Так шли дни за днями, и молодые люди каждое утро, в условленный час, встречались у обрыва, а всегда чуткая Марья Львовна на этот раз оказалась совсем близорукой по отношению к совершавшимся возле нее событиям. Да и немудрено: она была слишком далека от мысли, чтобы этот долговязый, мало воспитанный мальчик мог играть хотя какую-нибудь роль в жизни ее прелестной Ненси.
Прошла неделя. Наступил день рождения Ненси, и через три дня был назначен отъезд. Бабушка выписала из Петербурга для подарка внучке прелестный браслет с шестнадцатью бриллиантами. Едва Ненси, проснувшись, открыла свои заспанные глазки, взгляд ее упал на чудную вещицу. Нежный блеск бриллиантов необыкновенно гармонировал с бледно-голубым бархатом футляра. Золото было не видно — одни камни, как лучезарные капли росы, полукругом тянулись по бархату.
Ненси вскрикнула от восторга. На ее крик сейчас же появилась бабушка, ожидавшая с нетерпением пробуждения новорожденной.
— Ну, Ненси, — поздравляю!.. — с некоторой торжественностью произнесла Марья Львовна. — Вот ты и jeune demoiselle[53]!
Ненси не знала, что ей делать: она-то бросалась целовать бабушку, то хваталась за браслет и откинувшись, на подушки, держала его перед восхищенными глазами.
— Ну, дай его мне и будем вставать.
Когда Ненси уже была в белом, с валансьеновыми прошивками и кружевами, батистовом платье, бабушка надела браслет на ее тонкую, нежную ручку.
— Это только слабая дань твоей красоте, крошка, — шепнула Марья Львовна, целуя Ненси в голову.
И Ненси вдруг стало отчего-то грустно. Ей показалось, что прошло что-то очень, очень хорошее и наступает новое, еще неизвестное и будто страшное.
— Бабушка, — робко заявила она, — а знаешь ли… мне страшно!
— Чего?
— Вот я жила-жила и вдруг… шестнадцать лет!.. Как будто жалко прошлого… Мне было так весело, а теперь я уж большая… и страшно!
— La vie d'une jolie femme, c'est le bonheur splendide[54], — важно и значительно произнесла бабушка. — Ты рождена для радости и счастия, и дальше будет еще лучше, чем было.
— В самом деле, бабушка?
— Да, Ненси, да! Tu es belle, tu es riche, ma petite. C'est tout ce qu'il faut pour être heureuse.[55] Но только нельзя подчиняться мужчинам. Ты это помни, помни всегда, même quand tu te marieras… И муж твой, который будет — о, в этом я уверена — aussi beau et riche comme toi — должен дрожать каждую минуту за свое счастие, бояться потерять тебя… Иначе кончено: тогда les plus fidéles[56] становятся нашими властелинами. Этого надо бояться больше всего на свете, крошка. Помни!..
— Бабушка, а очень страшно выйти замуж?
Старуха улыбнулась какой-то особенной улыбкой — мечтательной я сладкой.
— Не страшно, крошка, нет, а очень, очень приятно! — она потрепала внучку по щеке. — О, ты еще глупенькая, глу-упенькая совсем!..
Ненси слегка покраснела и нагнула голову. Она вспомнила о своем милом долговязом друге и о ежедневных свиданиях с ним потихоньку от бабушки, у обрыва…
Но как же быть сегодня?.. Увидеться не придется — бабушка окончила свои дела, да и в такой день не расстанется с Ненси ни на минуту. Правда, Ненси просила Юрия придти ее поздравить, но он после своего неудачного визита ни за что не хотел показываться на глаза бабушке… А Ненси так привыкла к своим ежедневным беседам с юным музыкантом! Ей так нравилось, когда он смотрел на нее восторженными, блестящими глазами, что ей будет очень, очень скучно, если сегодня, в день своего рождения, она не увидит его.
— Бабушка, знаешь, что я тебя попрошу, — прижалась она к старухе. — Но только ты обещай заранее, что исполнишь!
— Ну, говори, малютка! Если можно — я постараюсь.
— Нет, бабушка, ты обещай!
— Ну, что же?
— Вот, бабушка, надо тебе сказать… — Ненси немножко запнулась. — Я… я… мне ужасно как хочется послушать сегодня нашего музыканта.
Старуха нахмурилась.
— Не знаю, как же быть? Я передала через него приглашение его матери, а она, по-видимому, не придала этому большого значения, — едко усмехнулась бабушка, — не идет. Не бежать, же нам самим за ними?
— Во-первых, — быстро и смущенно заговорила Ненси, — прошла только неделя; мало ли что могло ее задержать… Потом, я его как-то раз встретила, — еще поспешнее сказала Ненси, — и он признался мне, что так сконфужен своим визитом, что боится теперь придти к нам; а во-вторых, сегодня мое рождение, и мы поедем их пригласить провести вечер у нас, и чтобы он играл… Что же тут неловкого?.. Ну, бабушка… ну, голубушка!..
Аргумент: «сегодня мое рождение» окончательно победил старуху, и, скрепя сердце, она согласилась ехать к этой незнакомой «незначительной» помещице.
Подъехавший к скромному домику Мирволиных кабриолет, с пышно одетыми дамами, произвел переполох. Бабушка, в сером поплиновом платье и серой шляпе, а Ненси, на золотистой головке которой колыхалось целое море белых страусовых перьев, украшавших ее большую шляпу, — терпеливо ждали, пока грум Васютка справлялся, дома ли хозяева и могут ли принять.
Юрий, читавший в своей комнате, выбежал на балкон, в неуклюжей домашней блузе, растерянный и радостный.
— Ах, извините… Пожалуйте… Мама сейчас… Она занялась по хозяйству, в огороде… Она всегда сама…
Он неумело, но старательно стал помогать дамам выйти из экипажа.
— Ничего, ничего, — говорила покровительственно Марья Львовна. — Мы имеем время, чтобы подождать.
Они вошли в большую, темноватую, но очень уютную комнату, обставленную просто и красиво.
— Сейчас… сейчас!.. — и Юрий стремительно побежал за матерью.
— Мама сейчас… — объявил он, возвратясь и усаживаясь с сияющим видом возле приехавших.
Главки Ненси лукаво поглядывали из-под широких полей ее белой шляпки.
— А мы приехали приглашать вас. Сегодня мое рождение — и вы должны доставить мне удовольствие, — бойко выпилила она. — Приезжайте к нам вечером с вашей maman.
— Я… я рад, — проговорил Юрий, захлебываясь от восторга.
«Il est drôle, cet enfant, — подумала бабушка, глядя на Юрия, — mais il sera beau, quand il deviendra homme»…
Юрий, который совсем не ожидал увидеть сегодня божественную лесную фею, был счастлив безмерно.
— Простите, что я заставила вас ждать! — раздался низкий грудной голос Натальи Федоровны, матери Юрия, вошедшей торопливою походкой в комнату. — Извините!..
Она приветливо протянула руку сначала Марье Львовне, величаво поднявшейся с кресла, и затем — Ненси.
— А… милая, прелестная барышня! Я уж слышала о вас от своего повесы… Нет, нет, — я шучу, — поспешила она поправиться, увидя испуганные, умоляющие глаза Юрия. — Он у меня смирный, даже чересчур смирный мальчик… Ведь он — поэт и музыкант…
— О, как же! мы имели удовольствие слышать, — любезно вставила Марья Львовна.
Наталья Федоровна засмеялась, обнаружа свои удивительно белые, ровные зубы. Когда она улыбалась, эти блестящие зубы придавали ее немоложавому, смуглому лицу какой-то юный, бодрый вид.
— Да, да!.. Он мне рассказывал, как он осрамился тогда у вас… мой мальчик.
— Напротив, он был очень… очень мил!.. И est un peu…[57] Н-но это — молодость, — заключила Марья Львовна, — cela se passera avec le temps…[58]
Юрий, будучи предметом разговора, чувствовал себя крайне неловко. К нему подошла Ненси.
— Смейте только сегодня не приехать — я вас уничтожу тогда! — проговорила она тихо, скороговоркой, и снова, как ни в чем не бывало, вернулась на свое место.
— Вы, кажется, недавно приобрели это имение? — спрашивала хозяйку Марья Львовна.
— Да, это еще купил мой покойный муж, — ответила со вздохом Наталья Федоровна. — Он был большой любитель деревни и, выйдя в отставку, мечтал заняться хозяйством, да вот не пришлось. Теперь управляюсь одна…
На глазах у нее навернулись слезы.
— У вас все чрезвычайно мило, — сказала Марья Львовна, — вы можете гордиться.
— Бабушка! — многозначительно произнесла Ненси.
— Ах, да!.. Я уже просила вашего милого сына вам передать, que je serai bien contente[59], если вы просто, по-деревенски, заглянете во мне.
— Да, он мне говорил, но простите, ради Бога, не могла собраться… все дела… а я очень желала…
— Ну, так вот… сегодня, soyez si aimable[60], не откажите приехать к вам avec votre charmant enfant[61] … Он нам сыграет что-нибудь.
— Пожалуйста! — с живостью подхватила Ненси.
— Благодарю вас, — постараюсь.
Бабушка поднялась с места.
— Не стану больше вас задерживать, и весьма рада буду видеть вас сегодня у себя.
— Elle n'est pas élégante, mais trés bonne femme[62], очевидно!.. — сказала Марья Львовна, когда кабриолет выехал на шоссе, по направлению в ее усадьбе.
— Ах, она прелесть какая славная! — звонко откликнулась Ненси.
— Bonne enfant![63] - произнесла растроганным голосом бабушка, взглянув на внучку.
Вечером, часов около восьми, Юрий с матерью подъехали в новеньком шарабане, запряженном сытой рыженькой лошадкой, в высокому каменному крыльцу двухэтажного Гудауровского дома.
Ненси, поджидавшая их у окна, выскочила на встречу.
— Ненси! Ненси!.. — попробовала было ее остановить бабушка.
Но Ненси была уже на крыльце, где один из важных лакеев, так смутивший Юрия при первом его визите, слегка поддерживая под локоть Наталью Федоровну, помогал ей идти по ступенькам. Это ее дон е ́льзя стесняло, и они постаралась почти что взбежать на крыльцо.
— Ну, вот и мы! — весело улыбнулась она Ненси.
Ненси низко присела.
— И бабушка, и я — мы ждем уже давно.
Марья Львовна, с приветливым лицом светской женщины, встретила гостей на пороге гостиной.
— Вот это весьма любезно, что вы приехали.
Все уселись; но разговор не клеился. Несмотря на всю приветливость, Марья Львовна подавляла гостью своей важностью и внушала ей даже легкий страх.
— Бабушка, можно мне показать наш сад Юрию Николаевичу? — спросила Ненси.
— Конечно, petite! Может быть, и вы пройдетесь? — обратилась Марья Львовна к Мирволиной. — Но, впрочем, лучше посидим на балконе, пока гуляет молодежь.
Они вышли на большой балкон, колонны которого были сплошь покрыты зеленью плюща и дикого винограда.
— Как у вас хорошо! — похвалила Наталья Федоровна.
— О! но что здесь было!.. — с сожалением вздохнула Марья Львовна.- C'était splendide, quelque chose de magnifique![64] Вы знаете — в то время, когда и в деревнях умели жить по-барски!..
Ненси вела Юрия к своей излюбленной старой беседке.
— Представьте себе, что вы — прекрасный принц, а я — принцесса, — говорила Ненси.
— Зачем я буду представлять, — смеялся Юрий, — мне веселее думать: что вы — вы, а я — я.
— Нет, так лучше. Я живу вон там — видите, где этот бельведер, куда я вас теперь веду… Но это не бельведер, а пышный замок с башнями и стрельчатыми окнами. Мой отец — грозный владыка окружающих нас людей, его все боятся, я тоже боюсь… Вы — прекрасный принц. Вы меня не знаете, вы видели только издалека и влюбились в меня. Наш замок неприступен, и мой отец ревниво охраняет меня. Но вы побороли все препятствия, и когда мой отец и вся стража, подкупленная вами, спали крепким сном, вы проникли в замок и похитили меня… Ах, Боже мой! Зачем мы не живем в то время, когда так много было страшного, таинственного и чудного?!
— Отчего вы не пишете стихов? — спросил Юрий. — У вас такая богатая фантазия. Я уверен, что в вас живет великая писательница!
Они взбирались на гору и подходили в бельведеру. В легкой синеве надвигавшихся сумерек великаны-деревья стояли точно заколдованные исполинские тени, среди которых белели колонны бельведера.
— Смотрите, — указала Ненси на деревья, — когда спускается ночь, мне всегда кажется, что они хотят поведать мне свои великие старые тайны… А вот и он — мой бельведер!
Когда они прошли между колоннами, — мимо Ненси, задев ее слегка крылом, бесшумно пролетела летучая мышь. Ненси вскрикнула.
— Не бойтесь — вы со мной! — шепотом и твердо произнес не без горделивого чувства Юрий.
— Вам не страшно? — тихо спросила Ненси.
— О, нет!
— Вы очень храбры?
— Не знаю, но в жизни я хочу борьбы…
Он даже выпрямился и вздохнул всей грудью.
— А без борьбы — какая жизнь? — произнес он с блестящими глазами. — Бороться должен каждый, кто сознает несовершенство жизни, обман и злобу, и неправду; бороться за обиженных и защищать невинных…
— О, да, вы правы… Но это революция? — с испугом проговорила Ненси.
Юрий улыбнулся ее искренней наивности.
— Я говорю вам о борьбе, великой борьбе всего человечества за идеалы совершенства, а революция — это… это другое!..
Ненси перевесилась за балюстраду бельведера.
— Смотрите, смотрите — видите, как там темно?
Юрий тоже наклонился. У подножья горы сплошной, темной стеной высились деревья, едва покачивая своими верхушками.
— И ветер шелестит чуть слышно, едва-едва… — прибавила Ненси. — А когда я на какой-нибудь горе, мне смерть как хочется зажмуриться — вот так — и со всего размаха — вниз!
— Ой, нет! — испуганно произнес Юрий и потянул ее за платье.
Она вдруг откинулась и повернула к нему свое немного бледное от окутывавшего их полумрака лицо, с принявшими какое-то странное выражение глазами.
— Скажите — вы не забудете меня?
Он посмотрел на нее с удивлением.
— Вы знаете — я уезжаю через два дня, — произнесла она отрывисто.
Юрий хотел что-то ответить, но, вместо слов, беспомощно вздохнул и опустился на скамью. Ненси села возле него.
— Вы не забудете? — едва слышно повторила она свой вопрос.
Он сидел, опустив низко голову, и, закрыв лицо руками, слегка вздрагивал всем телом.
— Вы не забудете обрыв и камень, и что мы говорили? вы не забудете?.. Ну, поклянитесь!..
Вместо ответа, он поднял голову и с полузакрытыми глазами, точно боясь увидеть что-нибудь страшное, весь дрожа и изнывая, припал безмолвно к бледной ручке Ненси, лежащей на ее коленях. Ненси вздрогнула. Сладкий трепет охватил все ее существо. Она не отняла своей руки. Ей захотелось долго, долго сидеть вот так: в этой упоительной истоме, с этим блаженным трепетом и с этой радостью в груди.
Наконец, он с невероятным усилием оторвался от ее руки и голосом, полным мольбы: «Простите!» — прошептали его сухие губы. И Ненси, от восторга, готова была кричать, прыгать, плакать, смеяться… Ее руки невольно, точно сами, тянулись обнять голову Юрия… Но вдруг ей стало безумно стыдно своего состояния, словно чего-то преступного, и, не говоря ни слова, она выбежала из бельведера.
— Ау!.. — раздался уже снизу ее голос. — Идемте, Юрий Николаевич, — нас, верно, ждут пить чай.
Бабушке начинало не нравиться долгое отсутствие Ненси. Она с приветливостью любезной хозяйки угощала чаем, подаваемым важным, угрюмым лакеем, на серебряном подносе, свою гостью и вместе с тем озабоченно вглядывалась в темноту сада.
— А наши молодые люди загулялись.
— Пускай, — им весело: молодое с молодым, — с беззаботным добродушием откликнулась Наталья Федоровна.
— Как будто сыро, а Ненси — в одном платье, — волновалась бабушка.
— Вечер прелестный — пускай гуляют.
— Ваш сын разве не боится простуды? Он, кажется, так слаб здоровьем, — спросила Марья Львовна, не желая больше обнаруживать своего волнения перед «этой дурой», как мысленно назвала она Наталью Федоровну.
— Какая же тут может быть простуда, — спокойно отозвалась та. — Но он не очень крепок — это правда!.. — она вздохнула. — Он слишком нервен — в этом большое несчастие. А впрочем, может быть, и счастие, — прибавила она тотчас же:- это залог его таланта.
— Il est bien doué, votre fils![65]
Лицо Натальи Федоровны оживилось — коснулись ее излюбленной темы; она сразу почувствовала себя иначе, и эта важная светская дама, с которой у нее так долго не вязался разговор, стала ей даже симпатичной в эту минуту.
— Я очень счастлива, — горячо заговорила Наталья Федоровна. — Любая мать может гордиться таким сыном… И я не увлекаюсь, как все матери, — нет, не думайте… Не оттого я прихожу в восторг, что он учился превосходно, шел первым учеником, что он, может быть, гениальный музыкант… Я не знаю — но говорят: вот, я ездила с ним в Петербург — он поразил всех в консерватории, и его приняли сейчас же, бесплатно, только бы поступил… Мы и поедем к сентябрю опять… Он у меня — мальчик трудолюбивый, серьезный — я сознаю, — но не это приводит меня в восторг и заставляет чуть не молиться на него, а удивительная чистота, благородство духа, способность жертвовать собой.
«Какая странная чудачка!» — мысленно удивилась Марья Львовна.
— А вот и они — наши дети.
Странный, растерянный вид «детей» не укрылся от внимательного взгляда бабушки. Она была очень недовольна Ненси. «Que-се qu'ils ont fait?»[66] — подозрительно думала она, но высказать свое волнение считала неприличным.
— Молодой человек!.. Может быть, чаю?.. — обратилась она в Юрию.
Тот неуклюже, боком поклонился и исчез в неосвещенной еще большой зале.
Через минуту оттуда раздались робкие и нежные отрывистые аккорды.
— Il faut de la lumiére[67], — поспешно встала Марья Львовна.
— О, нет! Он любит так… Он будет сейчас играть, — остановила ее Наталья Федоровна. — Надо, чтобы не мешали…
Ненси охватило внезапное беспокойство: а вдруг эти нелепые лакеи пройдут через зал! Она встала.
— Куда же ты, Ненси?
— Сейчас приду.
Обежав вокруг дома, она прошла в буфетную.
— Ходить в зал и через него — не нужно!.. — приказала она прислуге.
— Велено ужин накрывать, — мрачно заметил старик.
— Обходите вокруг!
Она вернулась довольная своим распоряжением. Бабушка пытливо посмотрела на нее. Ненси ответила ей даже победоносным взглядом. После того, что с ней произошло сейчас в саду, она почувствовала себя совсем уже взрослой, самостоятельной, вне всякой опеки.
И загремел рояль. Он выл, стонал; казалось, все стихии мира соединились в этой буре звуков; казалось, кого-то звал на бой, на смертный бой, чей-то могучий дух, изнемогавший в оковах….
У Ненси сначала сердце сжалось, потом порывисто забилось, переполненное бессознательным горделивым чувством.
Но вот послышались томящие душу другие звуки…
— А-а… «Warum»… — Ненси вся точно замерла, вся превратилась в слух. Чем дальше наростала мелодия, тем тревожнее и тревожнее становилось чувство. Ненси чудилось, что это не звуки рояля, не фантазия Шумана — ее собственное сердце громко и отчаянно кричит:- Warum?.. Warum?..
И едва замерла под пальцами играющего последняя музыкальная фраза — Ненси, стремительно вскочив с места, в одну минуту очутилась возле рояля.
— Ненси, да куда же ты?.. — точно сквозь сон услышала она недовольный голос бабушки.
Э, да какое дело теперь Ненси до бабушки, до всего мира! Если бы цепями связали ей руки и ноги — она порвала бы эти цепи и, поддаваясь могучему, влекущему ее неудержимо желанию, очутилась бы здесь — у рояля.
— Послушайте… Я вас люблю… и не уеду никуда, — прошептала она, задыхаясь, и, закрыв лицо руками, выбежала из залы.
А вслед за ней, после минутного молчания, понеслись бешеными скачками, точно все сокрушая на пути и ликуя свою победу, полные восторга, пламенные страстные звуки… То была молодость, встречающая свою первую любовь…
Когда юноша кончил и взволнованный поднялся с места, в комнате стояли очарованные, потрясенные, его мать, Марья Львовна и Ненси.
— Что ты играл?.. — спросила мать. — Я никогда не слышала… Что-то странное и удивительное?
— Charmant![68] - прошептала бабушка. — Что это?
— Свое, — промолвил небрежно Юрий.
Одна Ненси молчала. Одна она знала, что говорили эти странные, дивные звуки, и когда все общество вышло в столовую, где его дожидался ужин — молодые счастливцы были не в силах оторвать глаза друг от друга. Их обоюдно пожирал один огонь, ярко, неудержимым светом горевший в их чистых, прекрасных глазах…
«Que-се qu'elle а, la petite?..»[69] — снова подозрительно пронеслось в мыслях у бабушки.
А очарованная музыкой сына, Наталья Федоровна читала в глазах Ненси только дань восхищения его таланту.
По отъезде гостей, Марья Львовна вошла в комнату Ненси, разстроенная, недовольная.
— Ненси, ma chére[70], — ты себя не хорошо вела, и я хочу с тобой поговорить серьезно.
— О, я сама хочу поговорить с тобою, бабушка!.. И не противоречь ты мне… не отговаривай — все будет бесполезно, все! Я люблю его, бабушка, и никуда я не поеду!.. Я выйду замуж. Это решено!
Марья Львовна даже опустилась на стул от неожиданности, широко раскрыв испуганные глаза.
— Как решено?
— Да, решено… и никаких других решений быть не может!
Ужасная мысль молнией промелькнула в голове Марьи Львовны.
— Ненси… tu dois me dire la vérité!..[71] Слышишь — все, все, как было!
Ненси правдиво и просто рассказала историю своей короткой юной любви.
— И… и больше ничего?.. C'est tout?..[72] - задерживая дыхание, спросила Марья Львовна.
— Чего же больше, бабушка? C'est tout… — наивно ответила Ненси.
— Pas de baisers?[73]
Ненси вспыхнула.
— Нет!
— О, Dieu merci!..[74] - Бабушка перекрестилась.
— Ты, бабушка, не думай только, чтобы я перерешила!.. — серьезно проговорила Ненси.
— Он сделал тебе предложение? — уже с негодованием спросила Марья Львовна, успокоенная в своих «страшных опасениях».
— И никакого предложения… Да разве это нужно? Я люблю его, он меня любит, и мы должны жениться — это ясно.
Бабушка разсердилась.
— Совсем это не ясно. Tu est belle, riche, jeune[75], ты можешь составить счастие самого блестящего юноши, и вдруг отдать все это первому встречному мальчишке, без имени, без положения… à Dieu sait qui?!..[76]
Ненси побледнела.
— Бабушка, не оскорбляй его!.. Бабушка, не говори!.. Бабушка, я люблю его!.. — нервно вскрикнула она и топнула ногой.
Теперь, в свою очередь, побледнела Марья Львовна.
— Ненси, c'est trop![77] Ты забываешься. С кем ты говоришь?
Но Ненси уже не слушала. Она бросилась в постель и, уткнувшись в подушки, громко, неудержимо рыдала.
— Чего же ты хочешь — чтобы я умерла?.. Да, да, умерла?.. — выкрикивала она посреди рыданий. — Ты думаешь увезти меня, но это все равно… где бы я ни была… я умру… я покончу с собой… я брошусь с горы… не знаю, что я сделаю… и ты будешь моей убийцей… да, да!.. радуйся!.. ра…радуйся!
Ненси конвульсивно билась в кровати.
Марья Львовна смертельно испугалась. Она не знала, что ей делать. Она бросилась в свою спальню и дрожащими руками едва могла достать, из домашней аптечки, несколько пузырьков успокоительных капель. Она не знала, какие выбрать, и потащила все в комнату Ненси.
— Ненси! Mon enfant…[78] — говорила она, чуть не плача, протягивая Ненси рюмку с лавровишневыми каплями. — Выпей!.. Успокойся!.. Ну, ради Бога… Ну, пожалей меня!..
Ненси, всхлипывая, выпила лекарство. Бабушка нежно гладила ее спутавшиеся волосы, целовала заплаканные распухшие глазки; но в душе твердо решила не поддаваться малодушию.
— Ты успокойся, дай мне подумать… Может быть, все устроится так, как ты хочешь… Ляг, моя радость, — усни!
И в первый раз, с тех пор как бабушка начала культивировать ее красоту, Ненси заснула без перчаток и без всех предварительных приготовлений во сну.