В гулком и прозрачном воздухе прогремел пистолетный выстрел и взвилась тоненькая струйка дыма. Манекен, прикрепленный к шесту, слегка качнулся. Это была набитая волосом и закутанная в толстый плащ кукла, единственной ногой которой служил воткнутый в землю кол, а на другой конец кое-как была напялена треугольная шляпа. Это пугало помещалось в конце эспиньольского сада на покрытой газоном покатой лужайке. Не успел затихнуть шум выстрела, как раздалось восклицание:
– Метко, сударыня! Досталось бы бездельнику! И сьер Аркнэн подошел к мишени, исследовал ее, и ткнул пальцем в круглую дыру, пробитую пулей в сукне плаща. Аркнэн обернулся:
– Говорил же я барышне, что она станет отличным стрелком, если постарается целить правильно, как я ей сказал, и не очень вытягивать руку. Пуля хорошо всажена, а теперь нужно будет целиться в сердце.
Г-н Аркнэн начертил мелом сердце на плаще. Сделав это, он выпрямил шест, поправил треуголку и возвратился к м-ль де Фреваль, которая продолжала стоять на аллее с разряженным пистолетом в руке.
Она была кокетливо одета в изящный мужской костюм, в котором казалась меньше, чем в дамском платье, но который резче подчеркивал силу и гибкость ее юного тела. В этом мужском наряде она выглядела очень грациозно и носила его не без гордости. На каблуках ее изящных сапожек поблескивали шпоры, а у ног был брошен на землю хлыстик. Перед упражнением в стрельбе, которым она занималась каждый день, м-ль де Фреваль брала у Аркнэна урок верховой езды, а сейчас пойдет фехтовать – тоже с ним. Вот уже в течение нескольких недель Аркнэн обучал м-ль де Фреваль стрельбе, верховой езде и обращению с холодным оружием. Очень гордясь своими новыми обязанностями, он вспоминал время своего пребывания в полку, где он был прекрасным наездником, прекрасным стрелком и прекрасным фехтовальщиком. То, что он отличался в уменье ездить верхом, стрелять и владеть шпагой, еще более повышало его достоинства в глазах м-ль Гоготы Бишлон. Если треск выстрелов и звон рапир очень пугали ее, то она не могла смотреть без гордости, как м-ль де Фреваль и Аркнэн бок и бок трусили рысью по эспиньольскому двору. Все же она плохо понимала странную причуду барышни стать наездницей и фехтовальщицей и забавляться стрельбой из пистолета по чучелу, которое, вечером, в сумерки, в своем плаще и надетой набекрень треуголке, делалось похожим на разбойника, так что при виде его мороз продирал по коже.
Вскоре после странного визита мнимого кавалера де Бреж м-ль де Фреваль заявила г-ну де Вердло о своем желании заняться различными упражнениями и теперь с жаром отдавалась им. Г-н де Вердло охотно дал свое согласие. Вид беспокойного гостя, которому удалось проникнуть в Эспиньоли, навел его на мудрые размышления. Эспионьоли были усадьбой довольно уединенной, а местность кругом была далеко ненадежная. Нередко можно было встретить коробейников, разносивших товары, продажа которых могла быть только предлогом для проникновения в дома. Г-н де Вердло, очень встревоженный только что описанным приключением, счел благоразумным, для ограждения себя от этих коробейников и бродяг, укрепить запоры на всех воротах и дверях и запастись изрядным количеством мушкетов и алебард, которыми он вооружил своих людей, вплоть до казачков. Командование над этой ратью было поручено Аркнэну. Эти оборонительные мероприятия подействовали, несомненно, на воображение м-ль де Фреваль, ибо в один прекрасный день она попросила у г на де Вердло позволения обучаться верховой езде и обращению с пистолетом и рапирой, добавив, что эти упражнения будут полезны для нее, так как она должна пожаловаться на тяжесть в голове и на жар крови, а также на бессоницу. Утомление на свежем воздухе положит конец ее недомоганию.
Изъявив свое согласие на эту просьбу, г-н де Вердло все же сначала был несколько изумлен ею. Он с трудом представлял себе, чтобы молодая девушка, Анна-Клавдия в особенности, вскидывала на плечо мушкет или стреляла из пистолета. В книгах можно прочесть, будто этим непристойным для женщин делом занималось некогда мифологическое племя амазонок, но, по его мнению, эти дамы с изувеченной грудью менее всего могли служить хорошим примером, и он сожалел бы, если бы Анна-Клавдия была похожа на этих неприступных самок, тем более, что тело ее, казалось, все лучше и лучше формируется, а округлость груди начинает обозначаться под платьем в очень приятных контурах. Однако, г-н де Вердло немного успокоился, когда вспомнил, что слышал когда-то рассказ о том, как некоторые придворные дамы принимали самое ближайшее участие в смуте, происходившей во время малолетства покойного короля, вплоть до того, что даже сражались с оружием в руках, распустив панаш по ветру. Вовсе не желая подобной участи для Анны-Клавдии, он не мог, однако, находить ничего дурного в том, что она с удовольствием занимается полезными для здоровья упражнениями. К тому же, с самого начала Анна-Клавдия проявила необычайные способности к этим мужским забавам. Пуля ее пистолета редко давала промах, и Аркнэн дивился ее успехам в верховой езде и фехтовании.
Этот последний каприз Анны-Клавдии немного разволновал, впрочем, добрейшего г-на де Вердло, однако он покорился и разрешил закупить в Вернонсе необходимое снаряжение, вскоре после чего мог видеть, как Анна-Клавдия, с лицом, защищенным стальной решеткой, и грудью, покрытой подушкой, парирует удар рапиры бравого Аркнэна и оказывается необычайной искусницей по части всяких уловок и неожиданных выпадов. Г-н де Вердло довольно охотно присутствовал на этих уроках, которые он предпочитал пистолетной стрельбе. Они происходили в большом вестибюле замка. Каменный пол посыпался опилками, и Анна-Клавдия, крепко сжав рукоятку рапиры и став в полуоборот, занимала позицию против мэтра Аркнэна. Она бешено нападала на него и парировала его удары с необыкновенной ловкостью, Аркнэн обнаруживал большую живость и не давал ей спуску. Их борьба в таких случаях была очень красивою. Иногда г-н де Вердло, увлеченный зрелищем, притоптывал ногой и размахивал тростью, подражая парадам. По окончании урока Анна-Клавдия снимала свою решетку и вытирала лоб, вся разрумянившаяся и с еще блестящими от возбуждения глазами.
Такие же большие способности м-ль де Фреваль обнаруживала к верховой езде, и, глядя, как она держалась на лошади, трудно было поверить, что она никогда не ездила верхом. С изумительной ловкостью приспособлялась она к движениям животного и угадывала его намерения. В очень короткое время она стала прекрасной наездницей, не боящейся ни ляганья, ни вольтов, ни резких поворотов, и удивительно крепко держалась на лошади, с настоящим мастерством умея пользоваться поводьями и шпорами. Восхищаясь ею, Аркнэн не спускал ей, однако, ни одной ошибки. Скоро перешли к скачкам с препятствиями, и тогда м-ль де Фреваль начала садиться верхом по-мужски, – способ, который с тех пор она неизменно применяла, и против которого бедный г-н Вердло сначала стал было возражать, но затем примирился с необходимостью видеть, как Анна-Клавдия из амазонки превращается во всадника и с еще большим жаром отдается своим упражнениям. В конюшне она любила подходить к лошадям, ласкать их, разговаривать с ними и угощать какими-нибудь лакомствами. Кроме выездных лошадей, закладывавшихся в карету, у г-на де Вердло были отличные верховые лошади. Завел он их во время посещения Эспиньолей мальчиками Морамберами, которым пожелал доставить развлечение в виде прогулок верхом. С тех пор этими верховыми лошадьми пользовался один только Аркнэн, который садился иногда на одну из них и гоголем въезжал в Вернонс. Они пришлись, следовательно, очень кстати для Анны-Клавдии, но она предпочитала им коня, оставленного в Эспиньолях кавалером де Бреж в обмен на ту лошадь, что так бесцеремонно была похищена им. Впрочем, вор не причинил убытка г-ну де Вердло, ибо оставил он прекрасного жеребца. Этого-то жеребца и выбрала м-ль де Фреваль, когда была в состоянии покинуть манеж и прокатиться по полям в сопровождении Аркнэна.
Они совершали вдвоем длинные прогулки, то шагом, то рысью, перескакивая иногда через какой-нибудь плетень или свалившееся дерево. Местность, окружавшая Эспиньоли, была довольно разнообразна: большие леса, пруды и болота, пустоши, возделанные поля. Кое-где деревушки, притаившиеся в ложбинах. Зима там бывала холодная, а весна часто ранняя. Осенью воздух был свежий, весь напоенный благоуханиями; летом он был тяжелый и удушливый. Область мало заселенная, бедная и лежащая в стороне от больших дорог. Вокруг Эспиньолей проходили только плохо содержимые проселки и еле заметные тропы, но ничто не останавливало м-ль де Фреваль. Ей чрезвычайно нравились эти верховые прогулки, и лишь наступление темноты способно было заставить ее возвратиться в Эспиньоли, особенно когда она ехала верхом на лошади атамана, что случалось чаще всего. Тогда она казалась одержимой настоящим демоном скорости и свободы, и такое же впечатление производил ее странный конь, упрямый и умный, то капризный, как коза, то смирный, как ягненок; порой его охватывал припадок внезапного бешенства, и тогда он скакал галопом, как угорелый. В этих случаях Аркнэну приходилось напрягать все усилия, чтобы не потерять из виду наездницу. Они следовали таким образом вдоль болота Пурсод, оставляя за собой перекресток Бифонтэн и доезжали до рощи Вокрез. Там дорога переходила в лесную тропинку, которая вела к месту, называемому Высокий Пригорок, откуда открывался довольно широкий вид в сторону Бурвуазэна, скрытого от глаз высокими холмами. Доскакав до этого Высокого Пригорка, конь м-ль де Фреваль начинал волноваться и ржать, дергать поводья, грызть удила, и кончал тем, что взвивался на дыбы и бешено мчался вперед. Когда с ним удавалось сладить, он упорно отказывался повернуть назад и, чтобы заставить его сделать это, приходилось вступать с ним в настоящую борьбу, от которой он делался пугливым в течение всего обратного пути в Эспиньоли.
За исключением этих развлечений стрельбой, фехтованьем и верховой ездой, жизнь Анны-Клавдии была самая монотонная и ровная, и г-н де Вердло находил в ней приятную компаньонку. Он благословлял теперь счастливый случай, пославший ему эту милую девушку, скрашивавшую его одиночество, и смеялся над страхами, внушенными ему ее появлением. В общем Шомюзи хорошо сделал, что умер, и еще лучше, что оставил этот плод своей любви. Г-н де Вердло не мог нарадоваться ее присутствием в Эспиньолях. В самом деле, он не был бы в состоянии сделать ей ни одного упрека. Конечно, престранная причуда разъезжать по проселочным дорогам в мужском костюме, бок о бок со сьером Аркнэном, и возвращаться покрытой грязью и пылью! Не менее странно находить удовольствие в стрельбе из пистолета и скрещиванье рапир, но он не имел никаких оснований относиться отрицательно к этим забавам, в общем невинным и безобидным. К тому же, они приносили пользу Анне-Клавдии, ибо, занимаясь ими, она приобрела редкую для женщины силу тела, нисколько не утратив при этом грациозности. Красота ее лица тоже только выиграла от них, и г-н де Вердло с удовольствием констатировал это. Все эти качества очень понравятся ее будущему мужу, но г-н де Вердло не слишком любил останавливаться на этой мысли. Думать, что Анна-Клавдия покинет однажды Эспиньоли ради супружеских объятий, не доставляло ему большого удовольствия. Немножко успокаивало его то соображение, что незаконное и темное происхождение м-ль де Фреваль очень затруднит заключение брака. Да и одиночество, в котором жили в Эспиньолях, делало замужество Анны-Клавдии мало вероятным. Не видно было, чтобы и она сама желала его. Когда г-н де Вердло предлагал ей выезжать с этой целью в Вернонс, как советовал г-н де ла Миньер, то Анна-Клавдия не обнаруживала никакого рвения пойти навстречу его предложениям. Выезды в свет мало прельщали ее, она довольствовалась Эспиньолями и не желала, по-видимому, ничего лучшего, хотя иногда и погружалась в задумчивость, которая не ускользала от внимания г-на де Вердло. Часто она предавалась ей в часы, когда г-н де Вердло приглашал ее составить партию в бирюльки. Игра эта очень забавляла г-на де Вердло. По большому столу рассыпали фигурки из слоновой кости которые нужно было извлекать по одной из образованной ими кучки, так чтобы не задеть и не пошевелить при этом остающихся, несмотря на всю их переплетенность и спутанность. Долгая практика в игре выработала у г-на де Вердло некоторую сноровку, и он искусно вытаскивал палочки из кучи, где они в беспорядке перемешивались. Он совершал иногда таким образом чудеса ловкости, но Анна-Клавдия затмевала его, и это было тем более замечательно, что играла она крайне небрежно и с таким видом, точна думала совсем о другом. И вот, несмотря на то, что мысль ее витала где-то далеко, рука Анны-Клавдии изумительно повиновалась демону ловкости. Занятно было смотреть, с какой безукоризненной точностью прикасается она к валким и легким кусочкам слоновой кости, которые никогда не теряли равновесия под ее пальцами, но всего занятнее было то, что она добивалась своих успехов, будучи вовсе невнимательной и явно занятой чем-то другим. Эти успехи повергали в изумление добрейшего г-на де Вердло. Обладая точностью движений, граничившей с чудом, Анна-Клавдия могла бы проделывать самые замысловатые штуки, если бы вздумала применить свой талант к вытаскиванию чужих кошельков и часов. Она могла бы забираться в чужие карманы так ловко, что обладатели их ничего бы не заметили, и как нельзя более искусно срывала бы плащи с плеч прохожих. Иногда г-н де Вердло со смехом говорил ей об этом и дразнил ее, но в ответ она лишь улыбалась своими прекрасными молчаливыми устами, после чего снова погружалась в свои мечты.
Тогда прелестное лицо ее становилось как бы чуждым всему окружающему и далеким от него. Печать глубокой задумчивости ложилась на нем, и уже больше ничего оно не выражало. Казалось, что Анна-Клавдия ничего больше не видит и не слышит, вся занятая одной мыслью, властно влекущей ее к себе и погружающей в самые сокровенные тайники души. В такие минуты Анна-Клавдия казалась отсутствующей и всецело ушедшей в прошлое, а может быть раздумывающей о будущем. Она производила тогда такое впечатление, словно она ушла от окружающей обстановки и заблудилась в каком-то мысленном путешествии. Иногда она возвращалась из этих блужданий словно разбитая какой-то странной усталостью. Иногда выносила из них какое-то странное возбуждение. Щеки ее покрывались румянцем, глаза блестели, уста дышали более жадно. Какой-то огонь бросался ей в лицо, принимавшее страстное выражение отваги, желания, порыва, в которых участвовало все ее тело. Испытывая внезапную потребность в движении, она вскакивала, словно ее толкала какая-то невидимая пружина. Руки ее судорожно сжимались, словно она готова была схватить и сжать в них какой-то предмет, который охотно раздавила бы в своих пальцах. Она внушала тогда г-ну де Вердло темное и тревожное чувство, но оно длилось недолго. Анна-Клавдия скоро успокаивалась. Часто направлялась она к окну, словно желая посмотреть, не приехал ли кто-то страстно жданный, и чье прибытие сильно запоздало, но взору ее открывался лишь пустынный сад со своими партерами и боскетами, в конце которого, на покатой лужайке, высилось утвержденное на шесте чучело-мишень, в толстом плаще, изрешеченном пулями, и треуголке набекрень.
Приступы этой задумчивости, в которую погружалась м-ль де Фреваль, наблюдались не только в присутствии г-на де Вердло. Иногда, по возвращении со своих прогулок верхом в обществе Аркнэна, она шла прямо в свою комнату, где запиралась на ключ, не открывая даже Гоготе Бишлон, приходившей помочь ей раздеться. Это бывало главным образом в дни, когда, поднявшись на Высокий Пригорок, Анне-Клавдии приходилось бороться с капризами своей лошади. В эти дни она выходила только поужинать и сразу же после ужина спрашивала у г-на де Вердло разрешения удалиться в свою комнату. Она наотрез отказывалась от услуг Гоготы, которая обижалась на нее за это, так как время перед сном казалось м-ль Гоготе самым подходящим для осведомления ее юной госпожи о положении, в каком находились ее амуры со сьером Аркнэном. Дело не приняло еще желаемого ею оборота. Гоготе не удалось добиться от сьера Аркнэна истины по поводу результатов его поездки. Действительно ли жена его умерла или была еще жива? Аркиэн делал вид, будто ему не удалось узнать ничего достоверного, и Гогота гневно причитала, что все мужчины лжецы, что их единственное удовольствие – бесить женщин, и что они слишком высоко расценивают себя, считая, что без них не обойтись! Тут Маргарита Бишлон теряла всякую сдержанность и с крайней грубостью начинала распространяться об отношениях между полами, так что, если бы даже Анна-Клавдия по приезде в Эспиньоли ничего не знала о способе, каким мужчины и женщины выказывают друг другу свое желание, то в настоящий момент она не могла больше оставаться в неведении на этот счет, благодаря речам м-ль Гоготы, которая действительно входила в мельчайшие подробности, восхваляя удовольствия, получаемые друг от друга мужчиной и женщиной, и гордо заявляя при этом, что она не сделала сьеру Аркнэну никаких поблажек и не сделает их иначе, как при условии честного и законного брака. Она слишком хорошо знала мужчин, чтобы доверяться им. Все они без достаточного уважения относятся к чести девушек, все соблазнители, воры и разбойники.
В большинстве случаев Анна-Клавдия пропускала мимо ушей эти диатрибы, порой однако как будто прислушивалась к ним, когда Гогота причесывала ее на ночь или исполняла подле нее какие-нибудь мелкие услуги. Иногда же она отпускала ее и раздевалась одна. Случалось, что она сбрасывала с себя при этом все одежды и оставалась совершенно голой. Тогда она подходила к зеркалу, ласкала свои плечи, взвешивала на ладони юные груди, ощупывая их нежность и упругость. Мгновение она созерцала себя в таком виде, затем всю ее внезапно покрывал румянец, как если бы в ней загоралось тайное пламя, которое жгло ее сразу огнем и стыдом, меж тем как она чувствовала, что сердце ее разрывается, словно в него всадили кинжал, который, в запертом ящике туалетного столика, спал, в кожаных ножнах, чутким сном своего клинка, заостренного тоньше, нежели искусительное жало древнего змия.