Приходъ Василья.
На дубовой лавкѣ, за столомъ, покрытымъ узорчатой скатертью, сидитъ прикащикъ Новогородской: на столѣ чарочка серебреная и сткляница Мальвазіи, принесенная по утру челобитчикомъ, гостемъ Дацкимъ. По безпорядку сѣдыхъ кудрей, по заспаннымъ глазамъ и бородѣ всклокоченной можно угадать, что Матвѣй Борисовичъ недавно покинулъ лежанку, на которой отдыхалъ послѣ обѣда, то медленно попивая лакомое винцо, то расчесывая черепаховымъ гребнемъ спутанные волосы,-- онъ, какъ бы нёхотя улыбается проказамъ паука, своего шута, сказочника, пѣсенника и скомороха. Паукъ наряженъ съ странною затѣйливостію: спинка его полукафтанья желтая суконная, одинъ рукавъ золотой наволочный, другой зеленый бархатный, полы синія крашенинныя; на ногахъ не сапоги, но Татарскіе мечеты; въ ушахъ на мѣсто серегъ, кольцы съ гремушками. Смышленый дуракъ говоришь неумолкно побасенки, присказки, прибаутки, и для потѣхи своего господина, кривляется до невѣроятности, мяукая, представляетъ голодную кошку: сидя на корточкахъ, передразниваетъ, какъ собака любуется жирнымъ кусочкомъ. Староста манитъ затѣйника пустою чарочкою, паукъ бросается къ ней и, увидѣвъ обманъ, дѣлаетъ смѣшныя ужимки, притворно плачетъ, облизывается, говоря: по усамъ текло, а въ ротъ не попало; -- господинъ хохочетъ.
Смѣхъ прервался нечаяннымъ приходомъ юнаго гостя. Въ мутныхъ глазахъ незнакомца изображалась кручина, на блѣдныхъ щекахъ изнеможеніе; робкая поступь его согласовалась съ бѣднымъ рубищемъ, благородныя черты съ остатками одежды богатой. Пришлецъ, помолясь честнымъ иконамъ, поклонился въ поясъ хозяину, и спрашиваетъ: "помнить ли, Матвѣй Борисовичъ, твоего благопріятеля, Андрея Игнатьевича Боголюбскаго?"
-- Помню друга закадышнаго, отвѣчалъ прикащикъ, помню хлѣбъ-соль его.--
"Коли помнишь, такъ покажи на мнѣ любовь къ нему: я сынъ Андрея Игнатьевича. "-- Вася -- Вася! произнесъ радостно Матвѣй Борисовичъ, и кинулся обнимать юношу.
Василій Андреевичъ! вскричалъ Паукъ, цѣлуя руки ненагляднаго сынка прежнихъ господъ милостивыхъ.
Но скажи, дорогой Вася, молвилъ староста съ изумленіемъ, отъ чего одѣтъ ты не по роду своему, и зачѣмъ пожаловалъ къ намъ въ великій Новгородъ?
Государь Матвѣй Борисовичъ, пріюти меня горемышнаго.
Ужь ли несгода пришла на твоего батюшку и твою матушку?
Ихъ не стало, отвѣчалъ осиротѣлый, и залился горькими слезами.
Староста, пораженный печальною вѣстію, долго безмолвствовалъ и плакалъ, Паукъ долго рыдалъ, вопилъ, исчисляя добрыя дѣла покойныхъ. Наконецъ Матвѣй Борисовичъ отеръ омоченные глаза, положилъ предъ образомъ Всемилостиваго Спаса три поклона, просилъ умиленно Сына Божія: "да помянетъ усопшихъ рабовъ своихъ и да упокоишь души ихъ въ Царствіи небесномъ! "
Добрый старикъ, по совершеніи молитвы, сѣлъ на скамью, опустя голову отягченную горестными размышленіями. Подлѣ него сѣлъ и Василій, перестаетъ проливать слезы, облегчаетъ вздохами стѣсненную грудь свою и началъ разсказывать о кончинѣ родителей.
Престарѣлый конюшій Иванъ Петровичъ Ѳедоровъ, Бояринъ доблестный въ дѣлъ ратномъ, глубокомысленный въ думѣ Государевой -- попалъ въ немилость. Царь захотѣлъ извести его; подослалъ къ конюшему мнимую грамоту Сигизмунда, въ которой подущалъ опальнаго на измѣну. "Что мнѣ у тебя дѣлать" -- отвѣчалъ Королю Польскому честный вельможа,-- "ходить въ войскахъ твоихъ не могу, промышлять тебѣ красавицъ не умѣю, увеселять машкарствомъ не учился. " -- Извергъ, неумиленный вѣрностію подданнаго, искалъ новаго предлога погубить его: клеветники, угадавъ тайное желаніе мучителя, открыли небывалой заговоръ, назвали Ѳедора главою лиходѣевъ Царскихъ. Іоаннъ, не требуя улики, запрещая оправданіе, зарѣзалъ несчастнаго и повелѣлъ Опричнымъ карать заговорщиковъ: много погибло Князей, воеводъ заслуженныхъ, сановниковъ опытныхъ. Кромѣшники съ воплемъ ужаснымъ бѣгали въ Москвѣ изъ улицы въ улицу; безъ суда, безъ счету убивали встрѣчныхъ. Стольникъ Андрей Боголюбскій служилъ въ походахъ Казанскихъ подъ начальствомъ зарѣзаннаго конюшаго. Оставя службу, онъ доживалъ въ молитвѣ и строгомъ воздержаніи вѣкъ свой: благодѣтельствовалъ безпріютнымъ вдовицамъ, кормилъ недужныхъ старцевъ, воспитывалъ сиротъ неимущихъ, и страстный къ учености (тогдашняго времени), читалъ прилежно Библію, житія Святыхъ, переводы и сочиненія трудолюбивыхъ книжниковъ.-- Имѣя благородное сердце, Андрей любилъ прежняго добраго начальника; всегда въ день его Ангела, въ Новый годъ и по праздникамъ Господскимъ приносилъ на поклонъ вкусный и огромный пирогъ, изготовленный самою Татьяной Алексѣевной, супругою стольника. Ѳедоровъ, посѣщая Боголюбскаго, съ удовольствіемъ слушалъ его рѣчи, бесѣдовалъ съ нимъ о догматахъ Вѣры, о сказаніяхъ древнихъ лѣтописцевъ; вельможа-хлѣбосолъ благоволилъ и къ Татьянѣ, угощавшей его сладкими яствами, напитками -- и не рѣдко цѣлыя ночи просиживалъ у радушныхъ хозяевъ. Вотъ преступленіе ихъ.
Услышавъ о смерти конюшаго, Андрей Игнатьевичъ съ женою и сыномъ ходилъ въ церковь, служилъ панихиду по усопшемъ; возвратясь домой, они сѣли за обѣденный столъ, съ сокрушеніемъ вспоминали о покойникѣ, славили добрыя дѣла и щедрость его.... Вдругъ Опричники вламываются на дворъ, вбѣгаютъ въ столовую избу, связываютъ устрашенныхъ супруговъ и юнаго Василія, кидаются грабить, разбиваютъ кладовую, берутъ тяжелые кубки серебряные, богатыя одежды и собольи шубы прародительскія. Но звѣрскіе корыстолюбцы еще алкаютъ добычи, пытая связанныхъ, требуютъ казны ихъ. "У меня нѣтъ ее, отвѣчалъ Боголюбскій, руками нищихъ я переслалъ мое сокровище къ Христу Спасителю. " Кромѣшники бечевой перепиливаютъ шею праведнику; обухомъ размазживаютъ голову набожной Татьянѣ...
Василій видѣлъ обагренныя тѣла родителей, видѣлъ ярость палачей, но не страшился мученія. "Змѣи лютые, псы кровожадные! кричалъ имъ отчаянный юноша, насыщайтесь моею плотію, пейте кровь мою." Опричники смѣялись надъ ругательствами безсильнаго, въ злобномъ презрѣніи попирали его ногами, даже ранили въ руку длинною сѣкирой; но -- умертвивъ отца и мать, не захотѣли надъ сыномъ совершить злодѣяніе безполезное. Василій уже не имѣлъ родителей, пожитки ихъ были расхищены, жилище и богатая вотчина были записаны на Государя; въ Москвѣ боялись помочь опальному,-- оставался ему пріютъ въ Новѣ - городѣ у Матвѣя Борисовича.
Дворянинъ Матвѣй Борисовичъ подъ стѣнами осажденной Казани былъ подручною головою въ сотнѣ Боголюбскаго; послѣ, по его милости, въ Шуѣ сидѣлъ на кормленіи; наконецъ, но его же покровительству сдѣлался въ Новѣгородѣ старостою и, вѣдая расправу гостей иноземныхъ съ Россіянами, получалъ хорошій доходъ. Признательный къ благодѣяніямъ Стольника, онъ съ горестью выслушалъ расказъ о кончинѣ его; утѣшая печальнаго сироту, сказалъ: "не кручинься, Вася, Богъ отнялъ у тебя отца и мать, а у меня благодѣтелей; но буди святая воля Его! Онъ все устрояетъ ко благу; напрасно убитые ликуютъ нынѣ съ праведниками у Престола Господа-Вседержителя: а ты, доброй молодецъ, пока я живъ, не натерпишься нужды. "
Желая съ великолѣпіемъ отдать послѣдній долгъ умершимъ, онъ опредѣлилъ не малую часть казны своей на вклады въ знаменитѣйшія церкви Русскія и Византійскія, на раздачу милостыни бѣднымъ и узникамъ, на искупленіе безродныхъ полоняниковъ, и намѣрился угостить знакомыхъ роскошнымъ обѣдомъ въ память покойниковъ.
Когда Матвѣй Борисовичъ окончилъ распоряженіе, вошла сѣнная дѣвушка единственной дочери его и доложила, что Наталія собирается ужинать. "Ладно, отвѣчалъ староста, сей часъ буду и приведу съ собой дорогаго моего гостя."
-- Нѣтъ, Матвѣй Борисовичъ, сказалъ Василій, меня отъ ѣды отбило.
"Коли не изволитъ, такъ приневоливать не стану. Тебѣ, чай, съ дороги неблизкой отдохнуть хочется. Прикажи холопамъ проводить тебя въ теплой сѣнникъ мой, да устроить постелюшку помягче."
Усердные холопи съ подобострастіемъ повели юношу въ сѣнникъ черезъ дворъ, по хрустящему снѣгу, и когда онъ прочиталъ молитвы на сонъ грядущимъ, постель уже была изготовлена: его разули, раздѣли, положили на пуховую перину, покрыли куньимъ одѣяломъ. Колтырья сказочникъ принялся отправлять должность свою и скоро глубокій сонъ, прервалъ горестныя мысли утомленнаго.
Сорочины.
Еще все покоилось въ Новѣгородѣ, а на поварнѣ Старосты уже заблистали жирники, и бабы стряпчія принялись за дѣло. Потомъ поднялась ключница, мамка Наталіи, Василиса, и разбудивъ нѣсколькихъ холопей, пошла на погребъ разлить въ ведра пиво и медъ цѣженой, а стопы наполнить вишневымъ, малиновымъ, боярскимъ и чужеземными винами. едва начало свѣтать, пробудились печальный Василій и Матвѣй Борисовичъ, который съ поспѣшностію оконча обыкновенную молитву, поѣхалъ звать Архіепископа и гражданъ имянитыхъ, а къ не столь знатнымъ послалъ двухъ знакомцевъ чисто одѣтыхъ съ поклономъ и приглашеніемъ.
Когда Староста возвратился домой, мало по-малу гости начали съѣзжаться: людей неважныхъ встрѣчали на крыльцѣ знакомцы и холопы, болѣе важныхъ встрѣчалъ Василій, а нѣкоторыхъ самъ хозяинъ съ дочерью. Раздался звонъ благовѣста, и посѣтители направили путь ко храму Св. Софіи. Мущины бѣдные шли, богатые, окруженные толпами челядницевъ, ѣхали на коняхъ убранныхъ съ пышностію Азіатскою; женщины сидѣли въ саняхъ, украшенныхъ Кизильбашскими коврами, и плѣняли не выразительностію лица, по здоровьемъ, свѣжестію, хотя искаженною румянами. Шествіе заключалось наемными плакальщицами, которыя ударяли себя въ грудь и на распѣвъ громко вопили: "Государь нашъ батюшка, Андрей Игнатьевичъ! Государыня наша матушка, Татьяна Алексѣевна! вы на кого покину ли насъ? вы зачѣмъ оставили бѣлый свѣтъ? васъ не жаловалъ ли Царь-Государь? у васъ не было ль казны и вотчины? у васъ не было ль сынка возлюбленнаго?"
Церковь наполнилась: ибо къ приглашеннымъ Старостою присоединились многіе любопытные. Предстоящіе ожидали Архіепископа въ безмолвіи, Владыко вошелъ сопровождаемый Архимандритомъ, окруженный духовными чинами и, совершивъ Литургію, служилъ панихиду; у всѣхъ на лицахъ изображалась печаль искренняя или принужденная; Василій неутѣшно, плакалъ. Когда же Святитель, Архимандритъ, Іереи, Діаконы и томнозвучный клиръ провозгласилъ съ сокрушеніемъ вѣчную память Андрею и Татьянѣ; когда молящіеся -- иные отъ Христіанской чувствительности, другіе для пристойности -- прослезились; когда староста и его домашніе зарыдали; наконецъ когда плакальщицы завыли голосомъ пронзительнымъ, страшнымъ: въ сію минуту горести и плача Василій поблѣднѣлъ, задрожалъ, теряя чувства, и грянулся о помостъ церковный. Его вывели, и посадили въ сани вмѣстѣ съ Натальею: ибо онъ не имѣлъ силы ѣхать на аргамакѣ.
Прозябшіе кони, укрощенные возницею, медленно двинулись. Наталія, тронутая слезами сироты, желала утѣшить его, преодолѣла дѣвическую застѣнчивость и промолвила:, не плачь, Василій Андреевичъ! "Василій, Пораженный голосомъ утѣшительницы, пришелъ въ себя. "Какъ мнѣ не плакать, отвѣчалъ онъ, у меня отняли отца и мать; ихъ не достану ни за какое сокровище! " -- Василій Андреевичъ, сказала Наталія, мой батюшка станетъ тебя жаловать, какъ сына роднаго; а я буду любить тебя, какъ нарѣченнаго братца.--
Гости, вошедъ въ тѣсные покои Старосты, сѣли за столъ: обѣдъ продолжался болѣе трехъ часовъ; не было счета яствамъ ) ни конца подчиванью; Матвѣй Борисовичъ, прося покушать или выпить, кланялся до земли, заставлялъ и дочь свою кланяться. На первомъ мѣстѣ сидѣлъ Архіепископъ Пименъ, лукавый корыстолюбецъ, пронырливый угодникъ мучителя, недостойный священнаго сана Владыки. Отъ него по лѣвую сторону сидѣли Архимандритъ, Священники и Діаконы, а по правую Князь Ѳедоръ Булгаковъ, намѣстникъ Новогородскій и другіе сановники. Подлѣ Матвѣя Борисовича сидѣлъ на полу, поджавъ ноги, Обручъ Ѳомка юродивый. Власяница покрывала сухое туловище его, а около шеи и на мѣсто пояса у него были желѣзные обручи.
Сей юродивый желалъ, ради спасенія души, быть посмѣшищемъ и предметомъ ненависти народа. Набожные граждане осыпали его грязью и камнями, почитая его за грѣхи лишеннымъ ума. Скоро однако жъ разнеслась молва, что будто юродивый исцѣляетъ недуги, и всеобщее презрѣніе къ нему превратилось въ почести. Староста также уважалъ юродиваго и, пригласивъ его помянуть покойниковъ, честилъ, какъ любезнѣйшаго гостя, щедрою русою накладывалъ ему кушанье; но Обручъ ѣлъ мало, за то говорилъ безпрестанно и по большой части загадками, странными шутками, безо всякой связи.
Между гостьми отличался драгоцѣнностію одежды Князь Татаринъ Махмешовичъ. Онъ имѣлъ стройный величественный станъ; черты лица -- оказывавшія Крымца -- правильныя, но безъ пріятности; глаза открытые огненные -- но острые; безпокойные, презрительные взгляды обезображивали ихъ. Плѣненный въ молодыхъ лѣтахъ Русскими, онъ крестился; но исповѣдуя Христіанство, наблюдалъ многіе обряды Мусульманскіе; ибо крестясь, жилъ долгое время при Шахъ-Алеѣ. Когда Іоаннъ гостилъ у сего сверженнаго Царя казанскаго, Князь Татаринъ понравился Монарху и былъ взятъ ко Двору Московскому. Въ Новѣгородѣ ненавидѣли Князя, однакоже честили, угадывая въ немъ клеврета, посланнаго для гибельныхъ наблюденій. Добрый, но слабодушный старикъ Матвѣй Борисовичъ унижался передъ нимъ, ища подобно прочимъ его милости.
Любимецъ Государевъ, сидя за столомъ, величался, говорилъ рѣчи обидныя для гостей и хозяина, чванился, когда подчивали. Онъ не спускалъ очей съ Наталіи, и ярость блистала въ нихъ, когда стыдливая дѣвушка украдкою умильно поглядывала на Василья. При окончаніи обѣда, Наталія обнося пирующихъ вишневымъ медомъ, подала съ поклономъ ковшикъ и Князю Татарину Махметовичу. "Для тебя, красавица, сказалъ онъ, я радъ выпить и не ковшикъ, а сороковую бочку, да и не меду, а настою полыннаго. " -- Ну, Матвѣй Борисовичъ, продолжалъ новокрещенный, у тебя дочка будто цвѣтъ маковый: за такой сожительницей будетъ не житье, а масляница." Похвала не порадовала, но опечалила Наталію 5 ибо въ старину такія ласковыя рѣчи обыкновенно предвѣщали сватовство; а дочь Старосты ненавидѣла сорока-пяти-лѣтняго Татарина. Она знала его надменность, жестокость и развратную жизнь; богомольная Наталія не любила Христіанина невольнаго, приверженнаго къ обрядамъ Мусульманства, знавшагося съ кудесниками; но главною причиною ея отвращенія къ нему были насказы мамки, ожесточенной противъ его и имѣвшей къ тому достаточный поводъ. Однажды въ утро недѣльное Катерина была у обѣдни и, стоя подлѣ Князя Татарина Махметовича, толкнула его нечаянно. Надменный любимецъ Царскій въ бранныхъ словахъ велѣлъ ей стать подалѣе. Обиженная мамка сказала, что въ Божьемъ храмѣ всѣ равны. Левъ и собака равны же бываютъ отвѣчалъ Князь. Имя собаіси раздражило Катерину и заставило ее произнести грубость: Татарина; промолчалъ, но выходя илъ церкви, приказалъ холопу своему дать пощечину бабѣ неразумной,-- и мамка возвратилась домой съ краскою на лѣвой щекѣ, съ яростію въ сердцѣ, съ ругательствомъ на языкѣ досужемъ.
Наталія, опечаленная ласковыми рѣчами Татарина Махметовича, утѣшала себя надеждою, что онъ говорилъ ихъ единственно потому, что былъ навеселѣ; ибо и многіе гости, уже подгулявшіе, также ее похвалили.
Въ покояхъ Старосты пировали господа, а въ нижнемъ жильѣ веселились ихъ прислужники, также дьячки, плакальщицы и многіе нищіе званые и незваные. Здѣсь угощала Катерина, вмѣстѣ съ Паукомъ, который всѣхъ удивлялъ своею расторопностью. Онъ успѣвалъ и рыдать съ плакальщицами, и по привычкѣ своей пришучивать, подчуя гостей. Всего припасено было съ большимъ изобиліемъ, и Паукъ безпрестанно кричалъ: "что есть въ печи, все на столъ мечи; для дорогихъ дружковъ подавай пирожковъ; " -- поливая же масломъ блины, приговаривалъ: поливай кубышка, не жалѣй хозяйскаго добришка.
Бесѣда Василія съ Наталіею.
Уже Василій около двухъ седмицъ явилъ въ домѣ Старосты, а еще не бесѣдовалъ съ его дочерью. Паукъ безпрестанно Стыдилъ Василія застѣнчивостію; но онъ отвѣчалъ обыкновенно: "что же мнѣ дѣлать? я самъ крѣпко хочу побесѣдовать съ Наталіею, узнать о ея смышлености и разумѣ; да робости у меня много, а смѣлости мало. " Наконецъ онъ рѣшился выполнить неотступную просьбу Паука, и проснувшись рано послѣ обѣда, пошелъ въ теремъ Наталіинъ.
Когда Василій вошелъ въ дѣвичью избу, сѣнныя дѣвушки, сидѣвшія за пяльцами, встали и низко поклонились ему., Милости просимъ, Василій Андреевичъ, сказала Катерина, отворяя дверь въ покой Наталіи: на силу изволилъ ты, сударь, пожаловать къ намъ. Дочь прикащика читала Апостолъ, единственную печатную книгу тогдашняго времени, присланную къ ней въ поминокъ отъ старика Боголюбскаго: удивленіе, сіявшee съ глазахъ ея, замѣнилось радостію при сходѣ статнаго юноши. Она приняла гостя съ стыдливостію и ласкою, посадила его на помечное мѣсто, подъ святыми иконами, и когда расторопная мамка поставила на столъ винныхъ ягодъ, черносливу, сахарныхъ коврижекъ съ прянымъ зеліемъ, то просила Василія покушать. Василій и Наталія стали лакомиться и отъ застѣнчивости не говорили ни слова. Паукъ тянулся изъ жилъ, чтобъ развеселить молодыхъ господъ своихъ: они смѣялись и молчали. Уже молодой Боголюбскій, отчаясь завести рѣчь съ Наталіею, собирался оставить теремъ; какъ Катерина съ любопытствомъ начала распративать его о матушкѣ - Москвѣ бѣлокаменной. Сладкорѣчивый юноша осмѣлился и стадъ разсказывать о Кремлѣ, о Китаѣ городѣ, о великолѣпіи церквей Московскихъ, о чудотворныхъ иконахъ и нетлѣнныхъ мощахъ, находящихся въ оныхъ.
Бесѣда еще болѣе оживилась, когда вошелъ Прикащикъ съ двумя знакомцами, которые тотчасъ усѣлись на высокомъ порогѣ. "Смотри пожалуй! куда попалъ соколъ залетный, сказалъ Матвѣй Борисовичъ улыбаясь, мнѣ теперь во снѣ пригрезилось будто я стою въ церкви, а нашъ Попъ, отецъ Романъ вѣнчаетъ Василія съ Натальюшкой."-- Почему знать? подхватила Катерина,-- можетъ статься, что сонъ и сбудется.
"Кому вынется, тому сбудется, не минуется, слава!" запѣлъ Паукъ, прыгая отъ радости,
-- Во всемъ воля Божія, отвѣчалъ Матвѣй Борисовичъ и сѣдъ играть въ шахматы съ однимъ изъ знакомцевъ; а Паукъ, по его приказанію, сталъ разсказывать сказку, которая для слушателей казалась очень занимательною.
Сказка о мужикѣ и человѣкъ посадскомъ.
Начиналась сказка отъ сивки отъ бурки,
Отъ вѣшней коурки --
Конь бѣжитъ,
Земля дрожитъ,
Изъ ушей дымъ столбомъ,
Изъ ноздрей пламя пышетъ,
Малыя рѣки хвостомъ застилаетъ.
Большія перескакиваетъ;
Да то еще не сказѣа, а присказка,
А сказка будетъ впереди.
По славному по мосту, что на Москвѣ рѣкѣ, везъ пшеницу мужикъ, именемъ Разумникъ, и наѣхалъ невзначай на человѣка посадскаго, именемъ Дутика, да ударя его оглоблею прямо въ спину, повалилъ на земь. Народъ, видя человѣка посадскаго, лежащаго на землѣ съ расшибенымъ носомъ и съ лицомъ запачканнымъ грязью, много ему смѣялся; а Дутикъ, на Разумника за то осердясь, потащилъ судиться. И, пришедши къ Судьѣ, сталъ на мужика жаловаться, говоря таково слово; "праведный и многомудрый господинъ Судья! сей мужикъ, именемъ Разумникъ, наѣхавъ, ударилъ меня оглоблею прямо въ спину да сбилъ съ ногъ, а какъ я лежалъ на землѣ съ расшибенымъ носомъ, народъ много на меня смѣялся, и мнѣ приключилось большое безчестье, а носу моему большое увѣчье. " Судья выслушалъ рѣчь посадскаго человѣка и началъ такъ спрашивать мужика;, мужикъ, именемъ Разумникъ? скажи мнѣ всю правду и истину, какимъ образомъ и обычаемъ наѣхалъ ты на человѣка посадскаго, именемъ Дутика, и причинилъ ему большое безчестье, а носу его большое увѣчье." Мужикъ выслушалъ рѣчь Судьи да не отвѣчаетъ, Судья же опять мужика вопрошаетъ, а мужикъ опять не отвѣчаетъ; и Судья въ третій разъ мужика вопрошаетъ; "мужикъ, именемъ Разумникъ! скажи, глухъ ты или нѣмъ, и за чѣмъ на мой вопросъ не даешь отвѣта? Разумникъ же въ третій разъ не говоритъ ни словечка. И Судья, думая, что мужикъ въ заправду нѣмъ, молвилъ посадскому человѣку; "Дутикъ, человѣкъ посадскій, я радъ бы съ мужикомъ тебя разсудить, да не могу; за тѣмъ, что онъ на мой вопросъ отвѣта дать не умѣетъ,-- " Не вѣрь ему, праведный и многомудрый Судья! сказалъ Дущикъ, онъ притворяется: я своими ушами слышалъ, какъ мужикъ сей кричалъ мнѣ посторониться; да я за тѣмъ не посторонился, что не пригоже Дутику, человѣку посадскому отъ мужика дурака сворачивать." И на сію рѣчь Судья говоритъ: когда же мужикъ кричалъ тебѣ посторониться, да ты не посторонился -- такъ напрасно требуешь съ него за твое большое безчестье и за носа твоего большое увѣчье.-- "И Судья приказалъ Дутику за поклепъ заплатить Разумнику три рубля, три гривны, три алтына и шри деньги. И человѣкъ посадскій пошелъ отъ Судьи въ великой печали, а мужикъ въ великой радости.
Присказка на концѣ.
А я у мужика былъ,
Медъ, вино пилъ;
И тамъ пѣсню спѣлъ,
Да капустникъ съѣлъ.
Два вороха блиновъ,
Костеръ пироговъ,
Рѣку молока,
Да болото щей,
Сорокъ анбаровъ
Сухихъ таракановъ,
Сорокъ кадушекъ
Соленыхъ лягушекъ.
"Ай да Паукъ, молвилъ усмѣхаясь Матвѣй Борисовичъ, такого сказочника не отыскать! Катерина! продолжалъ онъ, балясы слушать хорошо, а выпить со сна и того лучше: ты баба догадливая -- принеси - ка намъ сладкаго меду.
-- Какого же прикажетъ твоя милость?--
"А такого, чтобъ быть намъ повеселѣе " -- отвѣчалъ Прикащикъ.
Катерина скоро возвратилась съ наполненною стопою, и Матвѣй Борисовичъ, напившись, подалъ оную Василію; но юноша, боясь крѣпкихъ напитковъ болѣе огня, только прикущалъ изъ нея.
"Что, добрый молодецъ, сказалъ Матвѣй Борисовичъ, знать медокъ-то горьковатъ: надо подсластить его. Натальюшка! поцѣлуй Василія; да три раза: Богъ любитъ Троицу. "
-- Будетъ славная парочка голубчиковъ -- шепнулъ радостный Паукъ на ухо Прикащику.
" Славная парочка, повторилъ тихо Матвѣй Борисовичъ; однако же слова его не утаились отъ Василія и Наталіи, которые потупили глаза; но послѣдній поцѣлуй былъ медлительнѣе, страстнѣе двухъ первыхъ.
Бесѣда окончилась большимъ весельемъ. Паукъ, надѣвъ вывернутую щубу, нарядился медвѣдемъ; а знакомецъ, до того сидѣвшій молча, на порогѣ -- нарядился проводникомъ, и Мишку плясуна притащилъ на веревкѣ. Теремъ наполнился дворнею, и при малѣйшемъ движеніи шута, раздавался громкій хохотъ восхищенныхъ зрителей; Матвѣй же Борисовичъ, довольный счастливою выдумкой, напоилъ Паука и знакомца крѣпкимъ медомъ изъ стопы своей.
"Ай да Паукъ! такого балясника поискать, " молвилъ, усмѣхаясь, Матвѣй Борисовичъ и началъ разсказывать, какъ говорится, ни къ селу, ни къ городу -- о славномъ походѣ Казанскомъ. Умолчавъ о своихъ, онъ исчислилъ подвиги доблестныхъ Князей Александра Горбатаго -- Шуйскаго, Михаила Воротынскаго, Андрея и Романа Курбскихъ, также наѣздника вражескаго Япанчи и богатыря Сіончелея. Прикащикъ, имѣя нравъ тихій, душу исполненную страха Божія, немогъ похвалиться міужествомъ, и если удостоился награжденія полузолотою, то единственно за безмолвное послушаніе высшимъ, считая раззореніе гнѣзда варваровъ дѣломъ богоугоднымъ. Матвѣй Борисовичъ съ удовольствіемъ говаривалъ: я былъ подъ Казанью: въ воспоминаніе же сего онъ кликалъ любимую собаку Концою (именемъ пушки извѣстной при осадѣ) и хранилъ для потомковъ своихъ перстень-талисманъ, снятый имъ съ руки поганаго, коего однако же не самъ былъ убійцею. Онъ вѣрилъ чудесной силѣ талисмана, но страшился прибѣгать къ ней, гнушаясь волшебствомъ.
Василій, уже слышавшій много разъ о походѣ Казанскомъ отъ отца своего, начиналъ дремать; къ счастію, Матвѣй Борисовичъ, почувствуй въ языкѣ усталость, захотѣлъ промочить горлышко. "Катерина, сказалъ онъ, точить балясы хорошо, а вылить со сна и того лучше; баба догадливая! принеси ка намъ сладкаго меду."
Разговоры.
"Дай Боже тебѣ здравія, сударикъ мой!" сказала Матвѣю Борисовичу пришедшая къ нему сосѣдка Лукерья, купеческая вдова суконной сотни меньшей статьи, баба пронырливая, готовая за деньги всякому продать душу свою.
-- Здравствуй, сосѣдка!-- отвѣчалъ Матвѣй Борисовичъ, кивнувъ головою.
"Вѣдь я, сударикъ мой, прибѣжала къ тебѣ за дѣломъ, да и не пустячнымъ."
-- А за какимъ?-- спросилъ Матвѣй Борисовичъ.
"Вотъ видишь, кормилецъ мой, у васъ есть товаръ, а у насъ есть купецъ."
-- Опоздала, сосѣдка! товаръ есть, да запроданъ!--
Экъ, кормилецъ! бѣда не великая, что запроданъ: для моего купца не грѣшно и разойтися."
-- Да какъ же купецъ твой прозывается?
"Ужъ нечего сказать! такого купца Натальѣ Матвѣевнѣ и по снѣ не грезилось: не женихъ, а сокровище! то-то красавецъ: очи яснаго сокола, брови чернаго соболя; а похаживаетъ словно лебедушка плаваетъ!"
-- Да какъ онъ прозывается, сосѣдка?--
"Ужь не согрѣта, можно молвить: всѣмъ, голубчикъ, взялъ -- и дородствомъ, и красотою, и разумомъ. То-то буйная головушка! во всемъ смышленъ, всякія мудрости вѣдаетъ. "
-- Баба! не о томъ рѣчь: какъ онъ прозывается?--
"А въ кладовой-то все сундучки, а въ сундучкахъ все серебро да золото; дорогаго каменья, шелковыхъ тканей и всякихъ узорочій -- цѣлая пропасть; бурымъ лисицамъ да пушистымъ соболямъ -- счету нѣтъ, а бѣлками хоть прудъ пруди. Вотъ и мнѣ, горемышной, пожаловалъ мой милостивецъ бѣличью шубейку, да изволилъ сказать: я де и за лисью не постою, коли добуду Наталью Матвѣевну.
Правдиво говорятъ мудрые люди: у бабы волосъ дологъ, да умъ коротокъ. Пригожѣй перво сказать, какъ жениха зовутъ и чей онъ сынъ, какой масти человѣкъ и какого чина?--
"У Царя-Государя онъ въ великой милости, а у добрыхъ людей въ великой чести. Передъ нимъ за версту шапку скидаютъ, да кланяются ажли спина хруститъ!"* -- Безлепешница! сказалъ нетерпѣливый Прикащикъ, у тебя на плечахъ не голова, а пустое лукошко; во рту не языкъ, а колоколъ Великонедѣльной; знай звонитъ!--
"Ужь ты, сударикъ мой, и осердился. Изволь, будетъ-ли магарычь-то мнѣ, а я тебя порадую; вѣдь дочка твоя, Наталья Матвѣевна занозила сердечушко Князю Татарину Махметовичу Шигалееву!"
Лукерья, глядѣвшая пристально въ глаза Прикащика, удивилась, увидѣвъ въ оныхъ печаль на мѣсто ожиданной радости; она удивилась еще болѣе, услышавъ тихій вздохъ на мѣсто ожиданнаго обѣщанія наградить сваху. Матвѣй Борисовичъ зналъ всегдашнюю наклонность ко злу, развратную жизнь, непостоянство Князя Татарина и вѣрилъ совершенно слухамъ о его знакомствѣ съ чародѣями; любилъ Василія -- тихаго, добраго юношу -- и, думая выдать за него Наталію, утѣшался надеждою составить ихъ счастіе; побоялся отказомъ раздражить гордаго Крымца, въ рукахъ котораго были свобода его и заточеніе, богатство и бѣдность; даже суетное тщеславіе заставляло Прикащика желать для дочери союза съ полу-Христіаниномъ: нѣжному отцу хотѣлось увидѣть ее женою любимца Государева.
"О чемъ, сударикъ мой, изволилъ призадуматься! " спросила сваха у Матвѣя Борисовича: ужъ жениха лучше Князя Татарина Магметовича и пожелать не можно!"
-- Ахъ, онъ Татарское рыло! сказала мамка Наталіи, которая видѣвъ Лукерью, пришедшую къ Матвѣю Борисовичу, и угадывая, что дѣло идетъ о сватовствѣ -- до сихъ поръ подслушивала у дверей, но наконецъ потерявъ терпѣніе, вбѣжала въ покой.-- Ахъ онъ Татарское рыло! ну по немъ-ли Наталья Матвѣевна невѣста? гдѣ видано, чтобы волкъ и овечка въ ладу жили?--
" Перекрестись, кума! " отвѣчала въ досадѣ Лукерья; чѣмъ не женихъ Натальѣ Матвѣевнѣ Князь Татаринъ Магметовичъ? на такого жениха у красныхъ дѣвицъ, не въ ея версту оченьки разгораются."
-- Хорошъ женишокъ, притоманный еретикъ бусурманъ!--
"Эхъ, дура! онъ православный, я не бусурманъ. "
Чего жъ ты лаешься? вѣстимо, бусурманъ: то и дѣло, что руки да ноги обмываетъ; а такъ поганые творятъ.--
"Голова безмозглая! то-ли бѣда, что его милость убранство и чистоту жалуетъ? "
"Коли двѣ бабы, такъ торгъ; коли три, такъ ярмоика, сказалъ Паукъ, пришедшій на крикъ; инъ нѣтъ, у насъ не торгъ, не ярмонка," а чудо чудное, диво дивное совершается: бабы зрячія скоро учинятся слѣпыми -- того и гляди, дружка дружкѣ выцарапаютъ очи. Побѣжать загоди по лекарку. "
-- Самъ разсуди, Паукъ! подхватила Катерина, пригоже ли православной сочетаться съ кудесникомъ, чернокнижникомъ, Антихристомъ?--
"Ты знать бѣлены объѣлась, прервала Лукерья; такую ахинею поришь, ажли уши вянутъ.-- Да, ахинею! не ты бы говорила такія рѣчи, не я бы слушала. Татаринъ знается съ сатаною. У Татарина любимый человѣкъ цыганъ, Матай чародѣй; а съ кѣмъ поведешься, такимъ и самъ будешь.--
"Ахинея! Цыганъ не чародѣй, а живетъ у его милости ради потѣхи: словно, молвить, Паукъ у Матвѣя Борисовича."
-- "Ахъ, ты бочка! ахъ ты клюковка!" " закричалъ Паукъ: ибо Лукерья была дородна и румяна, да я тебя толчками накормлю, тумаками напою, потасовкой спать положу. Меня Паука приравняла къ Цыгану окаянному! да я каждо-дневно по два девяноста поклоновъ кладу, а Цыганъ проклятый оборотень."
-- Вѣстимо, оборотень! Дунька, что на поварьнѣ живетъ, у Татарина своими очами видѣла, какъ, проклятый оборачивается. Въ навечеріи Рождества Христова сидѣлъ онъ съ нею на поварнѣ, да вдругъ вскочилъ, полѣзъ въ поставецъ, сграбилъ дванадесять ножей и вышелъ въ сѣни. Она, малое время спустя, глядь въ окно: а подъ окномъ бѣлая собака. Дунька такъ и обмерла. Проклятый цѣлую ноченьку на пролетъ провылъ, да такую ужасть на бѣдняжку нагналъ, что седмицы двѣ сердце билось.
"Коли Цыганъ и оборотень, то не Князя Татарина Махметовича дѣло", отвѣчала Лукерья, У васъ почитай изъ дому не выходитъ Обручъ Ѳомка, вражій угодникъ, да то не Матвѣя Борисовича дѣло, и ему Обручемъ Ѳомкою очей колоть не можно."
-- "Грѣшишь, Лукерья! сказалъ прикащикъ, Обручъ Ѳома -- блаженный. "
-- Какъ бы не такъ! блаженный! въ Страстную Пятницу сырое мясище трескаетъ!
Матвѣй Борисовичъ принялся убѣждать ее въ святости юродиваго; а Катерина, рѣшась непремѣнно на своемъ поставить, побѣжала за Натальею. Мамка передъ молодою госпоагею расплакалась и своимъ краснорѣчіемъ заставила ее ужасаться мысли принадлежать ненавистному Татарину. Когда Наталія пришла къ отцу, ее поразили, какъ громомъ, слова Матвѣя Борисовича:, я радъ выдать Натальюшку за такого великаго человѣка."
-- Государь мой батюшка, молвила дочь Прикащика, заливаясь слезами, не выдавай меня за нелюба: ты отдай меня на съѣденіе звѣрямъ дикимъ, брось меня въ лѣсъ дремучій. "
Матвѣй Борисовичъ напрасно исчислялъ ей выгоды быть супругой знаменитаго Князя, угодителя Царскаго; она ничего не слушала, плакала, просила у Бога смерти, чтобы не принадлежать кудеснику. Прикащикъ разжалобился, призадумался какъ поступишь въ затруднительныхъ обстоятельствахъ и взглянулъ на Василія, котораго привелъ догадливый шутъ по примѣру Катерины; въ сію рѣшительную минуту Паукъ дернулъ печальнаго юношу за полукафтанье и шепнулъ ему: "повались Матвѣю Борисовичу въ ноги; лучше невѣсты не отыскать тебѣ!" Василій послушался доброму совѣту, упалъ къ ногамъ Прикащика и сказалъ:, милостивецъ мой и нареченный батюшка! будь еще моимъ и благодѣтелемъ: пришлась по сердцу мнѣ Наталья Матвѣевна -- жить не могу безъ дочки твоей!-- позволь мнѣ понять ее въ законную супружницу: заставь за себя вѣчно Бога молить!"
-- Ну! Натальюшка! какой отвѣтъ дашь на рѣчь Васильеву?--
-- "Дорогой батюшка, я дочь послушная, отвѣчала Наталья, какъ прикажешь, такъ и выполню".
-- Охъ, вы дѣвки лукавицы! я задумалъ было тебя выдать за Князя Татарина Магметовича, да ты и руками и ногами; а теперь женихъ понутру, вотъ и говоритъ: какъ дорогой батюшка прикажешь, такъ и выполню. Нѣчего дѣлать! стало быть, Господу такъ угодно!-- мои возлюбленные! не кручинтесь на меня: что ни будетъ, то будетъ, а видно веселымъ циркомъ да за свадебку. УІукерья, продолжалъ Матвѣй Борисовичъ, доложи Князю Татарину Магметовичу, Матвѣй де Борисовичъ душою и сердцемъ радъ нарещися тестемъ твоимъ и говоритъ: то де будетъ старости моей утѣшеніе, а роду моему честь великая; да Наталья Матвѣевна и руками и ногами: за тѣмъ, что прежде положено де у нихъ съ Василіемъ. Попроси его милость,-- на меня старика не гнѣваться и опалы своей не накладывать, а я самъ пойду къ нему попросить, что бы пожаловалъ къ намъ на веселье.
Лукерья взглянула съ угрозою на Катерину и Паука, поклонилась Матвѣю Борисовичу, и съ досады хлопнула дверью, выходя изъ покоя., а Прикащикъ, помолясь, приказалъ готовить пиво и медъ для свадебнаго пиршества.
Слово и дѣло.
Въ домѣ Прикащиковомъ пируютъ гости, празднуя сговоръ Василія съ Наталіею. Звонъ кубковъ, шумъ бесѣды, клики радости -- во всѣхъ покояхъ, даже въ главномъ, гдѣ прохлаждаются знатные и гдѣ женихъ съ невѣстою сидятъ за столомъ, уставленнымъ закусками, окруженнымъ свахами, поющими дѣвушками и женщинами.
Сей покой отличается отъ прочихъ изобиліемъ украшеній. Стѣны, обитыя гладкими сосновыми досками, испещрены произведеніями лубочной печати. Погребеніе кота занимаетъ почетное мѣсто; по правую сторону видѣнъ бой Александра Великаго съ Царемъ Индійскимъ, по лѣвую сторону представлено, какъ герой Македонскій -- завоеватель суши, съ намѣреніемъ завоевать и море, опустился въ бездны онаго, сидя въ хрустальномъ домѣ, и какъ чудесный огромностію ракъ -- погрозивъ клешнею разбить бренное стекло, заставляетъ удалиться трепещущаго сына Филиппова; сверхъ того изображена подробно въ лицахъ полная сказка о храбрости Еруслана Лазаревича и невообразимой красотѣ Анастасіи Вахрамеевны. Есть также двѣ картины, писанныя маслеными красками: одна Фряжская -- посвященіе Папы Климента, другая Нѣмецкая -- сотвореніе первой жены. Противъ сѣнныхъ дверей въ уголъ вдѣланъ кивотъ, изукрашенный перламутромъ и насѣчкою серебряной. Между иконами замѣчательны: Корсунская изображающая Дѣву Матерь съ Предвѣчнымъ Младенцемъ,-- двѣ, писанныя Андреемъ Рублевымъ, и одна работы Макаріевой,-- Апостолъ и Евангелистъ Матвѣй -- подаренная Прикащику самимъ художникомъ-Митрополитомъ. Предъ сими иконами теплются лампады. Потолокъ размалеванъ странными узорами; посреди онаго рѣзной пеликанъ, уже закоптѣлый, держитъ въ клевѣ своемъ цѣпочки отъ увѣшанныхъ разноцвѣтными хрусталями подсвѣчниковъ, въ которыхъ пылаютъ восковыя желтыя свѣчи.
Лавки унизаны гостями. Тѣснота ужасная -- душная, но привлекательная пестротою и жизнію. Люди степенные весело разговариваютъ и прилѣжно лакомятся напитками, люди еще болѣе степенные, болѣе молчаливые занимаются только послѣднимъ, охотники до шахматовъ разсуждаютъ, гдѣ ступить конемъ или ферзію; играющіе въ зерна, улыбаются, наполняя мошну свою, или нахмуриваютъ брови, облегчая тяжесть ея. Но большая часть потѣшаются, слушая шутовъ и шутихъ, пріѣхавшихъ съ господами своими, и глядя на скомороховъ, которые почитались необходимыми на пиршествахъ, но которыхъ гнушались, какъ людьми, дерзающими веселить діавола, надѣвая личины, проклинаемыя Церковью. Пѣсельницы звонкими, не совсѣмъ стройными голосами величаютъ пирующихъ: кто за величаніе даетъ много, тому пѣсня похвальная, кто мало -- тому издѣвочная. Дошла очередь до Князя Татарина Магметовича.
Величаніе гостя.
То Татарину пѣсенка,
Да что ясному соколу.
Слышишь-ли, Татаринъ господинъ?
Слышишь-ли Магметовичъ?
Тебѣ пѣсню поемъ, тебѣ честь воздаемъ;
Еще мы тебя величаемъ
И по имени называемъ,
По отечеству тебя возносимъ.
Да что сыръ молодой на блюдѣ,
Что зеленое вино съ шафраномъ,
Что пахучій кедъ съ кардамономъ,
Въ саду вишенье садов о е,
Въ саду яблоко наливное.
Ты Татаринъ господинъ не скупися:
Съ золотой гривной разступися.
Досада изображалась на лицѣ угрюмаго Князя Татарина въ продолженіе пѣсни! не смотря на сіе, Катерина, по окончаніи оной подошла къ нему съ блюдцемъ. "Изъ величанья мнѣ шубу не шить," сказалъ съ сердцемъ разгоряченный Крымецъ, "пожалуй, дерите себѣ горло, а я не хочу недѣльно сорить казну свою. " Катерина отошла съ пустымъ блюдцемъ, и пѣсельницы запѣли:
Осмѣяніе скупого гостя.
Мы у Татарина въ гостяхъ не бывали,
И мы меду его не пивали,
А медъ-то его,-- что водица,
А дары-то его,-- что тряпица.
Судорожный трепетъ тѣла показалъ всю ярость осмѣяннаго любимца Государева. Въ сію несчастную минуту дружка поднесъ ему кубокъ романеи; Матвѣй Борисовичъ, поклонясь до земли, просилъ выпить женихову чашу; Василій и Наталія, вставъ, также поклонились! Татаринъ взглянулъ на вино, какъ на отраву смертоносную. "Князечикъ мой, сказалъ Паукъ, романея вѣдь горька; прикажи подсластить; " но гнѣвный схватилъ кубокъ и бросилъ въ голову неосторожному: облитый шутъ вскрикнулъ отъ боли; раздался общій хохотъ; однако же Прикащикъ задрожалъ, помысливъ, что гнѣвъ угодителя Царскаго погубитъ его, Крымецъ, опомнясь, приказалъ снова налить кубокъ, и осушивъ оный, ободрилъ нѣсколько Матвѣя Борисовича; когда же Наталія по наставленію отцовскому просила Князя, чтобъ пожаловалъ былъ веселъ на ея радости, онъ старался казаться покойнымъ; но надежда скорой мести невольно изображалась въ язвительной улыбкѣ; взоры его, устремленные на сѣнную дверь, пылали нетерпѣніемъ ярости: съ такими взорами крокодилъ, таяся въ тростникѣ, сторожитъ свою добычу неосторожную.
Обручъ юродивый еще увеличилъ опасеніе Матвѣя Борисовича; послѣдній поднося ему. ковшикъ, наполненный медомъ, сказалъ: выкушай, Ѳома! нынче у меня радость.-- Радуются Никола да Софія: тамъ свѣтленько, тамъ Ангелы что голуби вьются, наша радость невеликая: недѣля скокъ по-скокъ, ай люшиньки, Понедѣльникъ шиворотъ на выворотъ. Не хочу пить.-- Въ семъ загаданномъ отвѣтѣ юродиваго Матвѣй Борисовичъ почелъ предсказаніе брака неблагополучнаго.
Пасмурность хозяина не прервала веселія гостей. Паукъ уже выгналъ романею изъ волосъ своихъ, уже пересталъ тереть шишку, украсившую лобъ его; онъ зоветъ Лукерью, порядкомъ подгулявшую, плясать съ нимъ. Умѣя слаживать свадьбы, Лукерья умѣла на свадебныхъ пирахъ сама повеселишься и повеселить другихъ. Она соглашается. Пляшутъ. Паукъ восхищаетъ легкою, быстрою присядкой; Лукерья движеніемъ во всѣхъ членахъ: ея составчики такъ и ходятъ, по выраженію зрителей. Но въ самую жаркую минуту, когда она распясалась, Паукъ подставляетъ ей ногу; тучная Лукерья надаетъ,-- общій восторгъ; всѣ кричатъ:, ай да Паукъ! ай да потѣшникъ! ай да выдумщикъ! " Намѣстникъ изъ стоящей передъ нимъ стопы, съ любимымъ виномъ бастромъ, наполняетъ чару счастливому шуту, который въ торжествѣ, затягиваетъ пѣсню:
Пѣсня Паука.
У нашего господина житье неплохое,
Разумнымъ холопушкамъ дѣло небольшое,
А внѣ Пауку,
А мнѣ дураку
И еще веселѣе;
До меня господинъ и еще добрѣе.
Ай калинушка! любо дуракамъ жить на свѣтѣ.
Ай малинушка! любо дуракамъ жить на свѣтѣ.
Молодчикъ-то красную дѣвку поцѣлуетъ,
Да красная дѣвка молодчика оплюетъ;
А со мной Паукомъ,
А со мной дуракомъ
Ей охотно смѣяться:
Ради шутки не стыдно со мной цѣловаться.
Ай калинушка! любо дуракамъ жить на свѣтѣ,
Ай малинушка! любо дуракамъ жить на свѣтѣ.
Кто боярину словечушко грубое скажетъ,
Ужь бояринъ того батогами накажетъ:
На меня жъ Паука,
На меня, жъ дурака
Не захочетъ сердиться,
Не пригоже Боярину со мною возиться.
Ай калинушка! любо дуракамъ жить на свѣтѣ,
Ай малинушка! любо дуракамъ жить на свѣтѣ.
"Что тамъ въ сѣняхъ за свара? " спросилъ Татаринъ Магметовичъ, стараясь утаить наслажденіе злобы.
Вошедшій холопъ доложилъ Матвѣю Борисовичу, что цыганъ съ бандурою за плечами ломится въ покои, желая потѣшить господъ пляскою и пѣснями.
" Не надо цыгана, сказалъ Прикащикъ, будетъ съ насъ пѣвуновъ и скомороховъ.
-- Гдѣ то видано? закричалъ Татаринъ Магметовичъ, людей веселыхъ отъ пиру гнать! впустишь цыгана; пусть потѣшаетъ насъ,--
"Коли твоей малости по нраву то, пусть потѣшаетъ; только бы ты пожаловалъ былъ веселъ."
Цыганъ вошелъ.
"Чему ты гораздъ? " спросилъ Татаринъ Магметовичъ.
-- Пою, что соловушко на зарѣ утренней; играть, плясать -- собаку съѣлъ," --
Цыганъ съ легкостію пробѣжалъ пальцами по струнамъ и, ногами пуская дробь съ искуствомъ удивительнымъ, запѣлъ звонкимъ пріятнымъ голосомъ.
Пѣсня Цыгана.
Ц ы ганъ мой кочуетъ,
Ц ы ганъ не горюетъ;
Худо ѣстъ, худо пьетъ --
Въ чистомъ полѣ
Онъ на волѣ
Безъ заботушки живетъ.
Ц ы ганъ мой кочуетъ,
Ц ы ганъ не горюетъ,
Снѣгъ валитъ, дрожъ беретъ; --
Вотъ палата:
Киньте злата --
Ц ы ганъ пѣсенку споетъ.
Ц ы ганъ мой кочуетъ,
Ц ы ганъ не горюетъ.
День не ѣстъ -- ночь придетъ;
Клѣть разбита,
Ѣшь до сыта,
Сколько въ горлышко войдетъ!
"Бѣда неминучая, Паукъ!" сказала съ ужасомъ Катерина: "вѣдь Цыганъ-то оборотень окаянный, что живетъ у Татарина!"
-- По гласу-то оборотень, отвѣчалъ Паукъ, а лицомъ не схожъ: у того голова рыжая, усъ рыжій, да басурманъ и бороду брѣетъ.-- "Эхъ, Паукъ, разумъ недогадливый! окаянный обернулся: голова да усъ, что смоль, а борода словно у православнаго. Пресвятая Софья! продолжала мамка, заступи насъ и помилуй! бѣда неминучая! испортитъ онъ жениха и невѣсту!"
-- Ахти! молвилъ Паукъ, несдобровать Василью Андреевичу!--
"Охъ, охъ! произнесла Катерина, не добровать Натальѣ Матвѣевнѣ!"
-- Ужь на грѣхъ и Обручъ Ѳомка нашъ сгибъ да пропалъ: коли бы онъ да не уходилъ, не испортить бы окаянному.--
"Бишь какъ расплясался! охъ не къ добру! не по-людски ломаетъ коренщика: самъ врагъ сидитъ въ немъ!"
Цыганъ, проплясавъ мастерски и застава признаться пирующихъ, что такіе плясуны рѣдко урождаются, пошелъ собирать дары ихъ съ шапкою въ рукахъ, и вдругъ, увидя Василія, остановился, какъ бы пораженный нечаянностію, бросился къ нему, закричалъ: знаю за молодцомъ слово и дѣло!
Большая часть, почитая поступокъ Цыгана шуткою, не понимали ее; другіе, называя его разбойникомъ, который хочетъ поживишься, совѣтовали прибить и вытолкать его изъ дому; но Князь Шигалеевъ закричалъ, что если кто дерзнетъ обидѣть Цыгана, тотъ будетъ въ опалѣ Государевой: ибо извѣтнику позволено говорить правду, что за Василіемъ могутъ водишься дѣла непригожія, для открытія которыхъ обвиненнаго слѣдуетъ пытать. Много нашлось злодѣевъ и льстецовъ гнусныхъ, которые изъ нихъ закричали въ голосъ; еще болѣе людей слабодушныхъ, безмолвныхъ, свидѣтелей несправедливости, и, не смотря на робкія просьбы Матвѣя Борисовича, не смотря на слезы невѣсты, жестоко обманутый счастіемъ, юношу чистаго совѣстію, но преступнаго въ глазахъ клеврета Іоаннова дерзкимъ совмѣстничествомъ, увлекли въ темницу, съ связанными за спину руками.
Печальная свадьба.
Князь Татаринъ, употребивъ хитрость слишкомъ явную, не усомнился объявить Василію съ откровенностію злодѣя, что отреченіе отъ невѣсты назначаетъ ему цѣною свободы; объявилъ и Матвѣю Борисовичу, что его ожидаетъ участь подобная Василіевой, если не вразумитъ своей дочери. Устрашенный Прикащикъ, въ униженныхъ обѣщаніяхъ и поклонахъ обнаружилъ всю слабость души своей; но, жертвуя счастіемъ Василія и, можетъ быть, Наталіи покровительству тайнаго любимца Іоаннова, чувствовалъ упреки совѣсти и стыдясь самого себя, хотѣлъ казаться невиннымъ въ глазахъ Василія. "Вася возлюбленный, горемыка безталанный, сказалъ онъ, посѣтя заключеннаго, придумай, пригадай, какъ быть въ несгодѣ, что Богъ за грѣхи наслалъ на насъ?"
-- Не знаю, чѣмъ прогнѣвалъ я Христа Спасителя, отвѣчалъ юноша. Матвѣй Борисовичъ! я сирота безпомощный: раскинуть разумомъ твое дѣло, а мнѣ пристало тебя слушаться.--
"Ужь ли, Вася, тебѣ окота погубить старика и себя?"
-- Нѣтъ, Матвѣй Борисовичъ! напрасно такое непригожее слово молвилъ: не хочу погибели твоей -- пускай лиходѣй мой женится на Натальѣ Матвѣевнѣ. Знать ужь звѣзда моя злосчастная!--
Ревнивый Крымецъ требовалъ, что бы Василій, до его свадьбы, оставилъ Новгородъ; но куда было ѣхать неимущему другаго пристанища кромѣ дома Прикащцкова? Василій вспомнилъ, что за нѣсколько дней до несчастія, его постигшаго, приходилъ къ Матвѣю Борисовичу Любчанинъ богатый, честный гость, который расторговавшись въ Россіи, просилъ проѣзжей грамоты для возвращенія въ отечество. Гаизеецъ, живя долго между Русскими, научился языку нашему и обычаямъ; не рѣдко посѣщалъ хлѣбосола Прикащика, любилъ его за честность и необычайные разсказы; говорилъ красно, мѣшая истинное съ выдуманнымъ, о диковинкахъ, которыя видалъ въ Государствахъ иноземныхъ, и заставлялъ, любопытнаго Василія трепетать отъ восхищенія. Въ Василіѣ родилось желаніе поглядѣть чужія земли; но, надѣясь быть мужемъ Наталіи, онъ не думалъ удовлетворить оное: потерявъ же надежду, имѣя одно достояніе: свободу, какъ птица поднебесная, рѣшился наняться слугою у Любчанина и всюду за нимъ слѣдовать. Матвѣй Борисовичъ переговорилъ съ отъѣзжающимъ, дѣло было слажено, и Василія стали снаряжать въ дорогу, который вымолилъ у Татарина позволеніе простишься съ Наталіею.
Крымецъ, недовѣрчивый къ добродѣтели, присутствовалъ при ихъ свиданіи. Наталія прослезилась, увидя Василія худаго, блѣднаго, съ растрепавшимися кудрями. "Ахъ, Василій Андреевичъ! сказала она ему, злодѣй разлучникъ нашъ погубилъ тебя и меня," и оба заплакали, какъ малыя дѣти.
Желая показать ему въ послѣдній разъ любовь свою, она вынесла окованный ларецъ, гдѣ хранилась казна ея и драгоцѣнныя украшенія, наслѣдство отъ матери. "Возьми богатство мое, сказала прежнему жениху дочь Прикащика; мнѣ теперь ни что не мило, а тебѣ на чужбинѣ незнакомой оно пригодится." -- Василій было отказался, но Матвѣй Борисовичъ приказалъ взять; говоря, что дочери его ни въ чемъ не будетъ нужды за Татариномъ Магмешбвичемъ.
"Воистинну, красная дѣвица! подхватилъ Князь надменный богатствомъ, у меня ты будешь, какъ сыръ въ маслѣ кататься. "
-- Что мнѣ въ золотѣ и серебрѣ? отвѣчала Наталія, по мнѣ хоть солнце не свѣти!--
Скоро по отъѣздѣ Василія, наступилъ день желанный для жениха, ужасный для невѣсты. Въ четвергъ, почитавшійся благопріятнымъ для бракосочетаній, Наталію привезли въ домъ къ Намѣстнику Новогородскому, бывшему у жениха въ отцово мѣсто. Тамъ при -звукѣ свадебныхъ пѣсенъ, одѣли ее въ материнское подвѣнечное платье, обременили богатыми украшеніями, подаренными Княземъ Татариномъ; предшествуемую плясавицами, дружками, Священникомъ со крестомъ, сопровождаемыя посаженою матерью, свахами и другими женщинами, ввели въ покой, гдѣ были изготовлены два мѣста, устланныя каждое сорокомъ соболей, и рядомъ съ другою дѣвушкою посадили на оныя. Когда женихъ, поднявъ съ мѣста послѣднюю, сѣлъ подлѣ невѣсты, знатная боярыня Чесала имъ голову, обмакивая гребень въ меду, осыпала ихъ хмѣлемъ, пенязями и ярою пшеницею; опахивала сорокомъ соболей. По благословеніи Княземъ Булгаковымъ къ вѣнчанію, отправились въ церковь: впереди несли свадебныя свѣчи, вѣсомъ около пуда, обогнутыя дорогимъ мѣхомъ; потомъ огромные, тяжелые короваи; за короваями несли свѣчи обручальныя, камку для подножія, чару, скляницу съ Фряжскимъ виномъ, скамейку, изоголовья; потомъ ѣхалъ женихъ на гордомъ аргамакѣ, съ своимъ поѣздомъ, а наконецъ невѣста въ саняхъ съ своимъ поѣздомъ.
По совершеніи брака Архіепископомъ Пименомъ, отправились въ домъ къ Князю Татарину Магметовичу. Хотя Лукерья не забыла запереть замокъ подкинутый подъ ноги молодымъ, когда они переступили черезъ порогъ; но видя еще большую горесть Наталіи три вступленіи въ новое жилище, никто не надѣялся на благополучное сожительство, и съ тайнымъ сожалѣніемъ глядѣли на жертву сладострастія Крымца; однако же когда сѣли за столъ, когда увидѣли необычайную роскошь, то позабыли сожалѣніе и даже Многіе винили Наталію въ неразуміи. Хозяинъ не жалѣлъ сладкихъ яствъ и напитковъ, гости не жалѣли себя, и по обычаю нашихъ предковъ, ѣли и пили пока но пошло уже въ горло.
Когда подали куря (въ сей день единственную для молодыхъ пищу: ибо обыкновеніе запрещало вкушать что-либо за столомъ), тогда большой дружка завернулъ куря вмѣстѣ съ калачемъ и солонкою въ скатерть; а Князь Булгаковъ съ молодыми всталъ. Татаринъ Магметовичъ вышелъ за порогъ, и намѣстникъ въ дверяхъ выдавалъ ему Наталію, говоря:, Князь Татаринъ, Божіимъ велѣніемъ приказалъ тебѣ Богъ жениться, понять жену Наталію, и ты, Князь Татаринъ, держи ее потому, какъ Богъ устроилъ; потомъ Намѣстникъ наказалъ ему итти съ нею до сѣнника, не распускаясь.
Въ сѣнникѣ большая сваха, наряженная въ двѣ шубы, изъ коихъ верхняя была надѣта на выворотъ, осыпала ихъ осыпаломъ, а дружки кормили курящемъ. Наконецъ новобрачныхъ раздѣли, уложили на постель, постланную на двадцати семи ржаныхъ снопахъ: и тогда первый знакомецъ Князя Татарина на любимомъ конѣ его ѣздилъ во кругъ подклета съ обнаженною саблею, охраняя безпечность удовольствіи покоющихся отъ недоброжелательства злаго духа.