На другой день Войновский явился с визитом. Просидел около часу и откланялся, получивши приглашение Марьи Львовны бывать запросто, по родственному. Вскоре он воспользовался этим приглашением, как-то вечером, но пробыл тоже очень недолго.
— Какой очаровательный!.. — говорила о нем Марья Львовна.
А Ненси не знала, что ей делать: сердиться, обижаться или радоваться. Ее поражал странный, как бы официальный тон его визитов. Перед нею был другой человек — не тот загадочный, чарующий Войновский, встреча с которым так взволновала ее на балу. От этого веяло холодом и какою-то напускною сдержанностью. Однако, скоро все переменилось. Войновский стал каждый день посещать прелестный особняк, предпочитая, впрочем, день вечеру, когда гостиную Гудауровых наводняли обычные посетители. Он сумел сделаться необходимым и бабушке, и внучке. С ним советовались, ему передавали подробно о всех мелких событиях дня, его посвящали в планы будущего, знакомили с воспоминаниями прошлого. А когда раздавался у дверей его уверенный, порывистый звонок, Ненси первая спешила ему на встречу. Он нежно целовал ее ручку или изредка «беленький, хорошенький лобик», позволяя себе эту вольность в качестве старого, доброго родственника. Он иногда пропускал день-два; тогда к нему тотчас же посылалась записка с вопросом о здоровье, а лучистые глазки Ненси блестели еще приветливее при встрече.
Он вел свою атаку спокойно, смело, как ловкий шахматный игрок, предвидя наперед все ходы, готовя верный шах и мат неопытному противнику.
Ненси любила его плавную, бархатную речь, полную остроумия; любила просиживать с ним часы, болтая, весело смеясь, толкуя о любимейших произведениях искусства, уносясь мыслью в далекие знакомые музеи, или пыталась, при его помощи, разрешать сложные вопросы жизни, становившиеся для нее с каждым днем все загадочнее, заманчивее и интереснее. Она, как бабочка, летела на огонь, не замечая той властной силы, что больше и больше сковывала ее свободу.
Однажды, сидя с ним в своем уютном голубом будуаре, она рассказала ему историю своей любви и замужества. Он взял ее за голову и нежно поцеловал ее в лоб.
— Бедная, бедная крошка!..
Она рассердилась, хотя ей было очень приятно, что он пожалел ее. Да!.. она — бедная!.. и он сказал ей то же, что говорила когда-то бабушка и что за последнее время особенно жгуче стала ощущать сама Ненси… Она — бедная: она отдала свое чувство мальчику, который не сумел даже должным образом оценить его. При первом же столкновении с жизнью, он предпочел разлуку маленькой сделке с самолюбием… Да, Ненси очень, очень несчастна!
…А он говорил еще много-много: и о том, что жизнь коротка, и о том, что счастье — только в любви. В самой природе — в этом вечном движении, в непрестанном обмене веществ — страсть, повсюду страсть, всесильная, могущественная!.. Его голос звучал то нежно, то восторженно, то опускался до шепота. Голова с седыми кудрями наклонялась к ней все ближе и ближе, а черные, отуманенные страстью глаза влекли в себе неотразимо…
Руки Ненси, помимо ее воли и сознания, обвились сами собою вокруг его шеи, и она почувствовала на своих губах прикосновение его горячих губ… В глазах потемнело, сердце точно сдавили железные тиски… Она слабым усилием оттолкнула его от себя.
— Как только выпадет первый снег, я буду совсем, совсем счастлив, — заговорил снова Войновский, пожимая нежно ручку Ненси. — Зима нынче что-то запоздала, а уж декабрь на дворе.
Не долго, впрочем, пришлось ждать желанного снега. Как-то, утром, Ненси, проснувшись, увидела улицу, сплошь покрытую белым, пушистым покровом. Снег шел всю ночь.
— Ну, снег выпал — и мы едем кататься, — объявил Войновский, входя с оживленным, радостным лицом. — Едем сейчас; я выпросил у бабушки малютку Ненси.
— Сейчас?
У Ненси затрепетало сердце; она убежала к бабушке.
— Борис Сергеевич, я вам ее поручаю — смотрите, чтобы не простудилась, — озабоченно внушала Войновскому Марья Львовна.
У подъезда стоял вороной рысак, запряженный в щегольские маленькие санки.
— Я без кучера, буду править сам, — это веселее, — сказал Войновский. — Ступай домой и напомни Матвею, что сегодня за обедом — чужие. Обед будет в половине седьмого, — приказал он высокому мужику, державшему лошадь под уздцы.
Ненси прыгнула в сани. Снег шел мягкими хлопьями, капризно кружась в воздухе; пятиградусный морозец приятно пощипывал вожу.
Взрывая девственный снег, поскрипывая полозьями, быстро мчались сани по отдаленным улицам и, наконец, выехали за город.
— Какая прелесть! — восхищалась Ненси, указывая на поля. — Сколько поэзии в этом белоснежном просторе!
Спутники ехали уже около часу. Показалась опушка соснового леса, резвой синеватой полоской обозначившаяся на горизонте.
— А вот и наш приют, — указал Войновский на хорошенький резной домик, с балкончиком и бельведером, словно прильнувший к лесу.
— Зачем? — испуганно спросила Ненси.
— Чтобы отдохнуть и согреться… выпить стакан вина.
— Ах, нет, нет, нет, — не надо!
Войновский улыбнулся.
— Вот так трусиха!.. Ведь я не волк — не съем Красную Шапочку… Это мой охотничий домик и всеми в городе очень любимый. Когда устраивают пикники, обыкновенно здесь сервируют завтрак или ужин и превесело проводят время… Но… не желаю быть навязчивым!.. — с некоторым раздражением добавил он. — Не хочет прелестная племянница посетить мою хибарку — Бог с нею!.. Доедем только взглянуть хотя снаружи.
Он пустил шагом вспенившуюся лошадь, лениво бросив возжи.
Ненси почувствовала себя виноватой, и любопытство, смешанное со страхом, волновало ее молодую грудь. В самом деле, что же тут дурного, если войти?.. Это так интересно — похоже на экскурсию… Она осматривает какой-нибудь достопримечательный дом!..
— Там много редких вещей, — точно ответил на ее мысли Войновский. — Старинные картины, бронза, мебель и целая коллекция настоящих кружев. У меня мать была любительница, но после я собирал еще и сам.
Сердце Ненси усиленно билось; она упорно молчала. Неясная, но упрямая мысль давила мозг. По мере приближения в домику, взгляд Ненси становился все мрачнее и мрачнее.
— Ну, вот мы и у цели, — грустно вздохнув, произнес Войновский, когда сани подкатились в крылечку с резной решеткой и навесом. — «Поцелуем пробой и поедем домой», — пошутил он. — Прикажете повернуть? — и он натянул уже правую возжу.
Ненси вспыхнула.
— Ах, нет, нет! Я хочу посмотреть… кружева, — договорила она смущенно и тихо-тихо.
Войновский, как бы нехотя, стал отстегивать полость, помог Ненси выйти из саней, достал из кармана американский ключ и отворил тяжелую дубовую дверь. Дверь захлопнулась, и Ненси, смущенная, очутилась в высокой, темноватой передней.
Со стены тянулись развесистые, причудливые оленьи и лосиные рога; голова дикого вепря свирепо показывала свои белые клыки; большой бурый медведь, разинув пасть, опирался на суковатую дубину, и, распустив пушистый хвост, вытягивала свою хитрую мордочку рыжая лисица.
— Ой, как здесь страшно! — пролепетала Ненси совсем по-детски.
Войновский сбросил с себя шубу.
Приблизившись к ней, он стал расстегивать ворот ее шубки. Руки его слегка дрожали — он был взволнован.
— И придумают же эти женщины такие невероятные крючки! — смеялся он деланным смехом.
Когда упрямый крючок соскочил с петли, Войновский порывистым, нетерпеливым движением стащил шубку с плеч Ненси.
— «Привет тебе, приют прелестный!» — пропел он приятным баритоном, приподнимая тяжелые гобеленовые драпри. Такие же гобелены сплошь покрывали стены шестиугольной комнаты, куда ввел Войновский свою гостью.
По средине стоял дубовый, с выточенными фигурами стол, окруженный высокими старинными стульями. Шесть стрельчатых готических окон своими разноцветными стеклами придавали комнате несколько мрачный, таинственный характер. На столе красовалась серебряная, великолепной работы ваза — Бахус, держащий в руке хрустальную чашу. Янтарный ананас горделиво поднимал свою перистую зеленую голову; ароматные дюшессы лепились вокруг него, оттеняемые прозрачными гроздьями винограда. В старинной грани кувшине, с серебряной ручкой, искрилось вино, а из стоявшего тут же серебряного ведра аппетитно выглядывала бутылка шампанского.
Ненси отступила в смущении.
Он слегка обнял ее гибкий стан.
— Ну, пойдем осматривать мое хозяйство.
Дом был точно заколдованный. Люди в доме отсутствовали.
Когда они вернулись в гобеленовую комнату, Войновский усадил Ненси в одно из резных кресел.
— Впрочем, здесь неудобно…
Ненси действительно было неловко сидеть в глубоком кресле, с его высокою, твердою спинкой.
— Дитя мое, там будет лучше — на софе.
Ненси послушно перешла на широкую, покрытую гобеленовым ковром софу; а он, поставив на низенький столик тарелку с фруктами и вино, присел тут же, на небольшой табуретке.
— Вам так неловко, — проговорила Ненси, не зная, что сказать.
— Нет, милая, мне хорошо…
— Кто это все здесь приготовил?.. точно в сказке!..
Немного прозябшая Ненси с наслаждением прихлебывала вино.
— И какое славное вино!..
— Правда?.. Это — кипрское, настоящее кипрское! А приготовил все Афанасий, мой бывший денщик. Он здесь живет, при доме. У меня тут и погреб… всегда есть все припасы. Я часто останавливаюсь здесь, после охоты, отдохнуть… И, как видишь, дитя мое, люблю полный комфорт.
Он потрепал ее по щечке. Ненси немного отстранилась.
— Что ты точно чужая сегодня? Вот чудачка-то!.. Не хочешь оставаться здесь, так поедем домой.
Он, недовольный, встал с места и ходил по комнате, напевая вполголоса.
Ненси сама почувствовала, что она какая-то чужая, и этот такой близкий ей человек, без которого, за последнее время, она дня не могла провести, он тоже ей совсем, совсем чужой… а уйти не хочется.
— Так едем?
Войновский остановился перед нею в выжидательной позе и глядел куда-то, поверх ее головы, равнодушными глазами.
Ненси приподнялась и снова села.
— А… а кружева?.. — щеки ее зарделись.
— Вот то-то, глупенькая! — засмеялся Войновский.
Он опустился рядом с нею на софу и, обняв ее одною рукою, другою поднес стакан к ее губам.
— Выпей лучше еще винца; ведь это — кипрское… нектар… понимаешь? Ну, чокнемся и… пей! О, это — верный, верный друг! — воскликнул он, опоражнивая свой стакан. — Все… все изменит… женщины, друзья… а это — никогда!.. Странно — ты не любишь вина… Я научу тебя любить его!.. Ах, да!.. Я и забыл…
Он с необычайною ловкостью вскочил с места, отпер низенький дубовый шкаф и бросил на колени Ненси целую груду нашитых на атласные полосы кружев. Как о живых людях, рассказывал он историю каждого кусочка этих кружев, а Ненси, проникаясь, с благоговением всматривалась в тонкие паутины причудливых узоров. Вдруг она смутно вспомнила о муже.
— Пора домой!.. — проговорила она спешно.
— До-м-ой? — удивленно протянул Войновский. — Но ты еще не выпила шампанского за мое здоровье… Ты меня кровно, кровно обидишь!
Он ловким, привычным движением откупорил бутылку.
— Выпьем, дитя, за наш первый поцелуй! — произнес он, с блестящими глазами. Он был поразительно красив в эту минуту.
Ненси печально покачала головой.
Он крепко, судорожно сжал ее холодную руку. Мрачный огонь в глазах Ненси, ее дикость, смущение — раздражали и опьяняли его сильнее вина.
— Эх, милая! Когда тебе будут говорить о муках, о страданиях — не верь! Все это вздор, утопии! Будь весела и празднуй праздник жизни!.. Ведь ты меня любишь… любишь… любишь?
Точно могучий вихрь налетел на Ненси, опалил ее щеки. Зажмурив глаза, она бросилась в объятия Войновского, с дикой, безумной тоской отвечала она на поцелуи и ласки, как бы упиваясь их ядом и готовая умереть…