говоренное... июня 30 дня 1774 года
Многие люди имеют такое обыкновение, что они о вещах, чувствах их подверженных, рассуждают не иначе, как оные им представляются; хотя и самой вещи такое представление их с настоящими свойствами тех вещей совсем не согласует. Так, например, видимые тела, по причине отдаленности представляющиеся чувствам их небольшими, за такие и дочитают, хотя оные, напротив того, по настоящему своему составлению преужасной суть величины. Равномерно и о других многих предметах, различные и удивительные и себе заключающих качества, производит такое понятие, что оные ни по чему не следуют подвержены быть рассуждению их, поколику чувства ничего к сведению принадлежащего в оных по обретают. О правильном также и порядочном движении, свойственном телам небесным, имеют такое понятие, что якобы оные такого движения не имеют; причину ж сего ежели изыскивать будут, то найдут, что они зрением своим того постигнуть не могли. И о разных переменах собственного своего ума во многих случаях равномерно рассуждают, то-есть часто приписывают сие и другое действие уму своему, но оно, напротив того, нимало не сходствует с его настоящими свойствами, отчего и происходят нередко многие развратные пристрастия и телом обладающие различные непорядочные действия. Известно, наконец, также и то, что о нравственных действиях другого не всегда по внутренней их доброте, но по внешней, чувствам их в противном виде представляющихся, рассуждают обыкновенно. Из чего, как бы некоторого источника, всякие заблуждения и ложные рассуждения, проистекши и разлившись по всему роду жизни и учения, в превеликие приводят их обманы. Да и не удивительно: ибо как первоначальные наши понятия о вещах темные суть и сбивчивые, а не подробные и но отвлеченные надлежащим образом от самых пещей, то и заблуждения, от таких понятий произростшие, вкоренившись в мыслях наших, как бы некоторую им причиняют преграду в поступлении к дальнейшему познанию, так что, наконец, ни одно действие ума нашего не исправляет должности своей порядочно, будучи при самом начале приведено в такое порабощение. И сие особливо зависит от того, что мы не с должным вниманием рассуждаем о вещах, хотя бы то или от небрежения, или худой привычки происходило, или причиною того было сие, что душа наша, всегда имея склонность далее поступать и как бы перескакивать с, одного места на другое, недолго углубляется в рассматривании самых пещей и различении оных между собою.
Но как всякой истины первым началом почитается знание самого себя, то мы легко можем свободиться помянутых болезней душевных, когда, прежде всего испытав свои силы, будем рассматривать, сколь далеко могут оные простираться, чтоб нам, начавшим высокое здание истины и премудрости, в самом продолжении не лишиться нужных и потребных для такого здания иждивений и чрез то не остаться в посмеянии; а особливо ежели надлежащим образом рассмотрим разные причины, доводящие ум наш, теснейшими пределами ограниченный, до разных заблуждений.
Нет нужды пространно доказывать здесь, что род человеческий многим и тяжчайшим подвергается и может подвержен быть заблуждениям, когда толикое множество несогласующих между собою народов нравами, обыкновениями и другими обрядами находится в обширном сем свете. Но одно сие полезно знать, что заблуждения великим суть препятствием внутреннему и внешнему нашему благополучию, так что многие из оных лишают нас чести и всего имения, до великого доводят нас стыда и посмеяния, когда открыты бывают, и нередко самую жизнь нашу в крайнюю ввергают опасность. Из чего явствует, что о искоренении оных всевозможное должны мы прилагать старание. Однакож, как и Буддей утверждает {In element. philosoph. instrument., p. I, cap. 2, ╖ 30. [B книге "Первоначальные основания философских утверждений".]}, прежде всего потребно знать причини оных, давно уже многими разумнейшими исследованные философами, и разделение оных по крайней мере всеобщее.
Заблуждения или первообразные суть, от которых другие происходят, или производные, то-есть происходящие от других. В числе первообразных заблуждений считаются предрассуждения, как бы рассуждения, еще несозрелые и предваряющие здравый разум. Иные с Цицероном называют оные такими мнениями, когда мы без всякого рассуждении и дальнейшего размышлении ложную или не довольно спознанную вещь признаем за истинную. Бакон же Веруламий весьма разумно уподобляет предрассуждения истуканам {De augmentis scient., lib. I, cap. 4. [Об усовершенствовании наук.]}, ибо как язычник, не знающий правил истинного богопочитания, воздает честь божескую таким неодушевленным изваяниям, так равномерно многие из смертных, не последуя здравому рассуждению, наблюдают и как бы обожают различные предрассуждения, так что едва ли и свобождаются от оных. Сие ж самое подтверждает и один стихотворец, говоря: Dediscit animas sero, quod didicit d iu , то-есть нескоро отвыкаем от того, к чему привыкла чрез долгое время {Poeta tragicus in Troade. [Трагический поэт и "Троянцах".]}. Надобно думать, что и престарелые люди по сей же причине упорно стоят в своих мнениях и бесстыдно стараются защищать оные, хотя бы и великому подлежали предосуждению. Изрядно Гораций {Epistola I, lib. 2. [Письмо 1, кн. 2.]} для таких людей воспевает следующее:
Vel quia nil rectum, nisi quod placuit sibi, ducunt;
Vel quia turpe putant parere minoribus, et quao
Imberbes dediscere, senes perdenda fateri;
то-есть: или потому они суть упрямы, что ничего за справедливое не почитают, кроме того, что им нравится; или потому, что за бесчестие вменяют повиноваться младшим и признаться в том, что они, будучи уже стариками, должны позабыть все то, чему научились в младости.
И тако чувства, во-первых, пленив разум наш в послушание, с самого нашего младенчества великое причиняют нам помешательство в точном познании вещей. И, конечно, так: ибо чувства первое начинают обладать нами, и мы скорее и охотнее повинуемся оным, нежели сему. Ибо мы, положившись на оные, часто не приноравливаем представлений своих к самым вещам, что бы и надлежало делать, но обратным образом обыкновенно в таком случае поступаем, то-есть самые вещи сравниваем с своими представлениями. Так, например, солнце, в превеликом от нас отдалении находящееся, представляем себе некоторым кругом огненным, не постигая зрением своим другой его стороны и не понимая того, что оно есть тело шаровидное. Так, рапным образом думаем, что тела небесные имеют круговое и все рапное обращение; искуснейшие ж, напротив того, астрономы разное разным небесным телам приписывают движение, изведан то чрез надежнейшие и достовернейшие опыты. А чтоб такие положения наши сходствовали с самыми небесными явлениями, то мы на сей конец премногие другие часто вымышляем, и такие, которые не столько из рассматривания самых тел, сколько из излишнего и несправедливого представления мыслей наших проистекают.
И поистине, ничто так большего вреда не причиняет познанию человеческому, как такая неограниченная вольность вымышлять что-нибудь по своему произволению, полагаясь на одни токмо чувства, с составлением же и видами самих вещей не сообразуясь. Да и излишнее упражнение, употребляемое в рассматривании и различении между собою вещей мелких и пустых без употребления в помощь для чувств исправного орудия, нередко великие умы разумнейших мужей доводит до крайнего истощения: в самой же вещи многого незнание составляет великую часть премудрости. Мы обыкновенно стараемся в самых вещах найти то, что в одном токмо чувстве находится. Итак, не разбирая, что добро и худо, что полезно или вредно, по одному токмо чувству о том так и заключаем, хотя б то и с великим нашим соединено было вредом; а того и не понимаем, что чувства наши в рассуждении души одно токмо делают вспоможение, как микроскопы или телескопы в рассуждении глаз. Кратко сказать, столько мы на чувства свои у по паем, что, все свое познание зависящим от оных почитая, и утверждать не сомневаемся: нет ничего в разуме, чего бы прежде не находилось в чувствах.
Да и продолжаемое чувствование, инако называемое воображение, и из того непосредственно происходящее вымышленно чего не делают, и до какого, оные не доводят нас заблуждении, всякому, думаю, известно. Ибо часто мы воображаем и мыслях своих золотые горы, а в самой вещи никогда не видывали таких; часто, отделяя нечто от одной нощи, присовокупляем оное к другой без всякого приличества и разбора; и чрез такое, наконец, совокупление одного с другим производим в свет различные чудовища, каких никогда в оном не находилось и не могут находиться, разве в одном токмо нашем вымышлении. Так, например, стихотворцы представляют себе Гарпии наподобие девицы, имеющей женские волосы, крылья и тело ястребиные, уши медвежьи, а руки человеческие. Но кто видал когда такое чудовище? и кто будет подтверждать, что такое чудовище находится в еноте? Никто поистине; но всяк скажет, что оно обитает токмо и воображении стихотворцев.
Хотя отвлечение, то-есть способность всеобщие о вещах производить понятия, много вспомоществует нам в просвещении нашего разума и чрез то отличаемся мы от бессловесных скотов, однако и оно нередко совлекает нас с пути истинного; а особливо когда мы отделенными представляющиеся в уме токмо нашем вещи и в самом дело почитаем оные быть такими; или когда представляющееся нам токмо вообще что-нибудь добрым и худым, относим оное и к особенным случаям. Так, например, безрассудно опасаемся смерти или боимся лихорадки, как бы некоторых существ, в отделенности находящихся. Равным образом несправедливо многие умствуют философы, когда стараются доказать, что пространство (spatium) есть вместилище тел, так же как бы некоторое существо, в особливости состоящее. Но больше всего подвержены такому заблуждению все те безбожники, кои, не хотя употреблять имени божия и, следственно, не желая ему яко создателю своему воздавать должного почтения, вместо того употребляют имя натуры, не зная и сами изъяснить и истолковать сего слова.
Не меньшее помешательство причиняет нам в продолжении нашего познании и самолюбие (philautia), то-есть непорядочная любовь к самим себе, ибо сим пороком зараженные люди ни рассуждать справедливо, ни умствовать правильно о вещах не могут, но обо всяком деле по своим токмо пристрастиям и прихотям рассуждают, хотя истина совсем независимою от оных почитается. Предложено уже было выше сего мною, п[очтенные] с[лушатели], что мы почти никогда не рассуждаем о вещах по их сущности, но большею частию при всяком рассуждении имеем отношение к самим себе. И так навыкши чрез то аки бы почтение оказывать себе, всегда и сходственность с склонностями своими и о других заключаем. А особливо когда думаем, что нее наши помышлении и все мнения столько суть ясны и достоверны, что по предложении оных всяк и принужденно может согласиться на оные; тех же, кои инако думают и рассуждают, невеждами и безрассудными людьми обыкновенно почитаем. По сей-то причине, как можно думать, столь долго в презрении и находились многие преполезные средства и достовернейшие опыты, поколику, излишно уповая на самих себя, люди нимало о изобретении оных не старались, но думали, что все подвержено одному токмо их разумению. Да и ныне много находится столько высокомерных, что они, о природной своей остроте высокими мнениями будучи надменны, думают, что все подвержено их знанию. Итак, положившись на то, издеваются над неизвестностию темных учений, описывают вредительные действия, науками в душах производимые, вооружаются против тех, кои с неусыпным попечением обращаются в трудах, словом: внутренно веселятся и других уверяют, что они никакому учителю и никакой школе ничего не должны, но все получили от природы. Но сколь тщетны таковых людей такие мнения и какому оные подвержены предосуждению, всяк может разуметь. Г. Локк справедливо говорит, что победа, непостоянным остроумием и лишенным всяких замыслов невежеством одержанная, тотчас исчезает, как скоро истинное учение и прилежность против оных выступят. Да хотя бы такие презрители наук и упражняющихся в оных и не обманывались в своих мнениях и в самом деле разумом гораздо превосходным одарены были от природы, то бы не должны ли они были с большею справедливостию почитать оные природные свои дарования поощрением к прилежанию, нежели причиною презрения к наукам. Ибо более достоин поношения и посмеяния тот, кто тучную и плодоносную от природы землю оставляет в пренебрежении, нежели тот, коего поле едва токмо за приложенные труды может заплатить своему делателю. Чрез самолюбие, наконец, как утверждает Гаузен {Log. [Логика], р. II, q. VIII, art. III, с. 253.}, питается дух противоречии. Ибо, говорит он, часто мы, отчаявшись собственными своими силами защитить высокое о себе мнение, чужую славу и честь стараемся себе похитить и на оных воздвигнуть храм своему высокомерию. Такой противоречия дух питают по большей части зависть, ревность, ненависть и другие страсти, ослепляющие разум.
И подлинно, страсти, ежели они овладеют разумом нашим, много оному воспящают простираться к дальнейшему познанию вещей.
Так, например, с зависти худо рассуждали иудеи о Христе спасителе мира: "Мы, -- возопили они против него, -- закон имамы, и по закону нашему должен есть умрети" {Иоан, гл. 19, ст. 1.}. Равномерно и от страха они ж следующее составляли умствование: аще оставим его тако, вси веруют в него, и придут римляне и возьмут место и язык наш {Иоан, гл. 11, ст. 48.}. От излишнего ж желания и надежды часто вместо желаемой и чаемой вещи принимаем такую, которая или подобна токмо той, или воображение представляет такое по оному: quod volumus, facile credimus, то-есть чего желаем, тому легко верим. Примером в сем случае могут нам служить те же самые несчастливые иудеи: они от безмерного желания, чтоб видеть мессию, и от излишней надежды на имеющее быть чрез него искупление от бедственного их состояния, в такое, наконец, пришли заблуждение, что и самых обманщиков не сомневались принимать за чаемого ими мессию, кои на них вместо свободы -- порабощение и вместо вольности -- несносные тягости налагали {Напр., Саббатей Севи Смирней около ста лет пред сим временем, как историки повествуют, более двухсот тысяч иудеев из всей почти Азии, Африки и Европы подманив, привел их потом себе в подданство (см. Остерриедер. Лог. Практич., стр. 340).}. Но можно и о следующих страстях умолчать, как то о честолюбии и сребролюбии, яко главнейших нарушителях спокойствия душевного, поколику сим порокам вдавшиеся люди часто сами себя другим попускают обманывать. Например, честолюбивых прельщают разные предсказатели и астрологи, предвозвещая им неизвестно по каким признакам счастие или несчастие; а сребролюбивых обманывают ворожеи или алхимисты: первые -- показывая им, что в сем или в том месте великое сокрыто сокровище, а последние -- уверяя их, что они могут философический составить камень и разные из разных металлов сделать превращения5; и самой же вещи Alchimista niliil habel in cista, то-есть у алхимистов сундуки чисты.
До сих мест, п[очтенные] с[лушатели], исчисляемы были мною внутренние причины, препятствующие нам в продолжении нашего познания, теперь остается, да и самый порядок велит, кратко упомянуть и о внешних, в числе коих кроме других многих считается особливо худое воспитание. И поистине, весьма сожалительно, когда видишь, что многие родители, ежели только должно называть их родителями, такие находятся в свете, что они о воспитании своих детей ни малейшего не имеют попечения, но подлые свои поступки и различные пороки или гнусными собственными своими примерами, или скверными словами в младые их сердца всевают. Но более всего разные юноши разными пороками заражаются оттого, что родители их, или с излишеством потакая и поблажая им, ничему другому, таким образом поступая с ними, не научают их, кроме одной нежности и непосредственно из сей происходящему высокомерию и неповиновению. Другие ж, напротив того, родители, жестоко и сурово поступая с своими детьми, часто ругают их и нередко наказывают, и чрез то отняв у них всю охоту к наукам, из умных делают их глупцами и из благородных гнусными подлецами; а того но знают безрассудные, что невежда токмо исправляется страхом и что наказание есть последнее уже средство, и то для ленивейших. Квинтилиан за неблагопристойное почитает наказаниями принуждать детей к исправлению их должностей. Локк же говорит, что тогда только должно употреблять наказания, когда все другие средства без всякой пользы употребляемы были. Весьма бы желательно было, когда бы родители старались наиприлежно испытывать еще с малых лет кроющуюся в детях своих к тому или к другому склонность и в сходственность с оною сим или другим обучать наукам. Ибо первая жизни заря обыкновенно предвозвещает последующей сияние или темноту по оному: quod iuvenis suescit, senex demittere nescit, то-есть к чему с молодости привыкнешь, от того и в старости не скоро отвыкнешь. Также urit mature, quod vult urtica mancre, то есть и крапива молодая жжет. Так некогда из одного беремя дров, которые Протагор, будучи еще мальчиком, связал, приноравливая к своим плечам, узнал Демокрит, что в нем великая острота разума находится. То же самое повествуют историки и о удивительном остроумии Токсиквира, которого в одно время увидев господин его, что он не токмо порядочным образом на плеча свои кладет дрова, но и в печи оные по порядку обыкновенно располагает, присоветовал ему, хотя сам и не был ученый, записаться в службу, где он находясь в короткое время так прославился, что напоследок великим японским государем под именем Тайкосама свету был известен.
Другая внешняя причина, познанию нашему также причиняющая препятствие, не меньшего требует внимания -- обращение, говорю, с простым народом. Известно уже всякому, коликими и какими простой народ заражен бывает предрассуждениями. Везде во всяком простом народе приметить можно бесчисленные заблуждения, от неразумения и легковерности оного по большей части происходящие. Ибо простые люди обыкновенно, имея грубое сложение мозга и излишество в крови, всему верят без всякого дальнего размышления; особливо ж по разности климатов, сложений телесных и обыкновений у разных народов разные ложные и произошли мнения, а оттуда так называемые народные ненависти и вечные брани, по свидетельству Ювеналову в 15 Сатире. Но больше всего сожалении достойно, что простые люди, будучи воображении своего рабами и мало имея смысла, от заблуждений своих, каких сами они не примечают, ни чрез кого отучены быть не могут, да и никто учинить того, хотя бы и хотел, не осмеливается по причине обладающего уже ими такого предрассуждения. Столько они в сей жизни зла не токмо самим себе, но и другим причиняют, что разумнейшие люди более жалобу на них приносят, нежели о исправлении их помышляют. Да и неудивительно, потому что душа наша, никакого еще не имея понятия о вещах, сопрягается с телом и по совокуплении с оным помощию чувствования и воображении с, малых лет от простых людей научается всему тому, что напоследок во всю нашу жизнь приводит нас в замешательство и притом все мысли и действия наши как бы некоторою черною краскою прикрывает и затмевает...