Иллюстрации художника Л. Эппле

Глава первая

ПЕРЕД СТАРТОМ

Большая птица… начнет полет, наполняя вселенную изумлением, молвой о себе все писания и вечной славой гнездо, где она родилась. Леонардо да-Винчи

Первая ракета, на которой человек начал летать, как ни наивна теперь, в конце XX века, кажется ее конструкция, воочию показала, что ни дальность, ни высота ракетоплавания не ограничены. И если полеты на любое расстояние не так скоро осуществились, то лишь потому, что не было такого горючего, которое давало бы при горении достаточно высокую скорость вытекания газов, толкающих ракету.

Над разрешением этой задачи упорно работали физики и химики нескольких стран. Многие, вероятно, еще помнят, как во время опытов, связанных с поисками горючего для ракеты, в Оксфорде взлетела на воздух лаборатория профессора Стэнли, погибшего при взрыве вместе со своими сотрудниками. Прошло еще несколько лет, была принесена еще не одна жертва, пока наконец такое горючее не было найдено. Его открыл инженер Ракетостроя Лукин, одно время работавший у Стэнли.

В водородно-кислородных ракетах скорость частиц газовой струи не превышала 5 километров в секунду. А горючее Лукина, которое он назвал гелиолином, в десятки раз превышало эту казавшуюся тогда предельной скорость. Впрочем, только очень немногие знали, какую именно скорость давал газовой струе гелиолин и каков его состав. Открытие Лукина, ввиду особой его важности для хозяйства страны и для оборонных целей, было засекречено, а Лукину присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Упорно, в течение многих лет работая над проблемой сверхскоростного горючего, после тысячи опытов и проб Лукин чувствовал, что близок к ее разрешению, но долго не мог найти того ответа, который потом казался ему таким простым. И вот однажды утром, когда он, нагнувшись с кровати, надевал свои огромные ботинки, ему неожиданно подумалось: «А что, если применить в расчетах формулу Лаперузо? Формулу реакции желтых звезд…» Он долго сидел неодетый с записной книжкой в руках и страницу за страницей покрывал знаками формул. Да, идея была верна: все реакции бурно ускорялись!

Теоретические обоснования были найдены, оставалось проверить их на практике. Через несколько месяцев он уже рассматривал в колбе золотистый гелиолин. Одной капли его было достаточно, чтобы вдребезги разнести всю лабораторию.

В заграничной печати, чрезвычайно заинтересованной открытием советского инженера, высказывались самые разнообразные предположения о составе и свойствах гелиолина. Доктор Геце в мюнхенской «Ди Натур» высказывал, например, мысль о том, что тут используется внутриатомная энергия, превращение материи в энергию, но все эти высказывания так и остались в области догадок и предположений.

Получение гелиолина в лаборатории Ракетостроя было решением самой трудной задачи. Это горючее открывало пути звездоплаванию.

Через пять лет после того, как Лукин впервые высоко поднял и сосредоточенно посмотрел на свет колбу с гелиолином, наступило великое противостояние Земли и Марса. Обе планеты сблизились, их разделяло менее 60 миллионов километров.

20 августа 19.. года весь мир был поднят на ноги необыкновенным сообщением. Оно привело в действие всю радиотрансляционную сеть земного шара и жирным шрифтом печаталось на первой странице всех газет пяти материков. О нем говорили незнакомые люди, останавливая друг друга на улице, его читали одинаково жадно и под горячим солнцем Африки и среди вечных снегов Арктики, и все с нетерпением ждали подробностей. Несмотря на свою краткость и сдержанность, характерную для всех советских сообщений, это сообщение было самым необыкновенным из всего того; что когда-либо слышали и видели человеческие уши и глаза.

В немногих строках, переданных телеграфным агентством Советского Союза, говорилось:

«Правительство СССР одобрило разработанный сотрудниками Ракетостроя — инженером-конструктором, Героем Социалистического Труда т. Лукиным, летчиком-испытателем т. Кедровым и астрономом т. Малютиным — проект первого межпланетного перелета на ракете по маршруту Земля-Марс-Земля с кратковременной высадкой на Марсе. Перелет начат сегодня, 20 августа, в 3 ч. 59 м. с верфи Ракетостроя № 3 на звездолете «РС-7». Экипаж корабля: первый пилот Герой Социалистического Труда т. Лукин, второй пилот и бортрадист т. Кедров, штурман т. Малютин. Цель перелета — испытательная и научно-исследовательская».

Так оповещалось человечество об этом беспримерном событии. Как в обосновании звездоплавания Циолковским, так и в практическом его осуществлении мировая пальма первенства принадлежала русскому народу.

Кто же были эти трое, что отправились в столь необыкновенный перелет? Почти на всех фото, которые после отлета заполнили газеты и журналы мира, Лукин был в рабочем комбинезоне, его характерная седая голова с молодым лицом запоминалась сразу. Кедрова снимали то с теннисной ракеткой, то в кабине ракетоплана, и видно было, какой он крепыш. Малютин был снят у карты Марса; его глаза внимательно и прямо смотрели из-под очков.

Фотографам удалось схватить основную черту каждого. Итоги пространных фельетонов и еще более пространных очерков о членах экипажа сводились к следующему.

Лукин был воплощением кипучей деятельности. Он всегда был занят: конструировал самолеты, дирижабли, ракеты и среди многих дел сделал еще большее — открыл гелиолин. Он, даже отдыхая, не мог сидеть спокойно — копался в саду, придумывал систему его орошения, строил и перестраивал свою дачу.

Прямой противоположностью ему был Малютин, предпочитавший размышления и наблюдения действию. Начав работу археологом в экспедиции Тураевского института, той самой, которая открыла знаменитый ливийский папирус, он заинтересовался древнеегипетскими зодиаками. В процессе работы Малютину пришлось заняться астрономией, он увлекся и оставил науку о древностях. Работы Малютина о Марсе были известны за пределами Советского Союза. Специалисты упоминали его имя наряду с именами Скиапарелли, Лоуэлла, Антониади.

Кедрова знали как замечательного летчика и спортсмена. О его скоростном перелете на ракетоплане из Москвы в Москву, через оба полюса, три года тому назад писала вся мировая печать.

Ночью, за сутки до отлета, Малютин сидел в обсерватории у большого, заваленного бумагами стола и, согнув худую спину, проверял графики полета.

На графиках весь путь звездолета был разбит на часовые отрезки с обозначением пройденного расстояния, угловых величин Земли и Марса и тех неподвижных звезд, между которыми должны быть видимы обе планеты.

За креслом Малютина, как пушка, поднимал свое жерло огромный ультрателескоп, поблескивавший медью и никелем колес и сочленений. В тишине обсерватории вслед за легким шелестом раздалось характерное щелканье дверей лифта. Малютия отложил циркуль.

Вошли Лукин и Кедров. Оба были возбуждены и грязны, с руками, черными от машинного масла. Высокий, крупный Лукин со словами: «Как бы чего не испачкать!» осторожно присел на поручень одного из кресел и спросил:

— Ну, Алексей Андреевич, какие новости?

Лукин рассматривал в колбе золотистый гелиолин.

— Все хорошо! — ответил Малютин. — Еще раз проверял графики. Можно лететь.

— И у нас все готово, — сказал Кедров, подходя к ультрателескопу, — мы только что кончили генеральный осмотр. Инженеры, механики уже пошли слать, остались только дежурные.

— И нам пора, — произнес Лукин, — второй час. Надо выспаться… Только вот еще — хочу в последний раз посмотреть на Марс.

Малютин кивнул лохматой головой и одну за другой нажал три кнопки с правой стороны стола. Купол обсерватории открыл черную щель. Ультрателескоп, медленно поднимая жерло, казалось, сам нацеливался в невидимую мишень. Как только движение его прекратилось, в обсерватории потух свет, а на стене вспыхнул небольшой экран, в центре которого на темно-синем фоне висел дрожащий оранжевый диск, покрытый странными тенями.

Все трое молча смотрели на далекий, неизвестный мир. В обсерватории опять стало тихо, только слабое постукивание механизма, не выпускавшего планету из поля зрения, нарушало безмолвие.

Когда изображение становилось отчетливым, выступала полярная шапка и смутные, с темными узлами, синевато-серые моря. Планета была чужой, невероятной, и странен был для человеческого глаза слабый рисунок теней на оранжевом диске. То, что они видели, больше походило на старинную волшебную картину, чем на действительность, и, вглядываясь в нее, каждый отыскивал суживающийся треугольник Большого Сырта и ту точку на нем, на которой предполагалось в случае возможности сделать посадку. Почти не верилось, что этот небольшой мерцающий диск — на самом деле огромный шар, на котором их тяжелый звездолет будет меньше блохи на глобусе.

— Ну, идемте, — сказал Лунин и, как бы подводя итог тому, что думал каждый, заметил: — Через пять суток мы должны быть там, и наша Земля оттуда будет казаться такой же невероятной…

Когда они вышли из обсерватории, все было погружено в сон и мрак. Над головой горели звезды, Млечный путь рассыпался серебряной пылью, на юге пылал красный Марс.

— Хорошо на Земле! — вздохнул Лукин, останавливаясь и прислушиваясь к тишине. — Все спит, но все живет…

— А какая красота над нами! — откликнулся из темноты Малютин. — Мы только ее не замечаем.

— Но эта красота также принадлежит Земле. Весь мир наш, — сказал голос невидимого Кедрова.

Глава вторая

ОТЛЕТ

Открылась бездна, звезд полна; Звездам числа нет, бездне дна. М. Ломоносов

Верфь № 3 Ракетостроя со своими эллингами, мастерскими, лабораториями, ангарами, аэро- и ракетодромами, раскинувшись на много километров, лежала в долине между двумя городками — Прилуками и Красным. Железнодорожная ветка связывала ее с крупнейшей северной магистралью страны, широкая и глубокая Пеленда — с Волгой. Кругом верфи, закрывая ее, шли хвойные леса.

В ночь отлета еще издалека, из окрестных колхозов, как белое зарево, было видно сияние над верфью. Десятки прожекторов заливали светом ракетодром, людей, озабоченно снующих туда и сюда, десяток пустых автомобилей и на горке взлетной дорожки — огромный, тяжелый, похожий на крылатую рыбу звездолет.

На экране висел дрожащий оранжевый диск, покрытый странными тенями.

Провожающих было немного, их легкие самолеты с потушенными огнями стояли на соседнем аэродроме или покачивались лениво на Пеленде. Со своими родными и близкими трое путешественников простились еще вечером и сейчас досыпали последние минуты перед отлетом…

На ракетодроме все было полно напряжения и ожидания. Наконец кто-то крикнул: «Едут! Едут!» Поднялась суетня, забегали, заторопились люди; кинооператоры, расставив ноги, нацеливали свои аппараты. Над ракетодромом показался летающий автомобиль, снизился, сложил крылья, побежал по земле. Лукин, Кедров, Малютин и начальник штаба перелета профессор Чижевский вышли из машины около звездолета, и сейчас же с гулом и говором к ним придвинулась толпа провожающих.

Из открытого люка звездолета показалась голова главного механика; к нему по трапу поднялись Кедров и Малютин. Малютин нес большую папку графиков и карт, Кедров — четырех белых мышей в клетке (после отлета в газетах были опубликованы их имена — Венера, Луна, Комета и Плутон). Высокий, большой Лукин, оглядываясь, словно боясь кого-нибудь раздавить, сдерживал яростный натиск корреспондентов. Он возвышался над ними, как башня, о которую разбивались их суетливые волны.

— Постойте, постойте, — спокойно говорил он, снимая кожаный шлем и обнажая седую голову. — Не все сразу. Я могу сообщить следующее: мы летим на звездолете «РС-7» конструкции коллектива верфи № 3. Он построен по опытному образцу, на котором в течение двух лет мы проводили испытания…

— О! — не выдержал толстый, задыхающийся корреспондент агентства «Антарктика». — А мы, простофили, ничего не знали!

— В нашем звездолете, — продолжал Лукин, щурясь в фиолетовом свете прожекторов, — конструктивно соединены ракета и самолет. До нижних слоев стратосферы мы поднимаемся, как на обыкновенном аэроплане, и там включаем ракетный двигатель. Ракетных двигателей у нас два — прямого и обратного действия. Первый, наиболее мощный, установлен в хвосте звездолета и предназначен для подъема и набора необходимой скорости. Второй двигатель, ракетная группа которого вмонтирована в крылья корабля, предназначен для торможения при спуске и в том случае, если скорость на каком-либо участке пути окажется более предвычисленной. Горючее звездолета — гелиолин. (Тут корреспонденты насторожились, но напрасно.) Корпус корабля построен по принципу термоса, и мы, находясь в герметически закрытой кабине, избежим резких колебаний температуры, даже вылетев в мировое пространство. Тем не менее, смотрите, мы одеты тепло: в замшевые комбинезоны на беличьем меху с гагачьим пухом и в великолепные унты. Но вы меня так стеснили, что вам, конечно, ничего не видно.

Тут, как бы вспомнив что-то, Лукин пошарил в кармане и вытащил необыкновенно толстую папиросу. Сейчас же со всех сторон к нему протянулись руки с зажигалками.

— Хочу накуриться, — сказал он, выпуская густой клуб дыма. — Еще неизвестно, когда снова придется закурить. — И, улыбаясь серыми глазами, добавил: — В звездолете нельзя, а на Марсе, быть может, это совсем не принято.

«Последняя папироса перед отлетом. Марсиане не курят», лихорадочно, сбив шляпу на затылок, записывал в своем блокноте корреспондент «Америкен Таймс».

— А позвольте… — выступил вперед маленький, желтый и очень вежливый корреспондент телеграфного агентства Китайской республики, — позвольте один вопрос…

— Да, пожалуйста!

— Вы сказали, что в течение двух лет испытывали звездолет. Не будет ли правильным сопоставить его полеты с таинственной «маленькой Луной», о которой в течение двух последних лет появилось несколько сообщений крупнейших обсерваторий мира?

Лукин не успел ответить, как в иллюминаторе звездолета показался Кедров.

— Иван Дмитрич, — напомнил он, — мы вас ждем!

— Простите!.. — сказал Лукин корреспондентам и, натянув шлем, стал подниматься на корабль.

Корреспонденты разочарованно смотрели на его широкую, обтянутую замшей спину.

Все было готово. Профессор Чижевский и главный механик с масленкой в руке спустились из звездолета. Кедров поднял трап и захлопнул люк. Высунувшись из иллюминатора, путешественники по очереди пожимали высоко поднятые руки провожающих.

— Мы полагаем, — обратился Малютин к корреспондентам, — что на Марсе не должно быть ничего фантастического. Мы живем не только на Земле, но и во вселенной, и по тому, что мы уже знаем о ней, нельзя ожидать каких-либо особенно удивительных открытий на другой планете. Но наш полет, быть может, разрешит давнишний спор: есть на Марсе жизнь или нет…

— Ну, пора! — сказал Лукин и, приветственно помахав рукой, закрыл иллюминатор.

Натянув шлем, Лукин стал подниматься на корабль.

Провожающие молча смотрели на огромный серебряный звездолет, раскинувший короткие толстые крылья. Наглухо закрытый, он казался гигантским снарядом, который вот сейчас с ревом и свистом ринется в небо. Наступили последние, томительные минуты. Из-под колес убрали колодки. Высоко над ракетодромом рассыпалась красная сигнальная ракета — звездолет готов! Седой как лунь профессор Чижевский взглянул на часы и вдруг, схватив лестницу, с юношеской живостью приставил ее к звездолету. Все с тревогой следили за ним. Поднявшись, он согнутыми пальцами постучал в стекло. В иллюминатор высунулся встревоженный Лукин. Чижевский ничего ему не сказал, только обнял дрожащими руками и, быстро отстранившись, спустился. Ни к кому не обращаясь, он проговорил:

— Мой ученик, способный, очень способный человек…

Трехлопастный винт корабля качнулся и, все ускоряя свое движение, слился в сверкающий круг. Провожающие медленно отступали. Взвилась зеленая ракета. Корабль тронулся. За стеклом мелькнуло бледное лицо Малютина. Все ускоряя свое движение, звездолет, покачиваясь, бежал по взлетной дорожке и почти у самого конца тяжело оторвался, повис на мгновение в воздухе и пошел в небо.

Вот он засверкал в луче прожектора. Провожающие, вскинув обнаженные головы, следили за ним. Сторожа окрестных колхозов, опираясь на свои бесшумные мотоциклы и колхозные доярки, молча стояли на спящих улицах сел и деревень и также следили за ним. В широком световом луче прожектора, поднятом, как меч, в темное небо, он летел все выше и выше. Его очертания уже были неразличимы, виднелось только серебряное мерцание, наконец и оно погасло.

. . . . . . . . . . . . . . .

Лукин указал рукой на восток: огромный красный диск солнца выкатился из-за горизонта, земля была далеко внизу.

В кабине звездолета царил порядок: все было укреплено неподвижно, вплоть до графиков полета, прижатых зажимами к штурманскому столику. Стены и потолок, словно одеяло, покрывала стеганая кожа, пол был выстлан пробковой массой, покрыт пушистым ковром. В стенах и над щитом управления сияли три иллюминатора. Зеркальные ставни были подняты. На стеганой обшивке покачивались ременные поручни.

— Приготовьтесь! — сказал Лукин, поднимаясь с пилотского кресла, и через плечо посмотрел на Малютина.

Чтобы разорвать цепи земного притяжения, звездолет должен был развить скорость не меньшую 11,2 километра в секунду. Гелиолин давал большие скорости, но задача их плавного нарастания еще не была разрешена, ускорение шло толчками и переносилось тяжело даже лежа.

Три раскладных кресла звездолета были превращены Малютиным в койки и установлены под прямым углом к линии полета. Кедров, взглянув на показания приборов, сказал в микрофон:

— Земля! Слушайте! Говорит «РС-7». Четыре часа сорок минут. Высота пятнадцать тысяч семьсот. Включаем ракетный двигатель. Ждите возобновления связи.

Далекий голос Чижевского проговорил в наушниках:

— Радируйте через полчаса…

Вслед за этим все трое улеглись на койки, пристегнувшись к ним ремнями. Пилотское кресло раскладывалось непосредственно перед щитом управления, и Лукин, даже лежа, мог управлять звездолетом.

— Включаю! — крикнул он и нахмурился.

Путешественники, покачиваясь в воздухе, смотрели сквозь толстый прозрачный иллюминатор.

Взглянув на часы и высотомер, он выключил самолетный мотор и быстро повернул реостат ракетного двигателя. Наступившую на минуту тишину разорвал взрыв. Звездолет глухо заревел, сделал огромный прыжок. Непомерная тяжесть навалилась на моряков вселенной, сдавила грудь, плечи, живот. Корабль дрожал, взрывы следовали один за другим, сливаясь в громоподобный рев. Ощущение тяжести все нарастало, грудь расплющивалась, дышать стало невозможно. Казалось, такое состояние продолжалось нестерпимо долго. Малютин ощутил металлический вкус крови на языке, хотел сделать глотательное движение и не мог. Лукин пытался что-то проговорить. Внезапно все трое почувствовали резкую перемену — невыносимая тяжесть исчезла, ее сменило ощущение падения: под ложечкой замирало, кружилась голова. Звездолет проваливался в бездну, иллюминаторы быстро чернели, рев ракеты сменила мертвая тишина.

Поборов тошноту, Лукин легко отстегнул ремни и вдруг всплыл в воздухе над койкой. Он дышал еще тяжело и озабоченно проговорил:

— Впереди больше четырех суток полной невесомости. Двигайтесь осторожно, берегите головы и колени!

Малютин повернул голову. Его черепаховые очки соскочили с переносицы и поплыли по воздуху.

— Придется привязать их веревочкой! — сказал он, протягивая руку и ловя колеблющиеся, словно паутина, очки.

Путешественники, хватаясь за ременные поручни, осторожно подтянулись к иллюминатору. Как рыбы у стекла аквариума, не касаясь ногами пола и покачиваясь в воздухе от малейшего движения, они смотрели сквозь толстый прозрачный иллюминатор.

Огромной вогнутой чашей над ними висела Земля, закрывая весь горизонт. Края ее туманились, середину, как снежное море, покрывала бесконечная пелена облаков, в просветах виднелись бурые пятна и, казалось, голубело небо.

— Атлантический океан, — сказал Малютин.

Звездолет мчался в черной бездне, пронизанной колючими лучами звезд. Они засевали тьму кругом — и над головой и под ногами, как зерна, или роились огненными пчелами. Солнце, не затмевая их блеска, полыхало косматым голубым шаром. В кабину вливался нестерпимый свет, и Малютин опустил зеркальный ставень.

Кедров, выпустив поручень, подошел, вернее подплыл, к радиотелефону. Но тщетно он давал позывные: Земля не отвечала. В наушниках потрескивало и слышались далекие шумы.

— Молчит! — повернулся он к своим спутникам, повозившись над аппаратом. — Связи нет… Связь прервана…

Глава третья

ПЕРВЫЕ ЛЮДИ НА МАРСЕ

Мы постепенно вникнем в характер этой планеты и постигнем самую сущность ее. Персиваль Лоуэлл

Далеко во тьме, черной, как тушь, висел гигантский оранжевый апельсин, покрытый странным сплетением серо-синих пятен и легких теней. Их непривычные очертания лишь отдаленно напоминали те карты, которые везли с собой путешественники, и, чем ближе звездолет подходил к Марсу, тем более не похожим становился он на эти карты. Его почва была испещрена множеством темных узлов и неправильных клеток, нежно-серые пространства тянулись между ними, моря напоминали шкуру леопарда. Пятые сутки полета подходили к концу. Марс был близок.

После очередной вахты Малютин, просунув всю кисть в поручень, висел у потолка, словно летучая мышь. Вдруг он почувствовал — какая-то все нарастающая сила тащит его вниз и ставит на пол.

— Наконец! — сказал он, делая шаг и не отделяясь больше от пола. — Мы вступили в сферу притяжения Марса. Готовьтесь идти на посадку!

Мир путешественников перевернулся вверх ногами: до сих пор Марс был над ними, теперь он оказался под звездолетом.

Малютин и Кедров, стоя на коленях, смотрели в нижний иллюминатор, до этого скрытый под ковром. От напряжения их шеи налились кровью. Марс, увеличиваясь с каждой минутой, мчался навстречу. Тени морей становились резче, на материках вспыхивали огненные пятна. Огромное лицо планеты, разрастаясь, приближалось к ним. Это было страшно.

Зашипели тормозные ракеты — они должны были погасить излишнюю скорость звездолета. Гнетущая сила толкала путешественников вперед. Кедрова, не застегнувшего на себе ремни, швырнуло с койки к щиту управления. Когда звездолет, падая со все убывающей скоростью, проник в атмосферу Марса, Малютин приложил ладонь к иллюминатору — стекло было теплым.

Звезды померкли, небо стало темно-синим. Под звездолетом, насколько хватал глаз, во все стороны расстилалось изрытое ветрами песчаное море. Оранжевый песок лежал плоскими холмами, и сверху эта пустыня представлялась громадным кладбищем, усеянным могилами. От пустыни и солнца шел красный свет, и оттого ли, что солнце было маленькое, а небо низкое, мир Марса казался тесней и темней мира Земли.

Кедров, сменив Лукина, сел за штурвал. Лукин и Малютин, возбужденные, стояли у иллюминаторов.

— Вот он, Марс! — проговорил наконец Малютин. — Все мертво!

Слова его, казалось, говорили о разочаровании, но глаза горели жадным блеском.

— А лететь легко, — сказал Кедров, взглянув на счетчики, — гелиолина идет в два раза меньше, чем на Земле. Взгляните, под нами как будто высохшее русло не то реки, не то канала. Дно занесено песком. А вон холмы, песчаные холмы, как наши дюны…

Горизонт был ровен, сверкали пески, и по ним летела фиолетовая тень звездолета. Прошел час, но ничто не оживляло безрадостного ландшафта, как будто звездолет парил над одним и тем же местом.

— Под правым крылом! — неожиданно крикнул Кедров, снижаясь и переходя на самую малую скорость.

Там, по оранжево-красной равнине, тянулись какие-то серые полосы. Когда подлетели ближе, увидели разбросанный неправильными кучками чахлый кустарник. Сверху он казался мертвым. И вдруг впереди блеснула вода. Это был большой круглый водоем — может быть, озеро, может быть, пруд — на самом дне стояла красноватая вода. От водоема, теряясь среди кустарников, шел высохший проток.

Когда матрос Колумба увидел с мачты долгожданную землю, он, вероятно, закричал об этом не громче, чем теперь закричали сразу все трое:

— Вода!

Вода, по земным понятиям, значит жизнь. Кустарник и вода свидетельствовали об этой жизни.

Кедров повел звездолет дальше на север. Перед ними открылась обширная область, покрытая серо-зеленой растительностью, среди которой изредка поблескивала вода. То снижаясь, то набирая высоту, они летели до тех пор, пока не прошли над занесенными песком руинами.

— Развалины! — воскликнул Лунин.

— Город! — сказал Кедров.

— Мертвый город! — поправил Малютин.

В песчаном море, как остовы погибших кораблей, прошли под звездолетом обломки развалившихся стен. В расселинах каменных плит гнездился кустарник. Одиноко вставала разрушенная башня, обнажая черные ребра. На ней, как водоросли, висели космы какой-то растительности. Если это и был город, то город запустения.

— Садимся? — спросил Кедров, развертываясь над развалинами.

— Надо искать площадку, — ответил Лукин. — Тут завязнешь!

Площадку нашли километрах в пяти к востоку от развалин. Это красное большое поле с воздуха казалось твердым и ровным. Кедров несколько раз пролетел над ним, изучая грунт, и под очень пологим углом, на минимальной скорости, пошел на посадку.

Звездолет коснулся почвы, сделал скачок и пошел прыгать и бить хвостом по жесткому грунту.

— Шасси!.. — закричал Лукин, держась за поручень и мотаясь от толчков из стороны в сторону.

Кедров, вцепившись в штурвал, трясся в пилотском кресле. Наконец звездолет остановился.

— Все! — сказал Кедров вставая. — Я никогда еще так плохо не садился…

Все вещи в кабине были разбросаны, ящики раскрыты. Тут и там валялись скафандры, теплая одежда, оружие, кислородные аппараты, мешки с провизией, карты. Кабина еще была герметически закрыта, и по-прежнему ритмично постукивали аппараты по очистке воздуха и выработке кислорода. Можно ли было открывать люк в без скафандров спуститься из звездолета? Ответ на это должны были дать мыши. Они тихо сидели в клетке, поблескивая бисеринками глаз. Наружный термометр и барометр лопнули при посадке.

Кедров пересадил двух мышей из клетки в толстостенную металлическую камеру, вделанную в пол звездолета. Крышка и дно камеры герметически закрывались.

— Смотрите, — сказал он и, нажав пружину, закрыл крышку и откинул дно.

Лукин и Малютин, лежа на полу головами друг к другу, смотрели в иллюминатор. Они видели, как откинуло дно камеры и оттуда выпали два белых комочка. Это были Луна и Плутон. Они упали прямо на розовые лапки и, подобравшись, затаились.

— Живы? — спросил Кедров, в свою очередь ложась к иллюминатору.

— Живы, — ответил Лукин, — а вдруг подохнут…

— Нет, — возразил Малютин, — глядите!

В этот момент оба мышонка, точно по уговору, встав на задние лапки, стали оглядываться. Потом шустрый Плутон белым шариком выкатился из-под звездолета, пробежал несколько шагов, остановился и снова побежал, пока его не скрыла из глаз неровность почвы. Толстая Луна походила около звездолета и, умывшись, уселась в тени крыла.

Воздух на Марсе был, можно было выходить даже без кислородных аппаратов. Лукин отвинчивал люк. Он волновался. Его пальцы с побелевшими от усилий ногтями соскакивали с крышки. Как из бутылки с газированной водой, из кабины с шипением выходил воздух, более плотный, чем наружный. Наконец в круглом отверстии люка открылось синее небо. Лукин, помедлив, высунул голову.

— Дышать можно… Выходим! — оглянув кабину, сказал он и, откинув трап, стал спускаться, на минуту заслонив своим телом синий круг открытого люка. За ним последовали Кедров и Малютин.

Впервые за пять долгих суток путешественники стояли на твердой почве, на почве чужой планеты и, щурясь от резкого солнца, безмолвно озирались вокруг.

Звездолет остановился на краю красного, глинистого поля. За полем сверкали пески с низкорослым кустарником. Горизонт был все такой же плоский, небо низкое, темно-синее. Необыкновенная тишина поражала слух. Все было недвижно, даже ветер не шевелил кустарника.

— Ну? — Лукин вопросительно посмотрел на спутников. — Вот мы у цели… — И голос его прозвучал неожиданно слабо.

— Прилетели, — сказал, улыбаясь бледной улыбкой, Кедров.

— Да, прилетели! — проговорил Малютин. — Первые люди на Марсе…

Небритые, с красными глазами, усиленно дыша, они стояли около своего корабля и молча поглядывали друг на друга. Потом так же молча обошли его кругом. На солнышке было жарко, в тени веял холод. В ушах покалывало, голоса звучали слабо, и дышалось с трудом, но двигаться было необыкновенно легко, и эта легкость в движениях облегчала дыхание.

В песчаном море, как остовы погибших кораблей, виднелись обломки развалившихся стен.

Только теперь они увидели, насколько неровна посадочная площадка. Красная глина была как камень и вся, словно древними морщинами, исчерчена кривыми трещинами, пропадавшими в глубоких выбоинах. Серебристый фюзеляж звездолета потускнел, покрылся ржавым налетом, как будто звездолет прошел сквозь пламя. Там и сям на фюзеляже и крыльях змеились тонкие черные царапины, может быть это были следы космических лучей. Одно из выхлопных сопел, сделанное из прессованного угля, лопнуло.

— А мне хочется курить, — сказал Лукин, доставая папиросу. — Но что вы делаете? — крикнул он Кедрову.

Тот отошел от звездолета и предостерегающе поднял руку, потом разбежался, сделал огромный прыжок, пронесся над хвостом корабля и упал по другую его сторону.

— На Земле бы так прыгать! — сказал он, встав на ноги. — С разбега на четыре метра.

— Ну что же, — заметил Малютин, — вы здесь весите почти в два раза меньше, и такой прыжок — прямое доказательство этого.

Лукин походил до площадке, постоял, послушал и сказал, возвращаясь:

— Встречать нас как будто некому, а времени у нас мало. По графику, через трое суток мы должны вылететь обратно. Давайте приниматься за работу!

Скоро около корабля раскинулся лагерь: мешки, ящики, инструменты были выгружены на площадку. Лукин и Кедров начали детальный осмотр звездолета.

Малютин помогал им, потом, когда увидел, что и без него справятся, вооружился большим сачком, карманным пулеметом и пошел побродить около площадки.

С осмотром, смазкой механизмов, сменой сопла и подсчетом запасов гелиолина Лукин и Кедров провозились до сумерек. Пора было ужинать, а Малютин все не возвращался. Они стали уже выказывать признаки беспокойства, как вдруг увидели Малютина. Яростно размахивая сачком, он показался на окраине площадки. Он бежал, вернее, скакал за кем-то, делая большие прыжки, как кенгуру. Перепрыгнув через кустарник, Малютин снова скрылся из глаз. Над кустарником, словно флаг, на секунду взлетел зеленый сачок, и Малютин выбежал опять на площадку, направляясь к звездолету. В завернутом на сторону сачке что-то болталось.

— Кого-то поймал! Какого-то зверя!.. — говорил он запыхавшись. — Значит, животные на Марсе есть… Давайте скорей что-нибудь куда посадить!

Оба пилота заразились его нетерпением. Кедров подставил стеклянную банку, Малютин тряхнул сачком, и в банку вывалился рыженький зверек, все с интересом склонились над банкой.

— Мышонок! — вдруг закричал Кедров. — Наш мышонок, Плутон! — И оба они с Лукиным весело засмеялись.

Малютин был сконфужен. Теперь он сам видел, что это мышонок.

— Почему же он стал рыжим? — нерешительно проговорил он, поправляя очки.

— Да в песке, должно быть, или в этой красной глине копался…

Солнце садилось, становилось холодно. Лукин нарубил веток кустарника, исцарапав руки о его колючки, зажег костер. Кустарник горел плохо, только дымил, и ужин разогревался на примусе. Плутон ужинал вместе с ними, восседая на колене у Кедрова. Обернувшись на закат, Малютин поднял руку и, показывая на яркую звезду, загоревшуюся на закатном небе, сказал:

— Земля!

Перед ними возвышалась огромная статуя, крылатая и загадочная.

И каждый посмотрел на сверкавшую влажным блеском звезду, каждый вспомнил то, самое близкое, что олицетворяло для него родную Землю.

В сгустившихся сумерках они сидели на голом поле чужой планеты вокруг потухшего костра и тихо разговаривали.

К ночи стало так холодно, что спать пришлось в меховых мешках. Лукин, в меховой курке в унтах, остался на вахте. Странная была ночь. Тишина была полная. Планета казалась мертвой. Над головой взошли знакомые созвездия, но среди них, навстречу друг другу, плыли две маленькие луны. Над горизонтом ясным белым светом сверкала Земля. К утру поле покрылось инеем. Стоял настоящие мороз.

Глава четвертая

МАРСИАНЕ

…Согласиться ты должен, Что существуют иные земные миры во вселенной, Также иной род людей и другие породы животных. Лукреций

Утром, как только солнце согнало ночной иней, пришельцы с Земли открыли свой лагерь. На высоком бамбуковом удилище заиграл в синем небе красный советский флаг.

После завтрака Лукин и Кедров отправилась на разведку. Они шли вооруженные, с заступами, кинокамерой, радиотелефоном; рюкзаки были набиты множеством необходимых для похода вещей. Пески начинались сейчас же за посадочной площадкой. Тут и там пучками торчал колючий кустарник, словно вырезанный из жести.

Километра через полтора начали попадаться отдельные деревья, и скоро путешественники шли в сером кривом лесу. Марсианский лес не давал тени. Плакучие ветви, как змеи, были покрыты синеватыми чешуйками, издали ветви казались голыми. Ни шелеста листвы, ни пения птиц — это был немой лес. Низкорослые деревья далеко отстояли друг от друга, и заблудиться в таком лесу было трудно. Впрочем, он скоро кончался.

За лесом опять открылась песчаная равнина с холмом посередине. На вершине его темнел одинокий пик. Лукин и Кедров шли молча, вглядываясь и запоминая

— Зловещий лес! — сказал наконец Лукин.

Слева и справа громоздились странные машины, обросшие желтым плюшем пыли.

— Здесь все так странно! — ответил Кедров. — Эта тишина… Пустыня…

И опять они шли молча, время от времени поправляя на ходу свое снаряжение.

— А жарко становится… — проговорил Кедров. — В сапогах у меня песок…

— Но смотрите, — обернулся Лукин, — мы нагружены, а оставляем в песке совсем неглубокие следы! Вот что значит, уменьшение тяжести вдвое.

По дороге они набрели на водоем, обросший колючками. Ничто не оживляло его спокойной поверхности, затянутое ржавой пленкой. Лукин набрал в бутылку красноватой воды, попробовал и сплюнул.

— Горькая соль, — сказал он, — хуже английской!

Когда они поднялись на холм, то, что издали было принято ими за пик, оказалось огромной статуей. Наполовину занесенная оранжевым песком, она возвышалась перед ними, крылатая и загадочная. У нее было два лица, обращенные в разные стороны. Странные, нечеловеческие лица, нависшие лбы и невидящий взгляд устремленных вдаль совиных глаз! Удивленные до крайности, Лукин и Кедров стояли как вкопанные, молча взирая на это чудо среди пустыни. Одно лицо статуя казалось юным, другое пересекали суровые морщины. Острые крылья вздымались за плечами, в каменных глазницах лежал песок.

— Что это? — проговорил Лукин. — Что это может быть? Неужели марсиане такие?

Закинув головы, они медленно обошли статую. Кедров перевесил кинокамеру на грудь, взялся за ручку.

— Вероятно, — сказал он, — сделана она марсианами, но по их ли образу и подобию, сказать трудно.

— А что, если марсиане такие огромные? — воскликнул Лукин. Он сам был большой и любил все большое. — Во всяком случае, в какой-то мере эта статуя должна их напоминать. Вспомните сфинксов: наполовину они люди.

— Может быть, это какой-нибудь марсианский бог — двуликий, как Янус, и крылатый, как Хронос?

Так они стояли, разглядывая статую и перебрасываясь редкими фразами. Лукин посмотрел на часы.

Они спустились с холма, даже позабыв вытрясти песок из сапог.

Солнце пекло все яростнее, песок горел, слепил, но тени не было. Путешественники шли, нахлобучив шлемы на глаза. Не успели они пройти полкилометра, как Кедров схватил Лунина за рюкзак:

— Смотрите, смотрите, Иван Лукич! — и показал вперед.

Из песка торчала рука, рука скелета, со сжатыми в кулак костяшками пальцев, как будто тот, кто был погребен в сыпучем море, погибая, последним усилием хотел схватить воздух. Лукин остановился.

— Откопаем! — сказал он, отстегивая от ремня заступ. — Вот видите, одно идет за другим: после статуи эта рука. Что мы еще найдем на Марсе?

Сняв все свое снаряжение и раздевшись до пояса, они взялись за заступы. В такт их работе у ног путешественников сгибались и выпрямлялись короткие фиолетовые тени. Постепенно из песка выступил черный, похожий на ладью остов, металлический, из палых изогнутых трубок и, по-видимому, очень легкий. С левого борта выдавалась широкая плоскость.

— Похоже на летательный снаряд, — проговорил Кедров, опираясь на заступ.

Лукин продолжал работать и вдруг закричал:

— Марсианин!

Песок, осыпаясь, открыл наконец маленький, жалкий скелет с огромным черепом и птичьей грудью. Он лежал, скорчившись на дне снаряда, вытянув кверху сжатую в кулак руку.

С минуту они рассматривали его, потом Кедров проговорил:

— Почему он такой маленький?

— А череп, смотрите, какой мощный череп, вдвое больше нашего!

— Может быть, это ребенок?

— Не думаю, скелет окостенел полностью, швы черепа срослись плотно. Потом, смотрите, строение скелета очень напоминает ту статую.

— Возможно, он потерпел аварию?

— Но все кости целы. Тут что-то другое…

— Что мы с ним будем делать? — спросил Кедров.

— Покажем его завтра Малютину. Что он скажет? В свое время он занимался археологией.

Несмотря на зной и усиленную работу, полуобнаженные тела путешественников были сухи. Закрыв скелет куском прорезиненной ткани, они сделали небольшой привал и затем отравились дальше.

По песку идти друг за другом, след в след было легче. Впереди шел Лукин. Солнце жгло, двигались они тихо и, чтобы не глотать пыли, соблюдали между собой довольно большую дистанцию.

Неожиданно Лукин пошатнулся и стал быстро погружаться в песок. Даже не вскрикнув, он взмахнул руками и исчез.

«Зыбучие пески! — со страхом подумал Кедров, делая шаг вперед н останавливаясь. Он рисковал уйти в зыбучую трясину, тогда ни о какой помощи не могло быть и речи. — Вызвать Малютина? Но телефон у Лукина… Что делать?» — лихорадочно соображал он, ложась на песок и осторожно подползая к тому месту, где скрылся Лукин.

Он не находил этого места. Казалось, пески сомкнулись и навсегда похоронили начальника первой экспедиции на Марс, изобретателя гелиолина.

— Иван Лукич! — закричал Кедров, но крик прозвучал слабо и ответа не было.

Приподнявшись на руках, он тщетно всматривался в оранжевые волны и снова полз, пока перед ним не открылся темный провал. Недоумевая, он осветил его фонарем. Глубоко в провале, на куче песка сидел Лукин, раскачиваясь из стороны в сторону, тер спину. Он кряхтел от боли.

— Иван Лукич! — радостно вскричал Кедров. — Я думал, вас и в живых нет!

— Кой черт! — откликнулся Лукин. — Я только провалился. Всю спину расшиб. Дьявольская дыра!

Он провалился на лестницу, которую затянули ползучие растения, а сверху их занесло песком. Пересчитав боками и спиной несколько каменных ступенек, он задержался на площадке. Рюкзак спас его позвоночник.

— Послушайте, — позвал Лукин из ямы, — идите сюда. Посмотрим, куда ведет эта лестница среди пустыни.

Кедров спустился к нему и помог встать. Лукин прихрамывал. Они зажгли фонари. Два ослепительных луча света поползли по ступенькам. Лестница скоро кончилась. Перед ними был высокий, погруженный в кромешную тьму зал. Справа и слева, открывая проход, громоздились странные машины, обросшие желтым плюшем пыли. Пришельцам с Земли они казались хаосом заломленных и распластанных рук и ног. Многочисленные трубы и трубки, подобно запутанной кровеносной системе, извиваясь, ползли и пропадали в этом хаосе.

Лунин, и Кедров удивленно рассматривали нагромождение рычагов, суставов в труб, пытаясь найти в этом нагромождении какую-либо закономерность. Было похоже, что перед ними одна бесконечно сложная машина. Светя фонарями, путешественники прошли вперед, но дорогу преградил рухнувший свод; из песка и глиняных глыб торчали металлические балки, погнутые рычаги, исковерканные трубы.

— Темно, а попробуем все-таки заснять, — сказал Лукин. — Поставим наши фонари так, чтобы осветить как можно ярче хотя бы отдельные детали. Вон те рычаги совсем похожи на человеческие руки…

Закончив съемку, они собрались было подняться на поверхность, как вдруг услышали не то шорох, не то глубокий вздох. Лукин повернул фонарь. В углу по рухнувшему своду стекала тонкая струйка песка.

— Нет, ничего, — сказал, он, прислушавшись, — идемте! Оставим здесь часть своей поклажи, чтобы не носить ее взад я вперед с собой: завтра мы пойдем с Малютиным этим же путем.

Когда путешественники выбрались наконец на поверхность, солнце уже склонялось к закату. Они подвернули к лагерю. Чем ниже склонялось маленькое солнце, тем острее веял холодок. Нескоро в темнеющем небе они увидели красный флаг.

Конец дня и вечер заняли рассказы и обсуждение виденного. Перед ужином Малютин сказал:

— А знаете, я вам должен кое-что показать!

Оглянувшись, точно боясь быть смешным, как вчера, Малютин вытащил из-под хвоста звездолета затянутую марлей банку, в которой вчера сидел мышонок. В банке, упираясь вывороченными лапами в стеклянные стенки, вытягивалась рогатая ящерица. В оранжевых складках ее кожи и полузакрытых глазах было что-то старческое.

Глава пятая

БАШНЯ МЕРТВОГО ГОРОДА

…Сокровища лежат там до сих пор… Песок перегоняется по песчаным откосам через стены мертвого города и с каждым годом увеличивает свою толщь… П. К. Козлов

На следующий день, с рассветом, Лукин и Малютин направились к Мертвому городу. После вчерашнего падения Лукин прихрамывал, пока не разошелся. Ночной иней исчезал на глазах, становилось тепло. Довольно скоро, насколько это было возможно, двигаясь по песку, они проделали уже знакомый Лунину путь и поднялись на холм. Малютин со смешанным чувством удивления и недоверия долго рассматривал статую, время от времени переступая в сыпучем песке, как бы в поисках большей устойчивости, и наконец сказал:

— Молодое лицо обращено на восток, старое — на запад. Длинные острые крылья указывают на быстроту полета. Но что все это может обозначать? Боюсь, что мы ничего не придумаем и двуликий крылатый бог останется для нас загадкой…

Скелет марсианина заинтересовал Малютина еще больше. Склонившись над ним, он внимательно изучал весь костяк.

— Я не антрополог, — сказал он, снимая очки и присаживаясь на край лодки, на дне которой лежал скелет, — но, даже не будучи антропологом, можно утверждать, что с человеческим скелетом он имеет лишь общее сходство и резко разнится в важнейших своих частях. Поглядите: череп, острая грудь, непропорционально длинные кисти, отсутствие хвостовых позвонков… У человека от его предков, хвостатых обезьян, сохранилось по четыре-пять копчиковых позвонков, у марсианина их нет. Черепная коробка необыкновенно велика. По весу их мозг может быть вдвое тяжелее нашего. И смотрите, — воскликнул он, опускаясь перед скелетом на корточки, — на ногах у них только по четыре пальца, наш мизинец отсутствует!.. Какие же выводы можно сделать из всего этого? — продолжал Малютин, тихо пересыпая красный песок из одной ладони в другую. — Да пока никаких, мы только начинаем наблюдать, но думается, что на Марсе все в прошлом…

— А как давно, по-вашему, погиб этот марсианин? — спросил Лунин.

— В таком сухом воздухе и песке он мог пролежать тысячелетия, но, может быть, это было и не так давно. Сказать трудно.

Осмотр машинного зала не дал ничего нового. Но оставленный здесь вчера рюкзак был растерзан в клочья. На том месте, где его положил Кедров, виднелись странные звездообразные следы, инструменты были затоптаны, продовольствие исчезло. Лукин вытащил из песка кедровский ножик. Костяной черенок покрывали частые, похожие на булавочные уколы зазубрины.

Скелет сидел, уронив череп на стол, вытянув вперед руки…

— Значит, на Марсе существует не видимая и не знаемая нами жизнь, — сказал Лукин оглядываясь. — Надо быть осторожней…

С чувством невольного страха, выбравшись на поверхность, они направились к развалинам. Местность стала понижаться, растительность становилась разнообразнее, кое-где в высыхающих водоемах поблескивала вода, однако ни рек, ни ручьев не встречалось. Наконец над кустарником выросла полуразрушенная башня. Они вышли в открытое место, и перед ними раскрылась унылая панорама.

Разбросанные на большом расстоянии друг от друга, полузанесенные песком, одиноко вставали обломки стен. По уступам гнездился чахлый кустарник и склонялся под ветром. Всюду было запустение и смерть. Одна башня сохранила треугольное основание, но вершина ее обрушилась, и в синем небе четко вырисовывались черные ребра каркаса, с которых, как водоросли, печально свисали бурые космы растений.

— Ничего, ничего не осталось, — после долгого молчания сказал Лукин, — все похоронили пески… — и медленно двинулся вперед.

Они бродили среди руин, останавливаясь и рассматривая огромные каменные глыбы.

— Попытаемся проникнуть в башню! — сказал Малютин, опуская к ногам кинокамеру и рюкзак. — Вон та щель вверху, должно быть, осталась от засыпанного входа.

Подняв облако красной пыли, они около часа усиленно работали заступами, пока не прорыли узкой лазейки. Лукин зажег фонарь, вынул карманный пулемет и с трудом пролез в нее первый. Малютин последовал за ним. Под струями осыпающегося песка они протиснулись в темное сводчатое помещение с широкой дверью в нише. Дверь была заперта, они открыли ее заступами. Перед ними открылся длинный покатый коридор с черными провалами боковых входов.

— Куда? — спросил Малютин.

— Прямо! — решил Лукин.

Пройдя опускавшийся под уклон коридор, они оказались в квадратном зале. Он был пуст, без окон, шаги ложились неслышно. Пахло сухим песком. Лукин посветил, увидел под ногами серые плитки, перевел луч фонаря, подошел к стене, покрытой черными прямоугольниками, постучал согнутым пальцем — звук был гулкий.

— Светите! — сказал он Малютину, тщательно исследуя каждый прямоугольник.

Неожиданно один из них открылся так, как открывается дверца шкафа. Вверх и вниз уходили круглые золотые цилиндры, подобные ступенькам отвесно поставленной лестницы. Оси цилиндров покоились в боковых гнездах; слева над каждым гнездом они увидели загадочные красные знаки — ромбы, эллипсы, ломаные.

Лукин протянул руку — цилиндры легко вынимались. Он вынул один, постучал, встряхнул; из цилиндра выскользнул синеватый рулон. Малютин поймал его на лету. развернул перед фонарем широкую ленту. По ленте цепочкой тянулись такие же геометрические знаки. Лукин смотрел через его плечо.

— Книги! — воскликнул Малютин. — Марсианские книги! — и поспешно стал совать в свой рюкзак один цилиндр за другим. — Вот находка! Кто бы мог подумать… — бормотал он. — А эти цилиндры, как те мембраны, в которых римляне хранили свои свитки.

— Да, очевидно, мы попали в книгохранилище, — согласился Лукин.

Его поразила необычайная легкость марсианских свитков и золотых футляров, в которые они были заключены.

— Если бы, — сказал он, — цилиндры были тяжелее, я бы сказал, что они действительно золотые… Но не набирайте так много, — обернулся он к Малютину.

Все стены библиотеки закрывали черные прямоугольники свиткохранилищ. Среди них путешественники разглядели наглухо закрытую, едва заметную дверь. Она не поддалась их соединенным усилиям. Тогда Лукин снова пустил в ход свой заступ, и в гулкую тишину посыпались частые удары.

— Это не дерево! — заметил Лукин, рубя с плеча. На пол летели звонкие осколки.

Одна половина двери покачнулась, помедлила и с треском рухнула в темный провал соседнего покоя. За ней открылось нагромождение странных предметов, напоминавших мебель.

— Баррикады! — удивился Лукин. — Кому понадобились здесь баррикады? Держите фонари! — сказал он Малютину и быстро расчистил заступом проход.

Два белых широких луча света, то скрещиваясь, то расходясь, ударили в мрак.

Малютин развернул перед фонарем широкую ленту с цепочкой геометрических знаков.

Из кромешной тьмы то там, то здесь выступали колонна, ниша с круглым шаром, уступ карниза. В каждой из архитектурных деталей по-особому были нарушены привычные человеческому глазу соотношения. Это не было некрасиво, но казалось чужим и странным, как будто они смотрели сквозь невидимое стекло, чуть искажавшее привычные предметы.

Они стояли в огромном овальном зале, в одном из фокусов которого возвышалась статуя двуликого крылатого бога, в другом — колонна, увенчанная голубоватым мерцающим шаром. Прозрачный потолок зала сверху был занесен песком; в одном месте, где потолок обвалился, песок образовал на полу высокий холм. В нишах по стенам круглились испещренные цветными пятнами шары, их было девять.

— Планеты! — поразился Малютин. — Смотрите!.. Это планеты, а в фокусе зала Солнце и опять этот бог…

Сейчас он был виден с головы до ног, сверкал в лучах фонарей. Он весь казался воплощением стремительного полета.

Малютин перевел световой луч на голубой шар с зелеными и желтыми пятнами.

— Вот наша Земля! — сказал он, подходя к нише и осторожно касаясь шара.

К их удивлению, шар качнулся и стал тихо поворачиваться на невидимой оси. В изображении марсиан Земля сохраняла знакомые очертания материков и океанов, но у северо-западного берега Африки, покрывая собой Канарские острова и остров Мадейру, лежал большой незнакомый остров, далеко вдаваясь в океан.

— Атлантида! — почти беззвучно проговорил Малютин. — Это Атлантида!..

Лукин взглянул на своего спутника и одним движением руки остановил вращение глобуса. Теперь два луча, сливаясь, освещали изгибы береговой линии, рельефные выступы прибрежных гор.

Да, это была легендарная Атлантида. Марсианские астрономы видели этот исчезнувший остров задолго до того, как он погрузился в океан. Земная легенда становилась действительностью на другой планете.

— Знаете, — сказал наконец Малютин, вынимая записную книжку и карандаш, — заснимем и зарисуем все это. И вы и я. Так будет вернее. Как бы мне хотелось увезти этот глобус с собой, но ведь он в два обхвата! — И, как будто обращаясь к каким-то невидимым противникам, блеснув в полумраке очками, Малютин продолжал: — Вот вам свидетельство того, что Атлантида существовала, — ее точные очертания и положение. Это — во-первых. А во-вторых, бесспорно, что более семи тысяч лет назад марсиане уже обладали совершенными астрономическими инструментами…

Лукин вслушивался в его слова, быстро набрасывая в записной книжке северо-западное побережье Африки и около него впервые увиденный остров.

— Более семи тысяч лет назад! — Тут Малютин поднял палец и выронил карандаш. — Это бесспорно… — сказал он, нагибаясь и шаря на полу около себя, но карандаша не было. Он повернулся, световой луч его фонаря, описав почти полный круг, заиграл на белых костях скелета.

— Марсианин! — воскликнули оба одновременно.

Скелет сидел, уронив голый череп на подобие низкого стола, вытянув вперед руки, на плечах его висели бурые лохмотья истлевшей одежды.

Он был совсем близко от Малютина, рядом с нишей Земли, и только из-за темноты они до сих пор его не заметили.

Они мчались, припадая и переваливаясь, похожие не то на гигантских лягушек, не то на барсуков.

— Вот кто забаррикадировал дверь этого зала! — сказал Лукин. — Но зачем?

— А ведь он мало похож на скелет того марсианина, который мы только что видели, — заметил Малютин. — Он крупнее, череп меньше. Если бы мы были не на Марсе, я бы сказал, что это человеческий скелет…

— Постойте, — перебил Лукин. — Что это под ним?

Действительно, сквозь желтые ребра грудной клетки, лежавшей на столе, что-то просвечивало. Может быть, это были такие же лохмотья истлевшей одежды. Лукин осторожно коснулся скелета; он рассыпался с тихим шумом, череп, как бильярдный шар, откатился в сторону и, оскалившись, уставился в темноту пустыми глазницами. Тогда, сдвинув кости, они увидели синеватый, покрытый ржавыми пятнами, полуразвернутый свиток. Он был из такой же бумаги или ткани, как и марсианские книги, но отличался от них тем, что был написан на два столбца: справа шли уже виденные ими геометрические знаки и обрывались в самом начале, слева сплошной полосой шла мало на них похожая клинопись.

Малютин наклонился, рассматривая свиток. Лукин видел, как он неожиданно покраснел, все лицо его покрылось капельками пота, а лохматая голова все ниже и ниже склонялась над свитком.

— Что с вами? — спросил Лукин.

— Это человек! — негромко сказал Малютин, выпрямляясь и строго смотря сквозь очки на Лунина.

— Человек?

— Человек. Атлант. Начало этого манускрипта написано на двух языках — на языке атлантов и на языке марсиан, дальше — только на языке атлантов.

— Но позвольте… — недоверчиво начал Лукин и вздрогнул от неожиданности: за его спиной раздался резкий звонок радиотелефона.

Это Кедров беспокоился их долгим отсутствием. Быстро переговорив, Лукин выключил радиотелефон и снова обратился к Малютину:

— Погодите! Как это может быть? Если это, — он указал на рассыпавшийся скелет, — если это человек, то как он сюда попал?

— Не знаю. Я думаю, мы все узнаем, прочитав манускрипт.

— А откуда вам известен язык атлантов? Впрочем, постойте: вы участвовали в экспедиции, которая обнаружила ливийский папирус, он дал ключ к языку атлантов…

— Совершенно верно! — ответил Малютин, бережно разглаживая манускрипт. — Беда в том, что я давно забросил археологию и многое перезабыл. Все же полагаю, что сумею если не полностью расшифровать манускрипт, то по крайней мере понять его содержание. Во всяком случае, на Земле его переведут точно.

— Все так невероятно, необыкновенно… — еще колеблясь и не доверяя, сказал Лунин. — А впрочем, разве обыкновенно то, что мы на Марсе? Я уже не могу больше удивляться, предел удивления далеко позади… Но сколько времени вам потребуется чтобы разобрать содержание манускрипта? Он может объяснить многое…

— Трудно сказать… Вероятно, несколько дней.

— Досадно! — сказал Лукин. — Досадно! По графику мы должны вылететь завтра. С каждым часом Земля все дальше уходит от Марса. — Он взглянул на хронометр. — А теперь пора возвращаться в лагерь. Скоро будет смеркаться.

Они быстро собрались и, миновав покатый коридор, закрыли за собой дверь, засыпали вход в башню песком. До лагеря они почти бежали, унося с собой завернутые в прорезиненную ткань скелеты марсианина и атланта. Малютин прижимал к груди манускрипт, бережно заключенный в один из золотых цилиндров. Лунин, едва двинувшись в путь, включил радиотелефон и, не сбавляя шагу, заказал Кедрову ужин, описав ему в общих чертах сегодняшние находки.

Спускались сумерки. С востока и запада поднимались навстречу друг другу две маленькие багровые луны, веял острый холодок, всюду была печаль и тишина. Малютин задыхался от быстрой ходьбы и отставал, удобнее прилаживая свое снаряжение. На одной из таких остановок, обернувшись, он увидел две странные тени, быстро приближавшиеся к нему по сумеречной пустыне… Они мчались, припадая и переваливаясь, и издали показались ему похожими не то на гигантских лягушек, не то на барсуков. Он не мог понять, что это такое, но ему стало не по себе, и он окликнул ушедшего вперед Лукина.

Клубами вздымая тонкий песок, Лукин пробежал мимо него, прямо навстречу этим полулягушкам, полубарсукам. Малютин видел, как из его карманного пулемета сверкнула дугообразная молния, но еще до этого странные животные стремительно повернули и пропали за небольшим холмиком.

— Что это? — спросил он запыхавшегося Лукина. — Мне даже показалось, что у них птичьи клювы…

— Думаю, такие же звери, как и те, что растерзали наш рюкзак в машинном зале. Они покушались напасть на нас. Больше не отставайте.

Еще не скоро они подошли к лагерю. Лукин первый увидел над темными песками огненный, в отблесках костра, фюзеляж звездолета.

— Ну вот, наконец! — встретил их Кедров с ложкой в руке. — Я уже начинал беспокоиться. Показывайте свои трофеи!

Находки удивили Кедрова меньше всех, быть может потому, что он был предупрежден о них. Тем не менее, присев перед костром на корточки, он долго рассматривал скелет атланта, марсианские книги, манускрипт и в заключение решил, что ростом атлант был не меньше Лукина.

Ночь наступила и прошла быстро. Приготовления к отлету потребовали такого внимания и горячей работы всех троих, что Малютин мог лишь бегло просмотреть весь манускрипт, но он подтвердил свои первоначальные выводы. Манускрипт сохранился хорошо; лишь в отдельных местах его покрывали ржавые пятна, разъедавшие текст.

Последние часы на Марсе летели незаметно. Путешественники торопились, но каждый из них время от времени окидывал взглядом красную площадку, стараясь навсегда запомнить колючие кусты за ней, низкое темно-синее небо с маленьким солнцем, весь унылый, мертвый ландшафт.

Под флагштоком, на котором весело играл красный флаг, они закопали жестянку, положив в нее краткую записку о своей экспедиции. В конце записки, составленной Малютиным, Лукин приписал: «Мы еще сюда вернемся!»

Погода, все время тихая, начинала их тревожить. С утра дул легкий ветер, к полудню, сметая с площадки песок, он усилился. На небе не было ни облачка, но красная муть в северо-восточной части горизонта росла.

— Будет песчаная буря, — предупредил Малютин. — Надо торопиться!

Но и без того они работали быстро. Наконец все было готово. Когда Лукин последним собирался подняться на звездолет, задул жестокий ветер, вздымая песчаные тучи. День померк, воздух наполнился багровой мутью, лицо кололи раскаленные иглы летящего песка.

— Скорей! — крикнул Малютин, захлопывая люк.

Кедров запустил мотор. Звездолет побежал, качаясь, как пьяная птица. Вот и конец площадки. Огромная машина взмыла над кустами и камнем пошла вниз. «Падаем!» подумал каждый. Кедров убрал газ и бешено работал рулями. Казалось, только усилием воли он вытянул звездолет на площадку, подрулил к стоянке. За иллюминаторами неслись багровые космы песчаной мути; стемнело, как вечером. Еще разбег! Полный газ, звездолет в воздухе, и вдруг Кедров почувствовал — машина снова проваливается. Каким-то неуловимым последним движением руля он удержал падение.

Вырвавшись из плена песчаной бури, звездолет шел в чистое небо.

Глава шестая

МАНУСКРИПТ АТЛАНТА

Вестник смерти — на пороге. Готовясь умереть, повествую людям свою злую судьбу. Молю Океана, владыку веков, чтобы мое завещание нашел человек с прекрасной Земли. О ней не забываю никогда. По вечерам выхожу из башни любоваться ее блеском на горизонте. Смотрю, плачу и удивляюсь, как я еще жив — один на этой мертвой планете.

Но изложу по порядку, как меня учили тому марсиане.

Зовут меня Симей. Я родился на Земле, на прекрасном острове, называемом Атлантидой. Ребенком лишившись родителей, я рос у дяди при храме Океана, в котором он был жрецом. С детства помню этот храм с золотой крышей и в нем, под куполом из слоновой кости, серебряную статую грозного Океана, правящего шестью крылатыми конями. Я рос без родителей, но детство мое было счастливым. Дядя готовил меня заступить его место в храме. Он обучил меня чтению, письму и счету и посвятил в те священные тайны, которыми владели жрецы. Я учился охотно и к двадцати годам знал созвездия, движение планет, превращения Луны и путь Солнца в разные времена года. Я мог предсказывать погоду, делать измерения и толковать восхождение планет. Пройдя искус и посвящение, я был введен в святилище храма и поставлен вести счет времени.

Изредка, по поручениям дяди, я отлучался в город. Город был сердцем острова, и не было ему равного в мире. От акрополя, на вершине которого стоял храм Океана, на все страны света расходились каналы. По ним плыли корабли и барки. Через мосты к четырем гаваням тянулись караваны слонов и верблюдов с орихалком,^[1] вином и кедром. На рынках сновала разноязычная толпа: тут были чернокожие с Черного Берега, молчаливые обитатели Желтой Пустыни и бледные люди Сумеречных Стран. Великий Город шумел, в него стекались народы всей земли. Три стены делили город на три Круга, и стены эти имели блеск огня: одна из них была окована орихалком, другая — латунью и третья — медью. Над стенами возвышались дворцы и храмы из белого, красного и черного камня. За городом простирались плодородные равнины, вечнозеленые рощи, леса, и дальше были горы. За ними вздымал свои волны могучий океан, извечный и беспредельный.

В одну из своих отлучек в город в Южной Гавани я встретил девушку и полюбил ее. Звали ее Риам. Отец ее, начальник сотни, вместе со всем войском давно отплыл на восток, далеко за Столбы Восхода, в поход против варваров. Мы ждали его возвращения.

В то время жрецами были замечены дурные знамения: на сверкающем лике Солнца появились черные знаки, потом с запада пришла звезда с хвостом, подобная огненному мечу. По вечерам она стояла над городом, люди дивились на нее и ужасались. Все предвещало беду. Не ждали, что поход на варваров кончится благополучно и царь, правитель Великого Города, вернется живым, а равно и бывшие с ним в походе другие цари. Риам тревожилась о своем отце. Но скоро другие события заставили забыть это. Они были началом моих несчастий.

Однажды, отметив время, я вышел из храма и остановился на ступенях. День был на склоне, небо было чисто, кругом была тишина, и вдруг я услышал над головой шум, подобный шуму океана. Он встревожил меня, и я подал голос. Жрецы и прислужники вышли из храма, стали рядом и слушали этот шум, но также не знали, откуда он происходит. И вот мы увидели высоко в небе как бы плывущие песчинки. Они росли, гром катился по небу, и многие склонились на ступени, закрыв головы одеждами, но я превозмог страх, остался стоять и все видел. Три темных яйца необыкновенной величины, раскинув, как птицы, крылья, пали на город, и гром прекратился. Настала тишина, и мы не знали, что делать. Тогда Ксанаксамандр, верховный жрец, прислал нам сказать: «Идите и узнайте». И мы пошли в город, но народ уже бежал навстречу, звал нас и показывал, куда идти.

Я увидел их на поле. Кругом стоял народ и ждал чуда, и все боялись подойти. Одно яйцо распалось, и народ закричал, а женщины заплакали и поспешили увести детей. Из яйца вышел человек. Он был безобразен и мал ростом, с большой головой, без волос. Он задыхался и еле двигался на тонких ногах. Я мог его убить одним ударом кулака. Из других яиц вышли такие же безобразные люди, всего числом девять. Они были хуже обезьян. Они показывали на небо и на землю и что-то говорили тонкими голосами, но никто их не понимал. Я увидел, что бояться нечего, подошел близко и, закляв их заклятием Океана, обратил к ним свои ладони, чтобы они видели, что я не держу камня против них. Они смотрели на меня, и я смотрел на них, и мы не понимали друг друга, и старший жрец, подошедший за мной, тоже не понимал ничего. Но мы знали, что это посвященные, превосходящие нас, смертных, ибо кто другой может сойти с неба? Тем временем народ осмелел и двинулся, сминая стражу. Только щитами и копьями удалось задержать толпу. Под охраной мы повели сошедших с неба в храм. Они дышали тяжко и не могли идти; тогда мы посадили их на носилки подвое, как детей, и понесли.

Всю дорогу они повертывали большие, как тыквы, головы из стороны в сторону, но молчали, только делали друг другу какой-либо знак. Я шел рядом с первыми носилками и заметил, что больше всего они смотрели на деревья и воду.

Прибыв ко храму Океана, мы ввели их к верховному жрецу. На время похода ему была вручена власть царя Великого Города. Ксанаксамандр стоял на возвышении, облеченный в голубые одежды. Тем временем пал вечер. Первый вышедший из яйца приблизился к окну и движением руки подозвал нас. Он обратил наши глаза на красный Марс, который в то время всходил над священной рощей, и знаками показал, что они оттуда, с той планеты, которая посвящена хищному волку и светит зловещим светом. Если бы они сказали, что спустились прямо с неба, им бы поверили, но это превосходило все, ибо кто мог тогда знать, что можно жить на малой блуждающей звезде, подобной светильнику? Никто из нас им не поверил, но простой народ, узнав, поверил и шумел за оградой.

По улицам метались люди, как муравьи я развороченном муравейнике.

Посланцы неба принесли верховному жрецу удивительные дары. Это не были ткани, ни золото, ни драгоценные камни, ни ароматные масла, которые приносились всеми. Сами они были одеты бедно, в короткие куртки и штаны, и не имели никаких украшений. Они принесли в дар две простые трубы, малую и большую. Тогда я еще не знал, для чего они. Ксанаксамандр удивился и сошел с возвышения, но гости с небес показали ему, как обращаться с трубами, и он долго смотрел в них, выставляя то одну, то другую в окно. Потом заклял жрецов не прикасаться к этим трубам, сам запер их в ларь кедрового дерева и благословил небесных посланцев. Ксанаксамандр объявил их священными, им были отведены лучшие покои при храме, приставлена охрана, даны прислужники и рабы. Сверх того, к каждым трем из них был послан сопровождающий из жрецов. Меня послали к тем, среди которых был первый вышедший из яйца.

Весь тот день я провел на ногах, устал и, ложась спать, снова увидел звезду с хвостом. Подобно огненному мечу, она стояла над акрополем, затмевая свет ущербной луны, и, казалось, приблизилась еще больше.

Ночью меня разбудил черный мальчик. «Вставай, — сказал он, — тебя ждет госпожа!» Я встал и пошел. На земле были сон и тишина. В священной роще промычал буйвол. У ограды я увидел женщину. Она сбросила полосатое покрывало — то была Риам. Мы пошли по берегу канала царя Ниата, и я говорил ей о посланцах неба. По темной воде плыла барка, на носу горел огонь. Сквозь ставни некоторых домов пробивался свет и доносились песни. По мосту с факелами прошла стража. У башни на мосту сторож, гремя цепью, затворял ворота. Мы. притаились под пальмами. В тот вечер я обнял Риам в последний раз. Прощаясь, я заглянул в синие глаза любимой. В ее зрачках, как и в небе, горела огненная звезда.

Следующие дни я не мог отойти от сошедших с неба и видеть Риам, как мы условились, и сердце мое тосковало. Я не знал, что никогда больше ее не увижу.

Сошедших с неба с утра выносили за медную стену города. Сойдя с носилок, они собирали растения, брали воду, землю и камни и все относили в яйца, которые были их кораблями. Они скоро уставали, отдыхали в кедровой роще и снова принимались все собирать. Мы ловили для них птиц, мелких животных и насекомых. Они были тихие, почти не говорили, всегда дышали тяжело и только показывали знаками, что нужно.

Я не заметил, как подошел тот день, который повернул всю мою жизнь, отторг от родины и любимой и бросил умирать под чужими небесами. В тот день мы отправились к океану. Было душно, но ясно. Вышли за город и сделали привал в кедровой роще. Пока отдыхали, с океана взмыло облако. Оно наливалось на глазах, раскатывалось громом. Поднялся горячий ветер. Мы бежали из рощи, а впереди нас выбегали козы и прыгали кролики.

Сошедшие с неба направили нас к своим кораблям. Подобно крылу ворона, облако закрыло Солнце, воздух наполнился тьмою, и вдруг красная молния разорвала небеса. Страшный удар грома повалил нас с ног, земля заколебалась, небо загорелось над нами. Все бежали, бросив носилки. Один я остался с теми, кого сопровождал. Ветер, валил их с ног, они хватались за меня и подталкивали к кораблю. Не думая, я вошел. Они замкнули вход и привели яйцо в движение. На Земле, на моей Земле, был ужас; я не знал, что делать, и закрыл глаза. Не знаю, сколько времени прошло, как сошедшие с неба растолкали меня. и указали на пол. Я взглянул, в полу засветилось окно, и в нем, как на картине, был Великий Город. Улицы заливал багровый дрожащий свет; по ним метались люди, как малые муравьи, когда палкой разворошишь их муравейник. Я взглянул второй раз и увидел — с океана катилась на город волна, подобная черной горе. Свет померк в моих глазах, я закричал и упал на то окно.

Не помню, как прибыли на Марс. Болезнь вошла в мое тело, и дух мой много дней и ночей боролся с недугом. Но настало время, я встал с постели и вышел. Чужая земля была под ногами, чужое небо надо мной, и в том небе, подобно птичьим стаям, летали лодки и корабли. Я сел и поник головой, и марсиане молча обступили меня. Так началась моя жизнь на Марсе, который здесь называли планетой Ор.

Я не знал, за что приняться. Сердце мое смутилось, сердце мое оставило мое тело, оно влекло меня на прекрасную Землю. Марсиане не утешали, но заботились обо мне. Тот, который на Земле первым вышел из яйца, ходил вместе со мной, возил меня в летающей лодке, все показывал и, что я спрашивал, объяснял. Его звали Лиск. В лодку поначалу я боялся войти. Раскинув крылья, она летала сама. Лиск управлял ею только движением руки. Это было как волшебство. Сверху я увидел неземные страны. Навстречу нам летели другие лодки и корабли, и мы плыли по воздуху, как по воде.

Планета Ор была великой пустыней, и в ней, подобно оазисам, города. Океан Марса высох много веков тому назад, осталось немного рек, озер и три моря. Воды не хватало, и марсиане гнали ее по каналам с юга и севера, когда там таяли снега. Ее нагнетали многорукие и многоногие железные рабы из черного и зеленого железа. Они были заключены во дворцах, укрытых в недрах планеты. На берегу озер и морей и в тех местах, где сходились каналы, стояли города; на красных песках росли деревья без листьев и колючие травы. Столицей был город Табркабр, что значит — Город Дождей. Но дожди падали скупо, чаще поднимались песчаные бури, омрачая свет Солнца. От песчаной пыли оно казалось красным и по величине было меньше нашей Луны. Солнце давало мало тепла, и члены мои зябли, пока марсиане не одели меня в свою одежду, теплую и легкую, как пух.

Я сравнивал природу планеты Ор с природой моей Земли, но здесь не было ни зеленых рощ, ни могучего океана, я не слышал пения птиц и не видел животных. Природа Ор была бедна и сурова, но марсиане были великим народом. Каждый из них мог делать то, что у нас на Земле почитается чудесами или колдовством. Все они были подобны магам. Я был перед ними как ребенок, и многое из того, что они совершали, мне непонятно.

Не имея крыльев, марсиане летали совершенней птиц. Они видели и слышали сквозь стены. Всю работу за них делали железные рабы, подобные живым чудовищам. Они могли не только стоять, но и ходить, и я избегал к ним приближаться. Марсиане понимали друг друга без слов — по взгляду или жесту; они говорили редко, и речь их была писклива. Они все время думали, вот почему их желтые головы были столь велики и несоразмерны с телом, каждый из марсиан соединял в себе два естества — мужское и женское, но это было не более удивительно, чем все другое. Я видел на Марсе то, чему ни один из моих братьев не поверит, не увидев, как я, и не ощупав своими руками. Но пища у них была плохая, они ели на ходу и помалу, и не было радости в такой еде; также они не пили вина и не умели веселиться.

Свои города они строили в недрах планеты. На поверхности возвышались отдельные здания да прежние города, построенные далекими предками марсиан. Как тысячи солнц, сияли в недрах планеты круглые светильники, били фонтаны и мостовая текла среди улиц, подобно реке в ущелье. Летающие клетки и живые лестницы соединяли нижние города с верхними. Песчаные бури и ночные холода не проникали под почву.

Я видел много марсианских городов и дивился их устройству, но не было среди них равного Великому Городу, в котором я родился и вырос.

Марсиане не знали богов, и грозный Океан, возникающий из волн на шести крылатых конях, был им неведом. Двуликий крылатый бог их предков — бог времени — с лицом юноши, обращенным на восход Солнца, и с лицом старца, обращенным на закат, украшал их жилища и города, но они его больше не почитали.

На своей планете марсиане двигались легко. Я сам двигался легче и стал как бы в два раза сильнее, но воздух здесь редкий, как на высоких горах в Атлантиде, и в первые дни мне дышалось трудно.

Железные рабы строили корабли для полета ни Землю.

Я не мог освоиться с новой жизнью. Я не жил, а вспоминал Великий Город, Риам. Я не верил тому, что со мной случилось, но это было длиннее сна, и я не просыпался. Первый год на планете Ор тянулся долго. Только потом я узнал, что один марсианский год равняется двум земным, ибо здесь Солнце медленнее движется по небу. Я жил среди марсиан свободно, они делали для меня все — поили, кормили и одевали меня, но не выражали ни радости, ни печали. Желтые пигмеи, они не сбегались смотреть на краснокожего великана, сына Земли! Они или читали свои свитки, или управляли работой железных рабов, или сами работали, исследуя сокровенные свойства различных тел. Поначалу я плохо различал их безволосые маленькие лица на больших желтых головах, с глазами, которые блестели, подобно птичьим. Я стремился быть ближе к Лиску. Он был великим учителем. Всем, что я знаю о планете Ор, я обязан ему, а также его ученикам и больше всего двум — Сумару и Аскоска. Они научили меня марсианскому языку и грамоте, управлению летающей лодкой и обращению с большими небесными трубами. Подняв меня в клетке на высокую башню, Лиск показал мне в трубу Землю; я ужаснулся и увидел, что она — шар.

С той поры я подолгу смотрел на нее и сквозь трубы видел голубые воды, зеленые и желтые страны. Я искал тот остров, на котором родился, но гнев Океана поглотил Атлантиду. Сам я, покидая ее, видел взмывшую над ней страшную волну. Однако очертания острова сохранились на марсианских изображениях. Взирая на его берега, я думал, что навеки потерял родину, а с ней все желанное и любимое.

Постоянно размышляя об этом, на второй год пребывания на планете Ор я решил: Атлантида исчезла, но мне подобает вернуться на Землю. Рожденный на ней, я должен умереть среди подобных себе, ибо в иных странах Земли должны быть люди.

Об этом говорил я Лиску. Он сказал:

«Знай, что мы снова готовимся лететь на твою планету. Там ты будешь нашим проводником. Готовься и совершенствуй свои познания». И он поведал мне о Земле больше, чем сам я о ней знал.

Надежда воскресла во мне, оживила меня. Прилежнее, чем прежде, стал я наблюдать в трубы родную Землю, познавать марсианский язык и грамоту, читать в свиткохранилище свитки. На верфях многорукие и многоногие железные рабы строили пять кораблей, и Лиск был начальником работ, Сумару и Аскоска помогали ему. Маленькие, как дети, в серой одежде, на тонких ногах, с большими желтыми головами, они двигались скоро, поднимали руки, как бы указывая железным рабам, что делать. Не приближаясь, каждый день я смотрел, как росли те громадные яйца, которые должны были унести нас на Землю. Я видел — марсиане спешили, железные рабы трудились день и ночь, но тогда я еще не знал причины подобной поспешности и радовался ей.

Они жадно глядели на воду, но пить не могли.

Так прошел еще год, третий год моего пребывания на планете Ор. Все было готово, сердце мое билось, я не мог дождаться отлета…

Теперь, когда я остался один, размышляя над гибелью марсиан, думаю, что они могли прогневить своего бога — бога времени, ибо они не поклонялись ему, и он наказал их. Но за что наказан я? Разве за то, что был с теми, на кого простирался его гнев…

Отлет на Землю откладывался. Страшная болезнь — моровая язва, или чума — открылась среди марсиан. Марсиане давно победили все недуги на своей планете, одна она была неистребима и тлела среди них, подобно малой искре. Теперь она вспыхнула пожаром, охватив всю планету Ор.

Город Сиромарок был ее колыбелью. Как незримый смерч, болезнь шла по красным пескам, и не было сил ни остановить ее, ни уйти от нее. Она находила марсиан везде — и в воздухе, и в верхних городах, и глубоко в недрах планеты.

Лиск умер одним из первых. Я долго плакал над его телом, положив, как ребенка, к себе на колени, и голова его моталась на тонкой шее. Марсиане смотрели на меня, не выражая ни печали, ни удивления: человеческое горе было им непонятно.

За несколько дней до смерти Лиск открыл мне тайну планеты Ор.

Марс засыхал, подобно оазису в бездождие. Солнце сушило влагу, почва горела, вода уходила — и так было много веков кряду. Когда воды стало меньше четверти суши, появились первые признаки страшной болезни. Марсиане стремились к исходу на другую планету, обильную водой, вспышки страшной болезни торопили их. И вот, когда они научились летать, было послано два корабля на планету Венеру, но те корабли не вернулись. Через несколько лет три больших корабля отправили на Землю. Вернулся один, на нем Лиск привез меня, другой погиб в Атлантиде, третий сгорел в пути. Голубые воды Земли влекли марсиан. Они хотели обосноваться на ней. Пять огромных кораблей для первых переселенцев были готовы к отлету, но чума поразила планету Ор, и глаза Лиска закрылись.

Настало страшное время. Болезнь нападала внезапно и убивала в малый срок. Тот, кто заболевал, худел, губы его сохли и в глазах загорался огонь, а на щеки всходили горячие синие пятна. Жажда сушила его. Он пил, но не мог насытиться, мера его переполнялась, но он все тянулся к воде и так впадал в забытье и больше не просыпался. Болезнь называли на Марсе «синей смертью».

Я не видел у марсиан страха перед нею и не знаю, жил ли когда среди них страх. Но я боялся за свою жизнь, ибо тогда еще носил в сердце надежду вернуться на Землю. Надежда тлеет во мне и по сей день. Если не я, то слова мои дойдут до людей. Я видел гибель Атлантиды и опустошение планеты Ор, смерть стояла рядом со мной и бежала от меня, я пережил великие разрушения и, пережив превосходящее меру человеческого страдания, верю — слова мои дойдут до моих братьев с прекрасной Земли!

Во всех городах великие маги Марса день и ночь искали снадобий против синей смерти. Они говорили: если бы первые корабли послали не на Венеру, а на Землю, марсиане были бы спасены. Старейший из магов, Хума, нашел необыкновенное снадобье, оно было подобно живой воде, но самого Хуму скосила синяя смерть, и тайну живой воды он унес в могилу.

После этого все пошло скоро. Небо опустело, редко пролетит в небе лодка, улицы городов затихли, двери жилищ и дворцов были раскрыты, оттуда исходили стоны жаждущих. Редко пройдет живой марсианин. Живых стало меньше, чем мертвых. Трупы не успевали сжигать, они валялись везде. Планета Ор была опустошена. Мои человеческие глаза видели нечеловеческое…

Вот я писал много дней и ночей, рассказал многое и не утаил ничего. Тускло горит мой светильник, и дрожит рука, и я один, и нет никого со мной. Силы оставляют меня, но я должен поведать все.

Когда уже почти никого не осталось в живых, взяв еды м питья и теплой одежды, я вылетел в лодке из Города Дождей. Летал далеко на все четыре стороны света, но везде видел смерть и запустение. Красный песок заносил трупы, однако они не гнили, а только сохли — таков воздух планеты Ор.

На севере, у водоема Оллу, я видел еще живых марсиан и подле причалил лодку. Иные сидели скорчившись и жадно глядели на воду, но пить не могли, ибо переполнили меру. Щеки их были сини, а сами они грязны и жалки. Иные лежали на краю водоема, погрузив в воду лицо, иные утонули, из воды торчали их ноги. Марсиане не ответили мне ни слова, не взяли пищи, а только просили пить, хотя вода была перед ними. Они умирали. Я вернулся в Город Дождей.

Так, когда умерли все, я остался одни на всей планете. Но железные рабы еще продолжали работать. В мертвых городах горел свет, в каналах бежала вода, изготовлялась одежда и пища. В то время из недр планеты выползли страшные насекомые с птичьими клювами, которых я прежде никогда не видел. По ночам они пожирают трупы и друг друга, но могут напасть и на меня. Я их боюсь.

Первым потух свет, и я, как делал то на Земле, налил масла в сосуд и приготовил себе светильник. Потом наточил свой кинжал — единственное, что сохранил от Атлантиды. Пять лет прошло с тех пор, голова моя стала белой; я все помню, но не могу вспоминать того, что видел. Так, когда все умерли, я остался один. Потом остановились железные рабы, вода и каналах иссякла, озера и водоемы покрылись илом, их заносил песок. Настала великая тишина. В нижнем городе всегда темно и страшно. Я поселился наверху, под башней, в чертоге девяти планет. Бог времени охраняет мое жилище, изображение земного шара и Атлантиды на нем — перед моими глазами. Днем брожу по пескам, вечером всхожу на башню и снова смотрю в трубу на далекую Землю, но мне не суждено ходить по зеленым травам, дышать ее воздухом и обнять моих братьев. Я навсегда один, и нет со мной Риам. Теперь она была бы седая, но я вижу ее юной, в белой тунике, с орихалковым обручем на лбу, как в ту последнюю ночь, когда мы стояли на берегу канала царя Ниата и в небе горела звезда, подобная огненному мечу.

За Городом Дождей, у статуи Времени, я набрел на труп марсианина в летающей лодке. Я повернул его лицом к себе, узнал Сумару и заплакал и засыпал его песком. Как погиб Аскоска, того не знаю. Пять кораблей, на которых мы собирались лететь, стоят на верфях. Они разрушаются. Давно поднимался я на те корабли, но не знал, как привести их в движение. Лодка моя перестала летать.

Вчера убил двух клювоносных. Они содрали мне кожу на груди и поранили руку. Силы возвращаются плохо. Когда почувствую приближение смерти, запру двери, заложу их теми ложами, на которых читали свои свитки марсиане. Сделаю это затем, чтобы клювоносные не могли досягнуть до моего тела, хотя и бесчувственного. Чертог девяти планет будет моей гробницей…

Глава седьмая

ЗЕМЛЯ!

Молодой моряк вселенной Мира древний дровосек, Неуклонный, неизменный, Будь прославлен, человек! Валерий Брюсов

Малютин кончил чтение манускрипта, но Лунин и Кедров с ожиданием смотрели на него, как будто повествование должно было продолжаться дальше. Оглянув своих спутников, Малютин нетерпеливо заметил:

— Почему вы молчите? На этом кончается манускрипт… — И он укоризненно посмотрел сквозь очки.

— Все? — очнувшись от раздумья, проговорил Лукин, но так, как будто он тому не верил.

Пятые сутки их корабль мчался в океане вселенной. Снова привычно постукивали его многочисленные механизмы, за иллюминаторами сверкала вечная ночь, тяжести не было, и все трое висели, покачиваясь на поручнях.

— Знаете, — сказал Лунин, придавая более удобное положение своему большому телу, — из всего, что мы нашли на Марсе, манускрипт — самое неожиданное. Впрочем, как сейчас оказывается, мы почти ничего и не видели: все погребено в песках, но ключ к загадкам Марса в наших руках.

— Ну, а Земля? — спросил Кедров. — Не ждет ли ее судьба Марса?

— Да, вот вопрос! — воскликнул Лукин.

— Марс — старший брат Земли, обе планеты в известной мере сходны, — сказал Малютин. — Каково же будущее Земли? Время, в течение которого Земля может оставаться убежищем жизни, измеряется интервалом порядка триллиона лет. А что такое триллион лет? Это приблизительно в пятьсот раз превышает весь предыдущий возраст Земли и в три миллиона раз — время, в течение которого на ней существует человеческий род. Как обитатели Земли мы живем в самом начале времен: мы только вступаем в бытие, и перед нами расстилается день невообразимой длины.

— Следовательно, — спросил Лукин, — с человеческой точки зрения, жизнь на Земле будет длиться почти вечно?

Малютин утвердительно кивнул лохматой головой.

— Хорошо, — сказал Кедров, — мы только начало, и перед нами все впереди. Но если так, то человечество в начале своего бытия стоит почти на одном уровне с марсианами, на уровне, которого они достигли лишь на закате своей планеты. Перед нами действительно необыкновенные возможности!

— Постойте! — сказал Лукин. — Развитие марсиан, очевидно, превосходило наше, но кое в чем человечество не уступает им уже сейчас. Взять хотя бы тот же звездолет. И, конечно, человечество найдет пути переселения на другие планеты задолго до того, как в этом переселении явится необходимость.

За иллюминаторами сверкали ледяные огни вечных звезд, яростно пылало косматое солнце, и звездолет стремительней снаряда несся к Земле.

Земля была все ближе, путешественники видели ее приближение, и в сердце каждого нарастало сдержанное волнение.

После долгого обсуждения они согласились на том, что по окончании обработки материалов, привезенных с Марса, должны быть организованы две большие экспедиции — одна на Марс, другая на поиски Атлантиды. Однако ни один из них не выразил желания принять участие во второй из этих экспедиций: каждый из них и все трое вместе хотели возвратиться на Марс.

— Все, что может обогатить наши знания, должно быть переброшено на Землю. Надо снарядить, по крайней мере, три звездолета, — говорил Лукин, — послать человек пятнадцать лучших специалистов — механиков, электриков, телерадистов, археологов…

Время в звездолете бежало быстро. Однако, несмотря на космическую скорость полета, нетерпение путешественников далеко опережало звездолет.

Белесоватый сверкающий земной шар был близок, он висел прямо над звездолетом и вдруг, в какое-то неуловимое мгновение, оказался под ним, а путешественники — кто сидя, кто на четвереньках — на полу звездолета.

— Земля! — закричал Лукин, вскочив на ноги. — Земля к себе тянет. Готовьтесь, включаю тормозные ракеты! — И он наклонился над щитом управления, натягивая на голову защитный шлем.

Скоро они летели над Землей и жадными глазами смотрели сквозь облачные окна на ледяной океан, лежавший внизу. Пейзаж был безжизнен и суров, но казался им прекрасным. Малютин определился: они вышли к Земле у Аляски, над морем Бофорта, и уходили на запад.

— Пойдем над полюсом! — решил Лукин. — Так ближе. — И круто повернул на север.

Кедров, надев наушники, снова и снова пробовал радиотелефон, и вот из небытия, из вечного молчания возникли какие-то шумы, и вдруг голос Чижевского громко проговорил в самое ухо Кедрова:

— Говорит Земля… «РС-7», где вы? Где вы? Ждем вас. Сегодня срок возвращения. «РС-7», где вы, где вы?..

Кедров не выдержал, крикнул:

— Здесь! Мы здесь!

Не снимая наушников, Кедров включил громкоговоритель, и сильный ровный голос Чижевского прозвучал в звездолете:

— «РС-7», где вы? Кто кричал? Мы беспокоимся…

Начался быстрый бессвязный разговор. Путешественников сразу на всех языках засыпали вопросами. Громкоговоритель был подобен окну, открытому в мир: разноязычный кипучий говор ворвался в звездолет. Земля приветствовала своих сынов.

Для путешественников этот хаос звуков был как музыка — симфония родной планеты. И громче всех, яснее всех, милей всех звучали голоса отечества, они звали:

— Ждем в Москве, на Центральном аэродроме.

Лукин окинул взглядом приборы.

— Гелиолин на исходе, ведите нас точно, — сказал он Малютину, — нам надо лететь по самой прямой прямой.

Через два часа звездолет снизился. Далеко впереди в фиолетовом мареве возникло нечто подобное башне. Она выступала все ясней, тремя величественными уступами поднимаясь в осеннее небо. Все дороги, бежавшие через леса по лугам, через золотое жниво, через колхозы и города, мимо похожих на оранжереи бездымных заводов и фабрик, вели к этой башне, на вершине которой, сверкая на солнце, стоял гигантский Ленин.

— Дворец Советов, — сказал Лукин. — Вот она, Москва, сердце мира!

Москва, Москва! Все трое горящими глазами смотрели на вырастающий перед ними город. В желто-зеленом кольце садов и парков, над ясной синевой вод вставали знакомые кварталы, а над ними, серебрясь, поднималась громада Дворца Советов. И вот загорелись красные звезды векового Кремля.

— Откройте иллюминаторы! — сказал Лукин.

С шипением и свистом ворвался в звездолет воздух Земли, и, как прибой океана, хлынул взволнованный шум огромного города.

Навстречу звездолету с плоских крыш, словно воробьи, стремительно вспархивали стаи легких самолетов и лениво отчаливали медленные дирижабли. По автострадам, ведущим к Москве, мчались летающие автомобили и, не доезжая до города, вдруг поднимались в воздух. Люди в разноцветных одеждах стояли на крышах, приветственно поднимая кверху руки. Они заполняли улицы и площади, бурным потоком неслись в одном направлении — к Центральному аэродрому. Над этим стремительный потоком полыхали веселые песни, красным пламенем струились флаги и гремели оркестры. После сумеречного мертвого Марса залитая солнцем Земля казалась путешественникам цветущим садом. Жизнь била ключом.

Лукин описал широкий круг над Кремлем и, развернувшись у Дворца Советов, пошел на аэродром. Из-за осенней листвы великолепных парков навстречу им выплыла эскадрилья самолетов. Ее вел сверкающий флагман воздушного флота. И ясное сверкание его крыльев, и радостный гул Москвы, и сдержанное волнение путешественников — все это слилось для них в одно ощущение счастья. Дальний путь был окончен.