Гений русского сыска И.Д. Путилин

Поцелуй Бронзовой Девы

Глава I. Бурная исповедь

Скромный служитель алтаря приветствует вас, сын мой. Исповедь -- великое дело... -- ласково проговорил тучный, упитанный настоятель-ксендз... N-ского варшавского костела, когда перед ним за исповедательными ширмами предстала высокая, стройная фигура молодого красавца графа Болеслава Ржевусского, сына местного магната. -- Облегчите свою душу чистосердечным покаянием.

-- Я прихожу к вам, отец мой, в последний раз... -- несколько неуверенно начал молодой граф.

-- Почему в последний раз?

-- Потому что я люблю и скоро собираюсь жениться.

-- Но разве женатые не исповедуются, сын мой? -- удивленно вырвалось у служителя католической церкви.

-- Вы не дали мне докончить. Я люблю русскую, я собираюсь жениться на православной.

Лицо ксендза как-то сразу потемнело и сделалось угрюмо-суровым.

-- Что ж... -- усмехнулся он. -- Таких случаев, к прискорбию, немало... Это -- дело вкуса и известного влечения. Но, конечно, вы сами будете пребывать в лоне святой католической церкви?

Молодой граф отрицательно покачал головой.

-- Нет... -- твердо произнес он.

-- Как?! Вы...

Ксендз-исповедник даже отшатнулся, отпрянул от молодого человека.

-- Я перехожу в православие. Родители моей невесты ставят непременным условием нашего брака мой переход из католичества в православие.

-- И вы? -- сурово, гневно спросил один из верных слуг ордена Игнатия Лойолы {Т. е. ордена иезуитов. Игнатии Лойола (1491? -- 1556) был его основателем.}.

-- И я принял это условие.

Какие-то хриплые звуки вырвались из груди духовника-иезуита.

-- Я... я не верю своим ушам... Я не хочу, не могу этому верить, вы шутите...

-- На исповеди не шутят, отец мой... -- серьезно ответил молодой граф.

-- Вы, вы -- единственный отпрыск высокочтимого рода Ржевусских, самых пламенных и верующих католиков, переходите в иную, чужую веру?

-- Чужая вера? Что это за странное определение, отец мой? Разве Бог -- не один и тот же? Разве есть специально православный Христос и специально католический Христос.

-- Не смешивайте Господа с церковью! -- гневно прошептал исповедник.

-- Я вот именно и не смешиваю, это делаете вы, разделившие Христа на разные алтари разных церквей... -- в тон ему ответил взволнованно граф.

-- Берегитесь! Вы богохульствуете.

Глаза фанатика-ксендза загорелись бешеным огнем.

-- Я? Вы ошибаетесь. Если бы я переходил в магометанство или в иудейство -- я мог бы понять взрыв вашего негодования, вашей духовной скорби. Но я перехожу в ту веру, которая высоко чтит Бога Христа. Что же это вас так устрашает, отец мой?

-- Вы переходите в веру тех, которые являются врагами нашего народа, ваших отцов, матерей, сестер и братьев.

-- Позвольте, отец мой, вы затрагиваете уже ту область, которая менее всего может касаться вопроса веры, религии: вы переходите на политику. Но разве это уместно здесь, в храме, на исповеди, перед святым Распятием? Или католическое духовенство отлично совмещает в себе служение политическим интригам со служением Богу?

Лицо ксендза стало багрово-красным.

-- Еще раз повторяю вам: берегитесь! Вы начинаете издеваться над священнослужителями католической церкви. Вы с ума сошли! О, я узнаю в этом проклятое влияние православных изуверов... Сколько вы получили наставлений от их попов?...

-- Мне стыдно за вас, отец мой... -- отчеканил молодой граф. -- Вы -- слуга Милосердного Бога -- позволяете себе предавать проклятию в святом месте таких же правоверных христиан, таких же христианских священнослужителей, как и вы сами.

-- О, подлый орден Игнатия Лойолы живуч! Вы -- оптом и в розницу торгующие Богом -- вы остаетесь верны проклятому, вовсе не христианскому, завету: "Цель оправдывает средства". И вы, славшие людей на костер ad majorem Dei glorian (для вящей славы Бога), действительно не брезгуете никакими средствами. Я не ребенок, отец мой... Мне отлично известны проделки католического духовенства, менее всего думающего о догмах христианского евангелия. Прощайте. Я ухожу отсюда примиренным с Богом, но не с вами.

И, поклонившись, граф повернулся, чтобы выйти из исповедальни. Секунду ксендз-исповедник стоял пораженный, словно оглушенный... Потом он вздрогнул и резко крикнул:

-- Стойте, граф! Я вас предупреждаю, что сегодня же я сообщу об этом вашему отцу. Посмотрим, как отнесется он к вашему ренегатству.

-- Вы сообщите? Но разве духовник имеет право рассказывать кому бы то ни было о том, что ему говорилось на духу?

-- Для спасения погибающей души... для торжества церкви... -- залепетал ксендз-иезуит.

Молодой граф рассмеялся.

-- Ну, разве я не прав, когда только что сказал, что у вас -- "цель оправдывает средства"? Вы вот готовы быть клятвопреступником, дабы выслужиться перед вашим орденом, а заодно... и перед знатным, богатым магнатом.

-- Погодите, стойте! -- исступленно схватил за руку графа верный прислужник католической церкви. -- Я умоляю вас именем Бога отказаться от этого безумного решения!

-- Нет! -- резко ответил Ржевусский.

-- Но вы забываете одно, что Бог иногда очень сурово карает вероотступников. Знаете ли вы это, безумец? -- свистящим шепотом пронеслось по исповедальне.

Глаза ксендза сверкали. Что-то молчаливо-угрожающее было видно в этом сверкании, было слышно в этом шепоте.

-- А-а... -- отшатнулся от него молодой граф. -- Я вас понимаю, святой отец: вы грозите мне местью не Бога, а местью его служителей? Что ж, я и этого не боюсь... Работайте, старайтесь, но не забывайте, что теперь -- не средние века, что ужасы святой Инквизиции отошли в область мрачных, отвратительных преданий. Прощайте!...

Глава II. "Спасите графа!"

Перед Путилиным в его служебном кабинете сидел посетитель с дорожной сумкой через плечо. Это был красивый, моложавый старик, очень симпатичный, с манерами старого барина былых годов.

-- Сколько же прошло уже дней, как исчез молодой граф, господин Ракитин? -- спросил посетителя Путилин.

-- Около недели.

-- А почему вы полагаете, что он исчез?

-- Потому что никогда не бывало, чтобы он не являлся так долго к нам. В последнее время, когда он попросил у меня руки моей единственной дочери и сделался ее женихом, он приезжал к нам ежедневно.

-- Скажите, пожалуйста, господин Ракитин, а в замке графа Ржевусского, его отца, вы не узнавали о молодом человеке?

-- Нет, господин Путилин. Вот уже несколько месяцев, как мы прекратили знакомство домами.

-- Для пользы дела мне необходимо знать причину этого разрыва.

-- О, это не составляет ни тайны, ни секрета... Причиной окончательного разрыва послужил резкий спор о России и "Крулевстве Польскием". Граф Сигизмунд Ржевусский, гордый, надменный магнат, высказал такую непримиримую ненависть ко всему русскому, что меня взорвало. Мы расстались врагами.

-- Предполагаемый брак его сына с вашей дочерью, конечно, не мог встретить согласия и сочувствия старого графа?

-- Безусловно. Я говорил об этом Болеславу, на что он ответил, что личное счастье ему дороже вздорных прихотей его отца.

-- Вы не знаете, он имел все-таки объяснение по этому поводу с отцом?

-- Не знаю. До последнего дня нашего свидания он ничего не говорил об этом.

-- Не можете ли вы рассказать мне что-нибудь о вашем последнем свидании с молодым графом?

-- Он приехал к нам к обеду. Как и всегда, был бесконечно нежен с моей дочуркой, но я заметил, что он находится в несколько приподнятом состоянии духа.

-- Ого, он был взволнован? Вы не спрашивали его о причинах?

-- Он сам со смехом бросил вскользь, что его страшно разозлил духовник.

-- По какому случаю он виделся с ним?

-- Он отправился на исповедь. Затем, уезжая, он сказал мне, что ему хотелось бы ускорить свадьбу, обещал приехать на другой день, но -- увы! -- с тех пор мы его более не видели. Мы в отчаянии, дорогой господин Путилин. Горе моей девчурки не поддается описанию. Она все время твердит, что с ним, наверно, случилось какое-нибудь несчастье. Откровенно говоря, у меня самого являются тревожные мысли.

-- Скажите: старый граф любит своего сына?

-- Безусловно. Но, как однажды с горечью вырвалось у молодого человека, старый надменный магнат любит не его душу, не его сердце, а в кем -- самого себя. Он, Болеслав, в глазах отца -- единственный продолжатель "знаменитого" рода Ржевусских, его блестящий представитель, тот, кем можно гордиться. Если вы знакомы с поразительной спесью польских магнатов, с их фанатизмом, вам будет ясна и понятна любовь старого графа к своему сыну. И вот я решил обратиться к вам. Вы, только вы один, господин Путилин, можете пролить свет на это загадочное исчезновение бедного молодого человека, которого я люблю, как родного сына. Спасите его!

Путилин сидел в глубокой задумчивости. Какая-то тревожная

мысль пробегала по его симпатичному, характерному лицу.

-- Не правда ли, ваше превосходительство, вы не откажете нам с дочуркой в этой горячей просьбе?

Путилин поднял голову.

-- Я нахожусь в очень щекотливом положении, господин Ракитин: вмешиваться официально в это дело мне не только неудобно, но я даже не имею права. У меня нет никаких данных для подобного вмешательства. Во-первых, заявление об исчезновении молодого графа должно исходить от отца, а не от частного лица, каким в данном случае являетесь вы; а во-вторых... в Варшаве имеется своя сыскная полиция.

-- Значит, вы отказываетесь? -- с отчаянием в голосе воскликнул старый барин.

Путилин опять задумался.

-- Ну ладно, хорошо. Я попытаюсь. Ваше дело меня очень заинтересовало.

-- Слава Богу! Как мне благодарить вас... -- рванулся Ракитин к Путилину.

Глава III. Путилин в Варшаве. В замке старого магната

Всю дорогу до Варшавы мы ехали в отдельном купе 1-го класса, Путилин не спал.

Он был окружен целым рядом толстых фолиантов.

-- Pater noster! Qui est in Coelum... Credo in aeternam vitam {Отче наш! Иже ecи на небесах... Верую в жизнь вечную (лат.)}... -- бормотал великий, благороднейший сыщик.

-- Что это, И. Д., никак ты на старости лет за изучение латыни принялся? -- спрашивал я в сильном изумлении.

-- Спи, спи, доктор! -- невозмутимо отвечал он.

Вот и гордая, пышная столица бывшего Польского Крулевства. Мы приехали в Варшаву в те достопамятные дни, когда она глухо волновалась.

В роскошном нумере Центрального отеля, где мы остановились, Путилин принялся спешно переодеваться. Он облачился в безукоризненный длинный черный сюртук, надел крупный орден.

-- Что значит этот парад, И. Д.? -- спросил я не без удивления.

-- Я еду сейчас с визитом.

В великолепной -- с белыми колоннами -- зале граф Ржевусский заставил очень долго ждать себя. Наконец послышались шаги, в зал вошел старый магнат. Не подавая руки и слегка лишь наклонив полуседую гордую голову, он холодно спросил:

-- Чем обязан видеть у себя пана... пана Путилина? -- Он поднес визитную карточку Путилина к самому своему носу, обидно-небрежно вчитываясь в то, что на ней стояло.

-- Сейчас я буду иметь удовольствие объяснить пану... пану Ржевусскому цель моего визита... -- ответил ему в тон "пан" Путилин.

Это простое "пану Ржевусскому" вместо "пану-графу", по-видимому, было равносильно для старого магната удару хлыста. Огоньки гнева вспыхнули в его глазах. Голова надменно откинулась назад.

-- Я не знаю "пана Ржевусского", я знаю графа Ржевусского... -- резко проговорил он с сильным акцентом.

-- Равно как я не знаю "пана Путилина", а знаю ею превосходительство господина Путилина, начальника петербургской сыскной полиции, -- насмешливо ответил ему Путилин.

-- Попрошу вас ближе к цели. Что вам угодно?

-- Прежде всего -- сесть. Не знаю, как принято в Варшаве, но у нас в Петербурге я это любезно предоставляю каждому из моих посетителей-гостей.

Магнат побагровел от неловкости и гнева.

-- Прошу вас... -- сделал он величественный жест рукой, точно феодальный герцог, принимающий своего ленного вассала {Так в Западной Европе в эпоху феодализма называли вассалов, которые получали от сеньора (на условии несения службы) земельное владение или какой-либо другой источник дохода.}.

-- Изволите ли видеть, граф, возвращаясь из-за границы и очутившись в Варшаве, я случайно узнал об исчезновении вашего сына, молодого графа Болеслава Ржевусского... -- начал Путилин, не сводя пристального взгляда с лица старого магната.

-- Случайно? Должен сознаться, что случайность играет большую роль в вашей профессии... -- саркастически прервал его граф.

-- Вы правы: в деле раскрытия массы преступлений и поимке многих негодяев случай -- могущественный пособник правосудию.

-- Ну-с?

-- Узнав об этом, я решил проверить справедливость этих слухов и с этой целью явился к вам.

-- Прошу извинить меня, но... для чего?

-- Для того, чтобы предложить вам свои услуги, раз эти слухи справедливы.

Путилин чувствовал на своем лице острый, пронизывающий взгляд надменного магната.

-- Могу я узнать, ваше превосходительство, откуда до вас донесся слух об исчезновении моего сына, графа Болеслава Ржевусского.

-- Случайно в зале первого класса вокзала до меня долетели обрывки разговора компании молодых людей, принадлежащих, по-видимому, к лучшему обществу Варшавы.

-- Прошу извинить пана... pardon! генерала, но мне было бы любопытно узнать, отчего вы так заинтересованы участью пропавшего, как вы говорите, графа -- моего сына.

-- Если вам угодно, я скажу вам совершенно откровенно. Очень еще недавно судьба привела меня спасти от смертельной опасности исчезнувшего таинственным образом сына петербургского миллионера-купца Вахрушинского.

-- Я знаю этот ваш блестящий розыск... -- почему-то очень взволнованно проговорил старый граф.

-- Тем лучше. Так вот, услышав об исчезновении вашего сына, у меня мелькнула мысль: а что, если и в данном случае мы имеем дело с каким-нибудь тайным преступлением? Я поспешил приехать к вам, граф, и, признаюсь, ожидал с вашей стороны более любезного и сердечного приема. Прошу вас не забывать, что я действую совершенно бескорыстно.

Старый магнат взволнованно приподнялся с золоченого кресла и стал нервно ходить по залу. Видимо, какая-то упорная, глухая борьба происходила в душе этого гордого, надменного человека. Моментами он останавливался, словно хотел подойти и что-то сказать своему непрошеному гостю, но то, что боролось в нем, противилось этому. Путилин сидел бесстрастно-спокойный, скрестив руки на груди.

Вдруг старый граф круто остановился перед Путилиным и хрипло произнес:

-- Да, мой сын, мой единственный сын действительно исчез бесследно вот уже девять дней...

-- И вы не тревожитесь этим исчезновением, граф? Горький смех, в котором зазвенели сарказм, гнев, обида, тревога, пронесся по роскошной зале замка старою магната.

-- А будь вы кто хотите: пан генерал, черт или святой, а я вам скажу, что не тревожусь, особенно потому, что я знаю, где находится мой сын!

Граф хрустнул пальцами.

-- Вы... вы знаете, где находится ваш сын? -- Путилин даже привстал в сильнейшем изумлении.

-- Да. Лучше, чем кто-либо, лучше, чем сыскная полиция всего мира.

-- Вы простите меня, граф, но, ради Бога, почему же вы не пытаетесь отыскать его, вызволить из того плена, куда он попал по неосторожности или же по неосмотрительности? Еще раз повторяю: мои, может быть, непрошено-нескромные вопросы продиктованы только чувством искреннего желания помочь вашей беде.

-- Га! -- бурно вырвалось у старого Ржевусского. -- Вы спрашиваете: почему я не делаю попытки спасти моего сына, мою гордость, мою единственную утеху в жизни. Извольте, я вам скажу тоже откровенно: потому что это -- бесполезно, потому что этого плена сам желал и добивался мой сын.

-- Я вас не понимаю, граф... -- искренно вырвалось у Путилина. Жилы напряглись на шее и висках старого магната.

-- Его сгубила проклятая любовь! Исчезновение Болеслава -- дело рук проклятых Ракитиных.

-- Что?! -- переспросил Путилин. Он провел рукой по лбу, словно стараясь привести свои мысли в порядок.

Граф Ржевусский с удивлением поглядел на него.

-- Что с вами?

-- Вы... вы даете мне честное, благородное слово графа Ржевусского, что все, что вы сказали сейчас, -- святая правда?...

-- Я никогда не лгал! -- гордо ответил один из варшавских феодалов.

-- В таком случае... я боюсь, что ваш сын действительно или уже погиб, или на краю гибели.

-- Во имя Пречистой Девы, что означают ваши слова?! Вы что-нибудь знаете?

Как изменилось это холодное, надменное лицо! Сколько чисто отцовской любви и страха засветилось в глазах!...

-- Знаю. Слушайте, граф.

И Путилин шаг за шагом начал рассказывать ошеломленному графу о приезде Ракитина, о том, как тот умолял его спасти молодого человека.

-- Это... это -- правда?

Лицо графа было смертельно бледно. Пот проступил на лбу.

-- Правда, граф.

Маленький золоченый столик, на который опирался магнат, упал на блестящий паркет зала.

-- Так... так где же мой сын, ваше превосходительство? -- с ужасом прошептал он.

-- Вот для того, чтобы узнать это, я и приехал к вам в Варшаву. Как видите, ваше сиятельство, моя профессия не всегда заслуживает такого обидно-пренебрежительного отношения, каким вы подарили ее.

Граф взволнованно подошел к Путилину.

-- Простите меня. Вы как умный человек отлично поймете те чувства, которые обуревали меня. Я против этого брака. Кто может осудить меня за это? Разве каждый отец не относится любовно-ревниво к своему детищу?

-- Простите, граф, теперь нам некогда говорить об этом. Надо спасать вашего сына.

-- Да, да! -- рванулся польский магнат к своему врагу -- начальнику русской сыскной полиции. -- Теперь и я вас умоляю: спасите Болеслава! Я весь к вашим услугам. Угодно вам переехать из гостиницы в мой замок? Распоряжайтесь, как вам угодно.

-- Благодарю вас, но как раз этого не надо делать. Если вам угодно, чтобы я спас вашего сына -- если это только не поздно -- я вас попрошу держать мой приезд в Варшаву в полной тайне. Я буду являться к вам, когда мне потребуется. Мой пароль -- "Pro Christo morir" -- "умираю за Христа".

Путилин, сопровождаемый графом, направился к двери. В ту секунду, когда он взялся за дверную ручку, послышался голос:

-- Libertas serenissime? {Свобода, ваша светлость? (лат.).}

-- Amen! -- ответил граф. -- Аминь!

Быстрее молнии Путилин прикрыл рукой свой орден и, когда отворилась дверь и на пороге показалась фигура упитанного патера, громко по-польски обратился к магнату:

-- Имею высокое счастье откланяться вашему ясновельможному сиятельству...

Глава IV. Тайный трибунал святых отцов. Смертный приговор

Низкая сырая комната со сводчатым потолком тонула в полумраке.

В этой тьме скрывались очертания каких-то странных, непонятных предметов: высокой лестницы, жерновов, жаровен, колодок. Чем-то бесконечно унылым, страшным веяло от всей обстановки этого непонятного помещения.

Колеблющийся свет длинных толстых свечей, вставленных в высокие подсвечники-канделябры, бросал багровые блики на каменные стены, на сводчатый потолок, с которого порой сбегали капли воды и падали со стуком на плиты комнаты.

За длинным столом, на котором горели эти странные свечи, сидело семь человек, все с характерными лицами католических служителей церкви -- иезуитов, в обычных рясах-сутанах.

-- Итак, -- начал сидящий посередине за столом высокий худощавый человек в фиолетовой сутане, с резко очерченным лицом, к которому особенно почтительно относились все иные присутствующие, -- нам предстоит, св. отцы, сегодня поставить окончательный приговор по делу молодого безумца.

-- Так, ваша эминенция {Титул католических епископов или кардиналов.}, -- послышался почтительный ответ заседающих.

-- Вы, конечно, все осведомлены о причине нашего конклава {Конклав -- совет кардиналов, собирающихся для избрания папы римского.} в этом печальном, но необходимом для пользы св. церкви месте? Вам известно со слов тайного донесения достопочтенного духовника графов Ржевусских о преступлении молодого графа? Да? Теперь, стало быть, мы можем перейти ad consultationem... на совещание. Я ставлю два вопроса: виновен ли безумец в преступлении ad ferendam, то есть в таком, которое он собирается совершить, и, если виновен, то к какому наказанию он за это должен быть присужден. Ваши аргументы, св. отцы?

-- Виновен... виновен... виновен... -- раздались голоса.

-- Более мотивированно? -- отдал приказ его эминенция.

-- Переход в лоно проклятой православной церкви... Поношение святой католической; издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это -- maxima culpa {Величайшая вина (лат.)}, это -- измена Христу.

-- И, взвесив все это, какое наказание?...

Минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.

-- Mors... Смерть! -- погребальным эхом пронеслось по помещению, где заседал, тайный трибунал "святых" отцов.

-- Sis. Так. Но все это было contra... "против" обвиняемого. Не найдется ли голос и pro, "за" него?

-- Прошу благословения св. отцов во главе с вами, ваша эминенция, но я думал бы, это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить.

-- Как?! -- в один голос воскликнули заседающие.

-- Виноват, я не так сформулировал мою мысль... -- смутился престарелый служитель католического Христа. -- Я хотел сказать, что тут -- juventas... молодость... Любовь... легкомыслие... кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына... Он оказывал столько услуг нашей св. церкви...

-- Ваши ответы? -- обратился к св. отцам его эминенция.

-- Отдавая должное любвеобильному сердцу моего сослужителя во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам, -- послышался елейно-сладкий голос доносчика-предателя, исповедника N-ского костела. -- Во-первых, primo: в это политически-смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз "москальки" обвиняемый готов переменить религиозную веру, то... поручитесь ли вы, св. отцы, что на завтра, ради еще более прекрасной наружности новой еретички, он не променяет и свою политическую веру, свое народное credo? Где же наш политический патриотизм?

-- Верно... верно... -- прокатилось под мрачными сводами.

-- Я продолжаю, secundo, во-вторых: допустим, юноша раскается... Ужас объял его душу... Он будет просить о помиловании. Но... Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше тайное прибежище под рекой Вислой, где мы укрепляем веру и тайно собираемся для важнейших решений, уже не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец-граф предаст нас?... В таком случае для чего же было изобретать название "Unum ets hoc іter ad mortem" {" Это единственный путь к смерти" (лат.) }.

-- Верно... верно! Смерть, смерть! -- послышались теперь уже возбужденные голоса.

-- Но какая?

-- Я полагал бы... мы думали бы... Поцелуй Бронзовой Девы!

Тот, кто заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.

-- Это чересчур жестоко... -- еле слышно вылетело из-под капюшона.

-- Приведите сюда обвиняемого! -- бесстрастно отдал приказ старший из судей -- духовных лиц.

Прошло несколько минут. Где-то послышался резкий скрип двери, раздались гулкие шаги по каменным плитам коридора, дверь в судилище распахнулась, и на пороге вырисовалась высокая стройная фигура молодого человека.

-- Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! -- сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.

Голова молодого человека гордо откинулась назад. В глазах засверкало бешенство. Он сделал несколько шагов по направлению к своим неведомым судьям и резко спросил:

-- Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев.

-- Вы слышите? -- прошептал настоятель N-ского костела.

-- Меня обманным образом -- по подложной записке -- залучают в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам надо от меня? Что должна означать вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа, извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно выпустить меня на свободу.

-- Вы спрашиваете, кто мы. Мы -- тайный трибунал, блюдущий высшие интересы св. церкви... -- еще более сурово проговорил его эминенция.

-- Это... что же такое: нечто вроде Совета десяти великой святой Инквизиции? -- насмешливо спросил молодой граф.

Но помимо воли смертельная бледность покрыла его лицо.

-- Вы можете богохульствовать: перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.

-- Перед... смертью? -- вздрогнул Ржевусский. -- Вы шутите, св. отец?

-- Увы, бедный безумец, мои уста еще никогда не произносили шуток. Мы обсудили ваше преступление. Оно ужасно: вы изрекли ужасную хулу на церковь. Нашим совместным решением вы приговариваетесь к смертной казни через поцелуй Бронзовой Девы. Вы обручитесь с ней на вечную жизнь.

-- Что?! -- воскликнул молодой человек и пошатнулся.

Глава V. "Героическое" средство. Письмо к каштеляну N- ского костела

Я провел первую ночь в Варшаве отвратительно. Вы поймете причину этого, если я вам скажу, что Путилин, уехав вечером к графу Ржевусскому, вернулся только... в 6 часов утра!

При виде его вздох радости вырвался у меня из груди.

Путилин шаг за шагом ознакомил меня со своим визитом к старому магнату.

-- Скажу тебе, доктор, откровенно, что случившееся явилось для меня полной неожиданностью: у меня ведь было нешуточное подозрение на участие в деле исчезновения молодого графа самого отца.

Лицо Путилина было угрюмо-сосредоточенное.

И если я прежде не тревожился за жизнь юноши, то теперь я уверен, что она висит на волоске. Это дело куда серьезнее дела об исчезновении сына миллионера Вахрушинского с "белыми голубями и сизыми горлицами".

-- Как, опаснее даже этого?

-- Безусловно. Там, несмотря на весь ужас, который мог произойти с молодым человеком, он все-таки остался бы жив. А тут -- смерть, и наверное, лютая, мучительная.

-- Прости, И. Д., но я не вполне тебя понимаю. Ты говоришь об опасности, угрожающей молодому графу, с такой уверенностью, точно ты знаешь, где он находится.

-- Да, я это знаю.

-- Как?! Ты это знаешь?

-- Еще раз повторяю, знаю. Знаю так же, как знал на второй день розысков, где находится молодой Вахрушинский.

-- Так, ради Бога, в чем же дело?

-- В том, чтобы найти способ проникнуть туда, где он находится.

-- Разве это так трудно?

-- Поразительно трудно. Не забывайте, что не всегда приходится иметь дело с наивными сектантами-изуверами из простолюдинов или же из мещан-купцов российской закваски. Случается нарываться на диаволов в шелковых одеяниях.

Я, каюсь, хлопал глазами.

-- Всю эту ночь я выслеживал их.

-- Кого: этих диаволов?

-- Да. Среди них я заметил необычайное волнение: кажется, приготовляются к кровавому каннибальскому пиру. В поисках известных нитей я чуть не утонул в этой проклятой Висле... Однако я еле стою на ногах. Я сосну часа два, а затем мне придется прибегнуть к героическому средству.

-- Ты думаешь обратиться к содействию властей? Мой друг усмехнулся, отрицательно покачав головой.

-- Нет, доктор, это было бы самое нежелательное. К этому прибегнешь ты, если... если со мной случится несчастье.

-- Ну, что? -- взволнованно спросил граф Сигизмунд Ржевусский Путилина, приехавшего к нему с условленным паролем "pro Christo morir". -- Но, Боже мой, что с вами, ваше превосходительство? Вас не узнать... вы ли это?

Перед магнатом стоял человек с круглым одутловатым лицом без бакенбард.

-- Мои бакенбарды до времени спрятаны, граф... -- усмехнулся Путилин. -- Дело, однако, не в них, а в вашем сыне.

-- Вы узнали что-нибудь?

-- Да, кое-что и очень невеселое. Ваш сын в смертельной опасности.

Граф побледнел.

-- Но где он? Что с ним?...

-- В точности я не могу вам этого сказать, да и некогда. Сейчас вы должны предпринять нечто.

-- Я?

-- Да. Садитесь и пишите письмо.

-- Кому? -- пролепетал совсем сбитый с толку надменный магнат.

-- Вы это сейчас узнаете. Прошу писать, ваше сиятельство, следующее: "Любезнейший padre Бенедикт! Чувствуя себя очень скверно, прошу Вас немедленно посетить меня. Граф С. Ржевусский".

-- Як Бога кохам, я ничего не понимаю! Зачем мне приглашать настоятеля N-ского костела?

-- Вы желаете спасти вашего сына? -- резко проговорил Путилин, пристально глядя в глаза графу.

-- О! -- только и вырвалось у магната.

-- В таком случае я вас попрошу беспрекословно следовать моим распоряжениям.

-- Но что я буду с ним, делать?

-- Вы, разыгрывая из себя больного, настойчиво попросите его остаться в замке и провести с вами всю эту ночь... во всяком случае до того времени, когда я приду к вам.

-- А... а если он не согласится, ссылаясь на свои важные нужды?

-- Тогда вы употребите насилие над "св. отцом", то есть попросту не выпустите его из замка, хотя бы для этого вам потребовалось вмешательство вашей челяди.

-- Помилуйте, господин Путилин, вы требуете невозможного! -- воскликнул испуганно граф. -- Ведь это -- скандал, преступление, разбой. Какое я имею право производить насилие над человеком, да к тому же еще духовным?

-- В случае чего -- ответственность я приму на себя. Впрочем, если вам не угодно, мне останется покинуть вас.

-- Хорошо! -- с отчаянием махнул рукой старый граф.

Через час перед замком его остановилась карета, из которой вышел католический священник. Прошло минут сорок -- и он вышел из замка обратно.

Очевидно, старый магнат не исполнил приказания Путилина.

Глава VI. Ночная процессия

Два багровых восковых факела и несколько зажженных свечей в церковных канделябрах тускло освещали странную процессию, двигавшуюся по темным длинным коридорам. Тут царил такой зловещий густой мрак, что этого света хватало только на то, чтобы не споткнуться, не удариться о стены.

Вслед за двумя фигурами в черных рясах шел высокий худощавый человек, за ним -- попарно -- шесть лиц.

-- Не думал я, что мне придется совершать это печальное путешествие... -- раздался под мрачными сводами резкий, властный голос.

-- Что делать, ваша эминенция. Sis Deus vi It. Так хочет Бог.

-- Осужденный предупрежден, что казнь произойдет сегодняшней ночью?

-- Пока еще нет. Misericordias causa... ради сострадания к юному безумцу-святотатцу час искупления греха не торопились сообщать ему заранее.

И опять жуткое безмолвие, молчаливое шествие таинственной процессии.

Но вот пол коридора стал как бы покатым, словно он спускался вниз.

-- Осторожнее, ваше эминенция, здесь так скользко... -- послышались вкрадчиво-льстивые голоса.

Воздух сразу изменился. Повеяло невероятной сыростью, точно от болота. Пол стал влажным, откуда-то сверху падали крупные капли холодной воды.

Свет факелов и свечей заколыхался вздрагивающими языками, словно под порывом вырвавшегося воздуха. Лязгнули замок и засов железной двери, пахнуло еще большей отвратительной сыростью, и процессия стала осторожно спускаться вниз.

Казалось, точно неведомые существа-призраки, появившись на земле, вновь устремляются в ее таинственные недра.

-- Однако с последнего раза сколько воды прибавилось здесь! -- прозвучал опять тот же резкий голос.

-- Как они смеют?! Как они смеют?! -- В бешенстве юный граф бросался к железной двери, что есть силы колотил в нее руками и ногами.

-- Пустите меня! Вы, преступники, палачи, слышите ли вы меня?

Ни звука. Ни шороха. Точно в могиле. Тогда он бросался к окну и каждый раз в ужасе отшатывался...

И вспомнились ему угрожающие слова: "Смотрите! Бог иногда мстит вероотступникам..." Но ведь он не отступился от Христа. А какой же есть еще Бог? "Вы приговариваетесь к смерти через поцелуй Бронзовой Девы", -- погребальным звоном гудит в его ушах приговор судей-палачей. Болеслав Ржевусский громко, жалобно зарыдал.

Вдруг он вскочил и с каплями холодного пота на лбу стал прислушиваться. Что это? Голоса? Шаги? Да, да, все яснее, ближе... Вот уже у самых дверей его каземата. Он задрожал всем телом, выпрямившись во весь рост.

С протяжным скрипом раскрылась дверь. На пороге со свечами в руках стояло несколько фигур, одетых в рясы-сутаны.

-- Так как вам трудно говорить, о. Бенедикт, то позвольте мне вместо вас напутствовать на смерть и поддержать дух преступника... -- донеслось точно издалека-издалека до несчастного молодого графа.

Два монаха-иезуита торжественно внесли какое-то белое одеяние.

-- Что это... что это значит? Что вам надо? -- в ужасе попятился от вошедших Болеслав Ржевусский.

-- Сын мой! -- начал торжественным голосом старый монах-иезуит. -- Вы уже выслушали смертный приговор, произнесенный вам тайным трибуналом святых отцов. Соберитесь с духом, призовите на помощь Господа. Этот приговор будет приведен в исполнение сейчас.

-- Что? -- дико закричал граф.

-- Сейчас вы искупите ваши страшные грехи.

-- Вы лжете! Слышите: вы лжете! Я не хочу умирать, вы -- палачи, убийцы! Вы не смеете меня умертвить.

-- Сын мой, все напрасно: еще ни один наш приговор не оставался без исполнения.

Два монаха приблизились к осужденному.

-- Оденьте вот это одеяние, а свое скиньте. Это последний наряд приговоренных.

И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.

-- Прочь! -- исступленно заревел граф, отталкивая от себя служителя палачей. -- Спасите меня! Спасите меня!

Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.

-- Я должен предупредить вас, сын мой, что если вы не облачитесь добровольно, придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы умели бесстрашно поносить Святую церковь, умейте же храбро умереть. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: Pater noster, qui in coclum { Отче наш, сущий на небесах (лат.) -- первые слова молитвы (Евангелие от Матфея, 6,9). }...?

-- Помогите! -- прокатился опять безумный крик ужаса, страха. Но веревка уже была ловко накинута на руки осужденного.

Граф рванулся -- руки были связаны. Его повалили на соломенный матрац и насильно стали облачать в страшный предсмертный наряд.

-- Свяжите ноги! -- отдал приказ иезуит. -- Готово? Поддерживайте его с двух сторон и ведите!...

И скоро из камеры вышла белая фигура мученика-осужденного со связанными руками и спутанными ногами.

Глава VІІ. Поцелуй бронзовой девы

Шествие открывал престарелый патер-иезуит с распятием в руках. За ним, поддерживаемый двумя черными сутанами, шел осужденный граф. Теперь он не кричал, не сопротивлялся: предсмертный ужас овладел им. Сознание как-то совсем покинуло его.

Когда процессия поравнялась с той таинственной комнатой-судилищем, где был произнесен смертный приговор, из нее вышла новая процессия, которую возглавлял "его эминенция". У всех в руках были зажженные свечи.

При виде новых лиц граф Ржевусский словно пришел в себя.

С раздирающим криком он рванулся из рук державших его иезуитов.

-- Во имя Бога, спасите меня! Пощадите меня!

-- Вы призываете Бога?... С каких пор вы, еретически поносивший Христа и Святую церковь, уверовали в него? -- раздался резкий, суровый голос.

-- Неправда!... Неправда! Клянусь крестом, я не поносил ни Бога, ни Святую церковь.

-- Вы лжете! Вы говорили, что служители католической церкви, отцы-иезуиты, торгуют Христом оптом и в розницу.

-- Но разве иезуиты равносильны Христу? -- с отчаянием закричал граф.

-- Вот видите: вы поносите тех, которые служат Его Величию... Довольно. В этом мире уста ваши не будут больше произносить хулы. Вы предстанете сейчас на суд Его самого.

По знаку, поданному старшим духовным лицом, мрачные своды страшного коридора огласились пением процессии.

-- Morituris laudare dеbet Deum {Идущий на смерть должен восхваляй, господа (лат.)}... -- послышались торжественно заунывные звуки реквиема.

Поняв, что все кончено, что спасения нет и не может быть, граф стал точно безумным.

Громовым голосом он старался заглушить страшное похоронное пение.

-- Негодяи! Убийцы! Палачи! Вы оскверняете алтари. Руки, которыми вы держите распятие, обагрены кровью! Я умру, но моя смерть жестоко отомстится вам. Ваши проклятые гнезда будут разрушены...

-- Ad misericordiam Christi ac santissimae Virginis Mariac { К милосердию Христа и Св. Девы Марии (лат.) } -- все громче и громче гремит процессия.

-- И они еще произносят имя Христа! О, подлые изуверы-богохульцы! -- Лицо осужденного сделалось страшным. Колпак еретика слетел с его головы. -- Будьте вы прокляты!

В конце коридора (в нише) виднелась бронзовая статуя Богоматери. Спокойно скрещенные руки, печать святой благости и любви на св. челе.

-- Что это... что это такое?

-- Статуя Святой Девы.

-- Но вы... вы приговорили меня к смерти через поцелуй Бронзовой Девы?

-- Так.

-- Так... как же я могу умереть через поцелуй святых бронзовых уст? Да не мучьте меня! Говорите! Я с ума схожу, палачи!

-- Вы это узнаете... -- загадочно ответил добровольный палач. -- Где о. Бенедикт? Он должен дать последнее напутствие осужденному.

-- Отца Бенедикта не было! Он исчез.

-- Что это значит? Где же он? -- строго спросил его эминенция.

-- Не знаем... может, отлучился... Он, кажется, болен...

-- Тогда исполните эту обязанность вы, о. Казимир. Молодой граф пошатнулся. Красные, синие, желтые, фиолетовые круги и звезды замелькали, закружились в его глазах.

"Конечно... все кончено... Смерть... идет... вот сейчас... Господи, спаси меня... Страшно... что со мной будут делать?"

Его глаза с ужасом, тоской и мольбой были устремлены на кроткий лик Бронзовой Богоматери.

-- Спаси меня! Спаси меня! -- жалобно простонал он.

-- Вы должны покаяться в ваших грехах, сын мой... Скоро вы предстанете перед Вечным Судией.

-- Не хочу! Пустите меня, пустите! -- осужденный почувствовал, что его крепко держат и все ближе подводят-подталкивают к бронзовой статуе.

В груди все застыло. Волосы шевелятся на голове... Перед глазами -- все, все прошлое, вся жизнь, молодая, кипучая, радостная, с песнями, с любовью, цветами, с воздухом и солнцем.

-- Говорите, повторяйте за мною, сын мой: "Обручаюсь я с тобою на жизнь Вечную, Святая Мария".

-- Salve, o Santsssima { Приветствую тебя, о святейшая (лат.) }... -- грянули иезуиты, но в эту секунду громовой голос покрыл голоса певших:

-- Стойте! Ни с места, проклятые злодеи!!!

Быстрее молнии из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного

-- Вы спасены, вы спасены, бедный граф! Мужайтесь!

Крик ужаса огласил своды инквизиторского логовища иезуитов. Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей. Лица... нет, это были не лица, а маски, искаженные невероятным ужасом.

Путилин быстро разрезал веревки. Граф чуть не упал на плиты в обморок.

-- Ну-с, св. отцы, что вы на это скажете?

Оцепенение иезуитов еще не прошло... Это были живые статуи.

Путилин вынул два револьвера и направил их на обезумевших от страха тайных палачей св. ордена.

-- Итак, во славу Божию, вы желаете замарать себя новой кровью невинного мученика? Браво, негодяи, это недурно!...

Первым пришел в себя его эминенция.

-- Кто вы? Как вы сюда попали?... -- пролепетал он дрожащим голосом.

-- Кто я? Я -- Путилин, если вы о таком слышали.

-- А-а-ах! -- прокатилось среди иезуитов.

-- А попал я сюда вместе с вами, участвуя в вашей процессии.

-- К... как?

-- Так. Я ведь не только Путилин, но и о. Бенедикт! -- злобно расхохотался великий сыщик.

-- Негодяй... предал!... -- бешено вырвалось у монахов.

-- Вы ошибаетесь. О. Бенедикт и не подозревает о моем существовании. Он преблагополучно беседует с графом Сигизмундом Ржевусским.

Молодой человек целовал руки Путилину.

-- Что вы? Что вы? -- отшатнулся Путилин.

-- Вы спасли меня от смерти. Но от какой? Я ничего не мог понять.

-- Вы... вы ошибаетесь, граф! -- вдруг ласково обратился его эминенция к графу. -- Все это -- святая шутка, чтобы попугать вас... Мы и в мыслях не имели убивать вас... Вас решили наказать за ваши дерзости по адресу духовных лиц.

-- Шутка? Вы говорите: шутка? Ха-ха-ха! Хороша шутка! Я вам сейчас покажу, какая это шутка. Не угодно ли вам, ваша эминенция, поцеловать Бронзовую Деву?

-- Зачем... к чему... -- побледнел важный иезуит, отшатываясь от статуи.

-- А, вы не хотите? Вы трясетесь? Ну, так смотрите.

И Путилин, подняв с пола длинный факел, шагнул к статуе.

-- Не ходите! Не смейте трогать! -- закричал иезуит, бросаясь к Путилину.

-- Ни с места! Или даю вам слово, что я всажу в вас пулю.

Он нажал факелом на бронзовые уста статуи, и в ту же секунду руки Бронзовой Девы стали расходиться, и из них медленно стали выходить блестящие острые ножи-клинки. Но не только из рук появилась блестящая сталь. Из уст, из глаз, из шеи -- отовсюду засверкали ножи. Объятия раскрылись, как бы готовые принять несчастную жертву, и затем быстро сомкнулись.

-- Великий Боже! -- простонал молодой граф.

-- Вот какой поцелуй готовили вам палачи! В ту секунду, когда вы прикоснулись бы к устам Бронзовой Девы, то попали бы в чудовищные объятия. В ваши глаза, рот, грудь, руки вонзились бы эти острые клинки, и вы медленно, в ужасных мучениях, испустили бы дух.

Угрожая револьвером, Путилин выбрался со спасенным графом из мрачного логовища иезуитов.

Негласное секретное расследование уже не обнаружило статуи Бронзовой Девы. Очевидно, ее немедленно куда-нибудь убрали или совсем уничтожили.