Съ того самаго дня, какъ присяжный повѣренный Брагинъ принялъ на себя въ первый разъ въ жизни защиту предъ военнымъ судомъ девяти каторжанъ, обвиняемыхъ, по 279 статьѣ, карающей смертной казнью, имъ овладѣла совсѣмъ особое, неизвѣстное ему раньше, душевное состояніе. Въ него вселилась смутная, но большая тоска отъ страха за ихъ жизнь, и такая же смутная, но страстная надежда, что они будутъ спасены.
Пять дней пути къ тому сибирскому городу, гдѣ долженъ былъ состояться судъ, онъ думалъ только о нихъ и о нелѣпой жестокости казни.
Получивъ пропускъ, Брагинъ на шустрой извозчичьей лошадкѣ отправился въ тюрьму.
Пока простыя санки двигались по городскимъ улицамъ, его не покидало обычное теперь для него состояніе тоскливаго безпокойства за жизнь его девяти кліентовъ. Но когда, продолжая путь къ стоявшей за городомъ тюрьмѣ, онъ выѣхалъ на просторъ сверкающихъ бѣлизной снѣжныхъ полей, а потомъ пересѣкъ и старую сосновую рощу, съ могучими деревьями-великанами, усыпанными хлопьями снѣга, отъ которыхъ вѣяло неземнымъ спокойствіемъ непреходящей вѣковой красоты, онъ вдругъ весь встрепенулся, расправилъ въ шубѣ плечи, вздохнулъ всей грудью и заговорилъ самъ съ собой:
-- Что за вздоръ!? Висѣлицы -- среди этой красоты лѣсовъ и полей?.. Вздоръ!..
Онъ бодро, даже весело соскочилъ съ санокъ, подошелъ къ воротамъ тюрьмы и дернулъ заржавленную ручку звонка. Раздался протяжный, переливчатый звонъ, и все стихло.
Бѣлая стѣна тюрьмы съ угловой башней, на снѣгу у нея едва замѣтный, закутанный, недвижимый, какъ кукла, часовой, кругомъ снѣжная равнина, тишина и яркій свѣтъ морознаго зимняго полдня -- повѣяли на него полнымъ душевнымъ покоемъ и ясностью какого-то будто вновь родившагося въ душѣ чувства жизни. Забывшись и отдавшись этому новому настроенію, Брагинъ стоилъ у воротъ, безсознательно повторяя про себя навязавшіяся слова:
-- Не можетъ быть! Не можетъ быть!
-- Баринъ, звоните крѣпче,-- посовѣтовалъ извозчикъ. Они, черти, сразу никогда не откроютъ.
Брагинъ нетерпѣливо позвонилъ. Воротный надзиратель медленно зашевелился, посмотрѣлъ въ глазокъ маленькой калитки, отперъ ее и пропустилъ защитника.
На большомъ тюремномъ дворѣ лежалъ такой же бѣлый покровъ, и грудь дышала тѣмъ же морознымъ воздухомъ.
Такъ какъ "смертниковъ" не приказано было выводить изъ камеры, то послѣ долгихъ перезвоновъ по телефону въ конторѣ тюрьмы, послѣ подозрительныхъ оглядываній искоса -- Брагина повели въ помѣщеніе, въ которомъ находились его подзащитные.
Они провели въ тюрьмѣ уже два мѣсяца. За этотъ срокъ къ нимъ заходили только слѣдователь и прокуроръ, и еще однажды посѣтилъ ихъ губернаторъ, желавшій лично видѣть этихъ важныхъ преступниковъ, совершившихъ, какъ онъ говорилъ и думалъ, звѣрское, неслыханное по своей дерзости нападеніе на военный конвой съ цѣлью побѣга, вслѣдствіе чего губернаторъ и передалъ это дѣло въ военный судъ.
По отношенію къ себѣ начальствующихъ лицъ, по взглядамъ и разговорамъ караулившихъ ихъ солдатъ, по строгостямъ режима, по постоянному опасенію за ихъ побѣгъ начальника тюрьмы, его помощниковъ и надзирателей, по внезапно возникшему прозвищу ихъ "смертниками", а ихъ камеры "смертной" -- они знали, что всѣ считаютъ ихъ обреченными на казнь. Они сознавали это до такой степени ясно, что ихъ никогда не покидало чувство очевидности предстоящей имъ судьбы. Отъ этого у нихъ вытравились изъ сознанія всякіе расчеты на избавленіе отъ смерти, но вмѣстѣ съ тѣмъ развилась обычная черта всѣхъ смертниковъ -- мечтать, что какъ-нибудь случайно, какимъ-то чудомъ, но они въ концѣ-концовъ ускользнутъ отъ висѣлицы...
Всѣ девять содержались вмѣстѣ въ одной камерѣ, такой тѣсной, что они едва размѣщались на ея полу. Ни стола, ни наръ въ камерѣ не было. Грязное окно съ рѣшеткой было такъ высоко и такъ мало, что они не видѣли ни клочка неба. Для всѣхъ отправленій и днемъ и ночью стояла "параша".
Ни одного изъ нихъ ни разу не выпускали изъ камеры даже въ коридоръ, а въ глазокъ двери они постоянно видѣли слѣдившіе за ними глаза часового-солдата. Они были закованы по рукамъ и ногамъ, причемъ наручники были соединены такой короткой цѣпью (всего въ шесть вершковъ), что ни лежа, ни сидя, ни стоя, никакъ нельзя было найти для рукъ такого положенія, чтобы они не отекали и не ныли. И эта непрестанная боль въ рукахъ также непрестанно напоминала о казни, спугивая съ души всякій проблескъ осмысленной надежды. И дни и ночи они проводили большею частью лежа на полу, точно живые трупы въ общей, такъ сказать, предварительной могилѣ. Лишь временами они отчаянно шумѣли, ругались или спорили въ нѣсколько голосовъ подъ пронзительный лязгъ кандаловъ. Въ эти періоды казалось, что отъ нихъ отлеталъ неразлучный съ ними ужасъ смерти, но онъ напоминалъ о себѣ остальной тюрьмѣ, и она вся сразу вспоминала о своихъ девяти "смертникахъ". Потомъ они затихали, и тюрьма какъ будто забывала о нихъ... Ужасъ смерти снова безраздѣльно водворялся лишь въ ихъ камерѣ... Хотя они, какъ всѣ сбитые судьбой въ одну кучу, отрѣзанные отъ всѣхъ впечатлѣній человѣческой жизни, но люди, жили въ постоянномъ каждый противъ всѣхъ и всѣ противъ каждаго раздраженіи, но, когда это чувство особенно обострялось, то, крича, ругаясь, лязгая кандалами, они избавляли въ такіе моменты другъ друга отъ навязчиваго представленія объ ожидавшей ихъ участи. И это было ихъ общимъ спасеніемъ среди ихъ общей смертельной тоски.
Когда старшій помощникъ ввелъ Брагина въ пропитанный густой тюремной вонью коридоръ, и надзиратель, гремя желѣзомъ, быстро отперъ и распахнулъ дверь "смертной" камеры, заключенные моментально вскочили съ пола, и въ тотъ же мигъ раздался такой рѣзкій и страшный лязгъ сразу восемнадцати паръ кандаловъ, что Брагинъ отъ неожиданности и жуткой боли въ душѣ въ первую минуту совсѣмъ растерялся. Заключенные же сгрудились въ кучу, и всѣ придвинулись къ нему, ища взглядомъ его глазъ. Осмотрѣвшись въ полутьмѣ, онъ впервые въ жизни увидѣлъ предъ собой людей, знающихъ, что имъ навѣрное не избѣжать казни. Онъ увидѣлъ ихъ сверкающіе глаза, смотрѣвшіе съ блѣдныхъ, отечныхъ, тюремныхъ лицъ, какъ темная, холодная вода прорубей на рѣкѣ зимою, и вдругъ понялъ, какой ужасъ кроется въ этихъ стеклянныхъ взглядахъ, привыкшихъ въ долгіе дни и ночи сверлить лишь холодную бездну по ту сторону жизни.
Ихъ страшныя въ своей неподвижности лица и дико блестѣвшіе глаза всѣ уперлись въ растерявшагося защитника, стараясь уловить, есть ли у него какая-нибудь надежда? У Брагина же почти остановилось сердце, и онъ закрылъ на секунду глаза. Но, сдѣлавъ надъ собою усиліе и вспомнивъ свое настроеніе по дорогѣ чрезъ сосновую рощу, онъ овладѣлъ собой, и вдругъ сознательно, спокойно и ясно улыбнулся имъ и дружески сталъ здороваться съ ними.
-- Вы первый человѣкъ, котораго мы здѣсь видимъ,-- почти закричалъ одинъ изъ нихъ.
И всѣ они сразу, перебивая другъ друга, забросали Брагина вопросами, залязгали цѣпями, заговорили, не слушая ни его, ни другъ друга, быстро переглядываясь съ нимъ и между собой радостными взглядами. Они вдругъ прочли въ его лицѣ, въ его глазахъ, во всей его фигурѣ и жестахъ надежду на жизнь, о которой онъ не смѣлъ, не могъ или не умѣлъ сказать словами. И Брагинъ видѣлъ, какъ мгновенно сползла съ ихъ лицъ роковая неподвижность, и быстро исчезла та особая, покрывавшая ихъ уже тѣнь, которая бываетъ лишь на лицахъ приговоренныхъ къ казни. Среди смерти какъ бы пронеслось дуновеніе жизни...
Съ этого свиданія съ защитникомъ для заключенныхъ наступилъ новый періодъ ихъ существованія,-- періодъ напряженной борьбы съ судомъ за свою жизнь.