знаках, происхождения которых никто не знал, заключалась власть над всеми незримыми силами, власть, которою обладали только вожди племени, и которая так ослабла в последние годы.
Старая женщина и ее сын, еще ребенок, заботились о Раги, поддерживали его огонь и готовили ему пищу.
Вождь растянулся на своем ложе. Мальчик подложил свежих веток в огонь, зажженный перед входом в хижину, чтобы дым костра прогнал надоедливых мух, которые тысячами носились в воздухе. Старуха опустилась на корточки перед вождем и стала растирать ему ноги.
А Раги думал свое. Кто мог ему помешать взять Ма в жены? Он, как вождь, был единственный, кто имел право брать жен из собственного племени. Стоит ему только сказать ее отцу, Тимаки, о своем желании, и тотчас же по окончании свадебных игр Ма станет его женой; до истечения этого срока никто не мог жениться.
Всю ночь Раги не мог уснуть, а когда, наконец, уснул, ему приснилась Ма: она бежала вдоль холма, а он, старец, никак не мог догнать ее. Утром он рассказал о своем сне и замысле одному из приближенных стариков, и тот взялся обо всем переговорить с Тимаки.
Для Тимаки предложение вождя было полной неожиданностью, но оно ему понравилось. Когда вождь умрет, кто будет ему наследовать? Почему бы не Тимаки, раз он будет зятем вождя? Таким образом, мудрый старец и Тимаки легко пришли к соглашению.
Тимаки не стоило особенного труда получить согласие своей жены. У Бахили было шесть детей, но четверо из них умерли вскоре после рождения; она знала, как тяжела доля женщины. Нужно было вынашивать детей, кормить, одевать, воспитывать их, нужно было заботиться о муже, готовить ему еду и одежду, ухаживать за ним. А мужья были требовательны, и, когда они возвращались с охоты, не было конца их капризам.
Бахили думала: если Ма выйдет замуж за вождя племени, ее жизнь будет легче, потому что о вожде заботится все племя, доставляет ему пищу и все необходимое для существования. Кроме того, тогда Ма не уйдет в другое племя и будет жить вблизи от матери, а это радовало материнское сердце.
Все эти соображения Бахили выложила своей дочери, убедившись предварительно, что никто из соседей их не слышит, так как, если бы узнали, что вождь ищет жену, нашелся бы десяток семейств, которые предложили бы ему своих дочерей.
Бахили говорила долго. Когда она наконец замолчала, то с удивлением поняла, что Ма совсем не обрадовалась ее словам. Она только сказала:
— Вождь стар! Я не хочу выходить замуж за старика!
— Ты — глупая девчонка! — воскликнула Бахили. — Мне нечего с тобой тут долго разговаривать! Ты просто сделаешь так, как я и отец прикажем!
И она дала пинка своей дочери, закончив, таким образом, беседу.
Другая девушка заплакала бы, и это утешило бы мать. Этого ожидала и Бахили. Но Ма не плакала, выражение ее лица осталось замкнутым и упрямым. Это вывело Бахили из себя: «Что это стало с теперешними девушками? — думала она: — для них воля родителей больше ничего не значит».
На следующий день Нон пошел удить рыбу, и Ма пошла вместе с ним. Они поднялись вверх по реке и легли на прибрежные камни под тенью ивы, ветви которой нависали над самой водой. Но рыба не шла на приманку. Тогда Нон и Ма растянулись рядом на свежей траве: быть может, позже, в сумерках, форель выйдет из своего убежища. Между Ма и Ноном была большая дружба. Он любил ее общество и заботился о ней, в то время как другие юноши пренебрегали своими сестрами. Мальчики делали вид, что презирают девушек за их слабость, за недостаточную быстроту бега и за зависимость от матерей, которые не позволяли дочерям уходить далеко от дома.
Нон любил разговаривать со своей сестрой обо всем, что слышал от старших. Она была обязана ему всем, что знала. Он научил ее удить рыбу и распознавать ягоды, полевые коренья и травы. Нон рассказывал ей о повадках зверей и объяснял, как различать следы. Ма с интересом слушала своего старшего брата, и образы зверей, как живые, вставали перед ней.
Теперь Ма рассказала брату о том, что ее так тревожило: о судьбе, которая ее ждала. Неужели она достанется в жены этому старику, как того хотят родители? И неужели Нон это потерпит? Сердце маленькой Ма переполнилось горечью и она заплакала. Никогда еще не видел Нон сестру в таком горе. Он протянул руку и стал нежно гладить ее волосы.
— Отчего ты плачешь, Ма? Пока вождь женится на тебе, пройдет еще много времени. А сейчас ты со мной и завтра будешь со мной и еще много-много дней мы будем вместе. Подожди же плакать. Ведь Раги стар, он до тех пор может умереть. Хочешь, я его напугаю? Я наряжусь в волчью шкуру и наброшусь на него: от страха его душа вылетит вон.
Так он болтал всякий вздор, чтобы утешить свою сестру. Ма мало-помалу успокоилась и вскоре в ответ на шутки брата улыбнулась сквозь слезы.
Внезапно Нон стал серьезным — он что-то обдумывал. Потом он спустился к берегу реки и взял немного глины. Вернувшись к Ма, он стал мять сырой комок в своих ловких руках, и скоро можно было различить фигуру, которая изображала мужчину. Нон сделал ему высокую прическу и вложил в руку посох. Изумленная Ма молча смотрела на эту работу. Когда он закончил, она прошептала:
— Это — вождь!
— Ты дала ему его настоящее имя, — сказал Нон, понизив голос, хотя они были совершенно одни. — Спрячь его на своей груди, сестричка! Сегодня вечером, когда в небе появится первая звезда, проткни его сердце иглой. Тогда вождь умрет.
Ма содрогнулась. Неужели она совершит это преступление?
Она закрыла глаза… Перед ее мысленным взором предстал Раги — сморщенный, согнувшийся, дрожащий… Она взяла фигурку и завернула ее в лист лопуха…
Молча смотрели они друг на друга. То, что они только что совершили, еще больше сблизило их.
Ма поднялась. На сегодня довольно серьезных разговоров. Теперь она хотела играть.
— Давай побежим наперегонки до той березы, — предложила она. — Только ты должен дать мне десять шагов вперед.
Они заняли свои места.
Нон крикнул: — Вперед! — и полетел, как копье, пущенное мощной рукой охотника. Ма мчалась с быстротой стрелы. Нон с восхищением смотрел, как она бежала впереди его, так что ее ноги едва касались земли. Недалеко от дерева он ее нагнал. Оба учащенно дышали, и слышно было, как стучат их сердца.
Вечером, спрятавшись за камнем недалеко от дома, Ма дождалась наступления ночи. В ее левой руке была зажата глиняная фигурка, которую вылепил ее брат и которой она дала таинственное существование, назвав ее по имени. Наконец в небе зажглась вечерняя звезда. В правой руке Ма держала костяную иглу. Какое-то время она колебалась, а затем резким движением всадила ее в фигурку в том месте, где должно было находиться сердце. Глина поддалась, подобно живой плоти, а потом сомкнулась вокруг иглы.
Ма дрожала. Ей казалось, что из раны вот-вот брызнет кровь. Игла должна была остаться в «ране» до утра.
Прошло несколько дней. Ма теперь окончательно успокоилась: ведь ее средство не могло обмануть. Она вытащила иглу из «раны» и, разломав глиняную фигурку на мелкие кусочки, бросила их в реку.
Приближались торжества посвящения, после них должны были состояться свадебные игры. Люди с реки оставили все свои заботы и старались только наслаждаться прекрасным временем года.
Однажды утром от одной хижины к другой побежал слух, что прибыли торговцы. Каждый год появлялись они в начале лета, чтобы обменять у охотничьих народов свои товары на меха. Это были единственные чужаки, которых люди с реки принимали, как гостей. Соседние племена, с которыми потомки Медведя поддерживали постоянные отношения, были ведь одной с ними крови, тогда как в жилах торговцев текла кровь другой расы. Они приходили из далеких стран, и уже по одному их виду можно было догадаться, что они пережили удивительные приключения. Это были люди огромного роста. У них был матовый цвет кожи, черные, как смоль волосы, и курчавые бороды. Их миндалевидные глаза горели темным горячим огнем. А когда они говорили, глубокий теплый звук их голоса чаровал и притягивал.
Они жили так далеко, что их путешествие длилось почти две трети года. Приходилось пересекать безводные пустыни, труднопроходимые леса, кишащие дикими зверями, высокие горы с ущельями и пропастями — только так можно было попасть в их страну. На западе ее омывало бесконечное море, а на юге и востоке от нее простирались другие страны — страны жаркого солнца. Песок под ногами там обжигал, как раскаленные камни очага, и иногда поднимался столбом до самого неба, а деревья сами внезапно загорались.
Торговцы приносили с собой пахучие пряности и раковины. Жадно набрасывались на них люди с реки: аромат пряностей незаметно проникает в человека и обладает волшебной силой. А в раковинах скрыто еще большее волшебство: если приложить их к уху, то заключенные в их духи начинают жужжать, подражая шуму моря, у которого их отняли. Раковины служили людям с реки в качестве украшений.
Диковинные истории рассказывали торговцы: о людях с длинными хвостами, при помощи которых они раскачиваются на ветвях деревьев; о людях, у которых голова на груди, и о людях с одним глазом посередине лба; о страшных демонах и чудовищах, подстерегающих человека в пустыне и в горах… И все это они говорили своим певучим голосом на странном языке, составленном из всевозможных слов, заимствованных ими у разных народов, которых они встречали на своем пути.
И что еще было удивительно — торговцев сопровождали люди, которых они называли рабами; эти рабы несли мешки с товарами, разводили огонь, приготовляли пищу. Когда же они чем-нибудь не угождали своим господам, те били их, а слуги принимали удары, как должное, и никогда не возвращали их обратно.
Это было непонятно людям с реки… для них охота была и трудом, и наслаждением; она была самым прекрасным из всех мужских занятий, потому что с ней был связан риск, который придавал этому делу остроту. Зачем же нужны рабы? И потом — откуда их взять?
У потомков Медведя обязанностью и гордостью мужчины было кормить и содержать женщин, детей и стариков; они все были равны между собой, равны и свободны. И когда торговцы хвастались, что дома у каждого из них по десятку рабов, — «Медведи» смеялись: разве они слабые женщины, что не могут сами добывать себе пропитание?
У рабов была совсем черная кожа, жесткие вьющиеся волосы, толстые губы, — широкий приплюснутый нос. Когда они смеялись, их белые зубы обнажались и сверкали, как у волков. Вечером они сидели вокруг костра и пели протяжные грустные песни.
Нон и Ма с нетерпением ожидали торговцев, потому что их прибытие всегда приносило с собой много неожиданного и интересного. Нон относился к этим чужакам с некоторым пренебрежением, но для Ма с ними было связано все, о чем она грезила в самых пламенных мечтах. Какой завидной казалось ей судьба этих удивительных людей, которые в сопровождении своих слуг исходили весь свет!
Как только торговцы разбили в лесу свои палатки, они прежде всего, отправились к вождю, чтобы принести ему обычные подарки — пахучие травы и раковины. Только выполнив эту церемонию, они занялись своими делами.
На следующий день, вскоре после восхода солнца, Ма увидела на дороге, ведущей к террасе, группу торговцев. Их было всего пять человек, остальные по-видимому еще были заняты обустройством лагеря. Черный слуга шел впереди, отыскивая путь среди беспорядочного нагромождения скал. За ним шел Нахор, вождь торговцев, высокий, полный мужчина, а позади него юноша — стройный и нежный, похожий на девушку. Шествие замыкали двое черных слуг, которые несли мешки с товаром.
Ма жадно следила за ними.
И вдруг — о, радость! — негр, шедший впереди, поднявшись на террасу, направился прямо к хижине Тимаки и остановился около изумленной Ма. Ма бросилась в хижину, чтобы позвать мать. Тимаки тоже вышел навстречу чужестранцам и низко поклонился им. Они ответили ему церемонным поклоном, напоминавшем танец девушек под священным дубом, и уселись на землю у входа в хижину. Нон сидел тут же, не обращая на них никакого внимания, захваченный своей работой: он вырезал изображение оленя на куске рога.
Ма спряталась и из своего укрытия стала наблюдать. Все поражало и привлекало ее в этих чужих людях. Их платье было сделано из шкуры незнакомого ей зверя и имело другой вид, чем одежда людей ее племени. Вокруг лба Нахора красовалась повязка, вся утыканная птичьими перьями ярко-голубого цвета. По тому, как он закидывал назад голову и выпячивал вперед живот, видно было, что он очень важный человек. Его крупный орлиный нос был изогнут, как ручка посоха вождя, а его пышная борода падала на грудь густыми завитками. Но особенно привлек внимание Ма его сын. Он был строен и гибок, как тростник, глаза его блестели и стан его склонялся, подобно камышам на берегу реки, когда по ним скользит вечерний ветер. Но плечи его были широки и могучи, и он напоминал молодого бизона.
Безмолвно, с раскрытым ртом стояла Ма. Как будто повинуясь непреодолимой силе, притягивавшей ее к этому юноше, вышла она из-за своего укрытия и стала позади отца. Теперь торговцы увидали ее и в свою очередь замерли, изумленные красотой и грацией девушки.
— Ма! — воскликнул Нахор. — Когда я видел ее в последний раз, она была еще совсем ребенком.
Сын его молчал. С того мгновенья, как появилась Ма, он не отрывал от нее взора.
Между тем Тимаки вынес из хижины собольи шкуры и разложил их перед торговцами.
— Ба, ба! — восклицала Бахил и перед каждой шкурой как будто не могла сдержать своего восторга. Нахор внимательно рассматривал и щупал их со всех сторон. Затем, отложив их в сторону, он сделал знак рабу и тот принес тяжелый мешок. Нахор развязал его и вынул раковины, переливавшиеся перламутром и напоминавшие утреннюю зарю в ясном небе. Потом он выбрал ожерелье из розовых раковин, похожих на только что распустившиеся цветы шиповника, и, низко поклонившись, надел его на шею Ма: — Возьми его! — сказал он. — Оно самое красивое из всего, что у нас есть. Оно для тебя!
Между тем Тимаки, не обращая никакого внимания на сокровища Нахора, спокойно собрал свои собольи меха и унес их обратно в хижину.
Теперь они говорили о разных посторонних вещах. Люди с реки любили эти беседы с торговцами, из которых они узнавали о далеких, неизвестных им странах и чужой, неведомой жизни. Серьезно и сосредоточенно слушали дети Медведя рассказы этих чужестранцев, в которых для них открывался целый мир, таинственный и новый, и доносился шум жизни других народов, бродивших где-то далеко по необозримым равнинам… Затем и они рассказали торговцам о своей жизни, становившейся с каждым годом все труднее, о перемене климата, об исчезновении оленей. Долго беседовали они, а потом опять начали торговлю.
На этот раз Нахор вытащил из мешка пряности. Бахили подошла поближе, набрала полную пригоршню и поднесла к носу; потом попробовала их и прищелкнула языком.
— Ба, ба! — сказал, смеясь, Нахор.
Тогда сын Нахора по имени Офир, взял из рук раба маленький красный мешочек и подал его Ма. Чудный аромат шел из этого мешочка. Она стояла молча, с полузакрытыми глазами.
Между тем торг продолжался, собольи шкурки опять были разложены на земле. Мешочки из тонкой кожи с пахучим содержимым стояли, выстроившись в ряд, перед Бахили. На этот раз Нон оставил свою работу и подошел к торговавшимся. Головной убор Нахора привел его в восхищение, и он не сводил с него глаз.
Тимаки и Нахор продолжали торговаться и никак не могли придти к соглашению. Наконец Нахор показал еще одно ожерелье, сделанное из позвонков змеи так искусно, что одну косточку нельзя было отделить от другой. Он добавил его к своей части. На этом торг закончился.
Тогда торговец сказал, обращаясь к Тимаки:
— Ты совсем ограбил меня, друг мой. Я теперь самый бедный человек на свете. Мне не остается ничего другого, как вернуться домой. Но послушай, Тимаки, мы так давно знаем друг друга, что ты не станешь меня обманывать. Скажи мне правду, может быть у тебя есть еще какой-нибудь мех, более редкостный, чем вот эти?
Тимаки ничего не ответил. Нахор стал еще настойчивее. Полушутя, полусерьезно он бросился перед Тимаки на колени, обнял его и сделал вид, что сейчас заплачет. Тимаки невольно рассмеялся. Наконец, он вошел в хижину и вернулся оттуда, неся в руках мех серебряной лисицы, который он молча разостлал перед собой.
Никогда еще Нахор не видал ничего подобного. Когда он пришел в себя, он вытащил со дна своего мешка ожерелье редкой красоты, сделанное из раковин, позвонков змеи и прозрачных камней. Но Тимаки не соглашался на такую мену. После долгих криков и споров Нахор вынул из горностаевого чехла раковину величиной с кулак. Она была ярко-красного цвета и вся светилась. Тимаки, Бахили и Нон изумленно разглядывали ее. Кто из обитателей реки мог похвастаться, что у него есть такое сокровище?
— Это самое драгоценное, что у меня есть, — сказал торговец. — Эта раковина не из нашего моря. Те, кто ее привез, двенадцать раз видели на своем пути, как восходит и заходит полная луна. Никогда я не думал, что расстанусь с ней. Возьми ее и не говори ни слова, потому что мое сердце обливается кровью.
Он вздохнул. Наступило молчание. Тогда Тимаки выпустил из рук лисицу и взял раковину.
Нахор все еще делал печальное лицо, но на самом деле он был очень доволен. На всем своем пути он нигде не видал так хорошо обработанных собольих мехов. А эта серебряная лиса! Что за чудная вещь! Что за выделка! Удивительно, как этим женщинам — Бахили и Ма — удается так обработать свои меха, придать им такую мягкость! За этот секрет можно было бы хорошо заплатить.
Тут Нахор поднял взгляд и увидел своего сына Офира, который стоял, склонившись в сторону Ма, смотревшей на него с улыбкой. И тогда Нахор подумал, что овладеть этим секретом и вдобавок еще девушкой будет нетрудно. Она принесет ему славных внуков. Но это было уже совсем не то, что обычные торговые дела, тут могли встретиться трудности… Люди с реки отличались высокомерием, и тех, кто не принадлежал к племенам охотников, они ни во что не ставили. Дело нужно было серьезно обдумать; тут нужно было действовать только хитростью.
Когда Нахор уже собрался проститься с Тимаки, его взор упал на кусок рога, на котором Нон вырезал коленопреклоненного оленя. Рассеянно взял эту вещь торговец в руки и стал рассматривать. Никогда еще не видал он ничего подобного. Ни одному из тех народов, с которыми он вел меновую торговлю, не приходило в голову изображать животных. Что за удивительные люди живут здесь, у реки! Ловкие и изобретательные! Этот Нон, о котором можно было бы подумать, что он не годится ни для чего другого, кроме охоты, оказывается, может создавать удивительно прекрасные образы зверей! Это олень — вне всякого сомнения! Сходство поразительное! И Нахор невольно подумал, что, быть может, эта редкая работа где-нибудь, когда-нибудь, будет таким же ценным предметом обмена, как и меха.
И он сказал Нону:
— Отдай мне этого оленя.
Нон рассмеялся:
— Но, ведь, ты же не охотник, зачем тебе он?
— У меня есть свои мысли на этот счет, — сказал Нахор. — Я хотел бы иметь его.
— Хорошо, я согласен, если ты дашь мне за него твой головной убор с перьями, — сказал Нон, все еще смеясь.
— Мой головной убор? Что? Мой головной убор с перьями? Да ты с ума сошел!
Нахор еще раз взглянул на оленя и, к величайшему удивлению Нона, который считал все это только шуткой, снял с головы свою повязку и протянул ее Нону.
— Вот, — сказал он, — ты окончательно разорил меня. У меня ничего больше нет. Но так как ты — сын моего друга, то я отдаю тебе то, чего ты пожелал.
И кусок рога с вырезанным на нем оленем исчез в одном из мешков.
Затем Нахор подошел к Ма и подал ей ароматный мешочек.
— Маленький подарок для красивейшей из девушек.
И с этими словами Нахор со своим сыном и слугами лился.
На следующий день, в сумерки, Офир вошел с восточной стороны в березовую рощу, расположенную невдалеке от террасы. Вскоре затем в эту же рощу, но только с западной стороны, вошла девушка, удивительно похожая на Ма. Она лишь пересекла рощу и сейчас же присоединилась к своим подругам.
А еще через день стало известно, что торговцы ушли на рассвете по направлению к югу. Вечером того же дня Ма сказала своей матери, что она должна будет уйти из дому еще до восхода солнца, так как девушки отправляются искать цветы, которые можно рвать только между появление утренней звезды и восходом солнца. Затем они весь день проведут на холмах, собирая цветы и травы, чтобы не встречаться с юношами, которые вечером пойдут на торжества испытания и посвящения.
Посреди ночи, когда все еще спали, Ма поднялась. У входа в хижину она на мгновенье остановилась, потом вернулась, подошла к Нону, склонилась над ним, стараясь, несмотря на темноту, в последний раз запечатлеть в памяти его черты. К своему величайшему удивлению, она заметила, что глаза Нона широко раскрыты и устремлены на нее.
Она зажала ему рот рукой, чтобы заставить его молчать. Нон дрожал, как в лихорадке, потому что он уже два дня голодал перед посвящением. Мысли его путались, и он не знал, настоящая Ма перед ним или только дух, принявший ее образ и посетивший его во сне. С бьющимся сердцем, не шевелясь, смотрели они друг другу в глаза.
Внезапно Нон почувствовал, что на его лоб скатилась горячая слеза. Что это — сон? Он закрыл на мгновение глаза. Когда он открыл их, никого уже не было.
Ма, как тень, проскользнула по террасе. К счастью, луна была закрыта облаками. Она пошла вниз по дорожке между скал, затем свернула в сторону от реки, пересекла долину и вскоре достигла холма. От дерева отделилась чья-то тень и приблизилась к ней. Она протянула навстречу ей руку. Держась за руки, они побежали сквозь ночь и тьму.
К полудню они достигли реки, что течет на запад. Они переплыли ее, держа свою одежду над головой в вытянутой руке. В этот же вечер они догнали караван торговцев.
— Ты будешь моей дочерью, — сказал Нахор, — и моя семья будет твоей семьей.
Медленно продолжали они путь. Чего им было опасаться? У людей с реки началось торжество посвящения, и ни один мужчина не мог в течение месяца оставить племя.