Прошло пять лѣтъ. Въ майскій прекрасный вечеръ, когда весь Самаркандъ наполняется запахомъ сартовскихъ розъ, обильно благоухающихъ, Ольга Ивановна, въ тѣни большого карагача {Шарообразная, характерная для Туркестанскаго края разновидность ильма.}, варила на сложенной изъ кирпичей низенькой плитѣ варенье изъ бѣлыхъ черешенъ.
На разостланномъ коврѣ близъ кустовъ, сплошь покрытыхъ пышными алыми и бѣлыми розами, сидѣли двѣ дѣвочки, восьми-девяти лѣтъ, обѣ въ одинаковыхъ свѣтлыхъ платьицахъ, одна -- бѣлокурая, другая -- смуглая, черноволосая, и, отбирая изъ корзины лучшія черешни, перекладывали ихъ на блюдо. Ѳедотъ, возмужалый, поплотнѣвшій, но попрежнему расторопный, подкладывалъ подъ плиту щепки и сучья.
-- Двойняшка!-- торжествующимъ голосомъ вскрикнула смуглая дѣвочка, вытаскивая изъ корзины двѣ крупныя сросшіяся черешни.-- Лиза, хочешь?
-- Ты опять выиграешь!-- сказала Лиза, откусывая однако одну изъ сросшихся черешенъ.-- Сегодня я еще помню, а завтра забуду; ты же никогда не забудешь...
-- Да, память у Мариши богатая,-- замѣтила Ольга Ивановна, снимая пѣнки съ кипящихъ ягодъ.
-- Я все помню!-- сказала Мариша, проглатывая оставшуюся на стебелькѣ черешню.
-- Вчера еще она вспоминала, какъ ѣхала съ тобой на вьюкѣ,-- обратилась къ Ѳедоту Ольга Ивановна.-- Вѣрно, ты ей разсказывалъ?.. Гдѣ ей помнить!
-- Да, у насъ съ Марефой не мало о томъ разговоровъ,-- возразилъ Ѳедотъ.
-- Не называй ее Марефа!-- съ неудовольствіемъ замѣтила Ольга Ивановна.
-- Виноватъ... По привычкѣ, значитъ.
Марефа или Мариша, какъ ее нынѣ называли, ласково глядѣла на Ѳедота и Ольгу Ивановну. Она крѣпко любила обоихъ, но Ѳедотъ будто былъ ей ближе. Къ нему и обратилась она теперь.
-- Нѣтъ, если бы Ѳедотикъ и не разсказывалъ мнѣ ничего, я помню... Я помню горы, помню орла, который летѣлъ высоко и точно хотѣлъ схватить меня, когда я лежала подъ деревомъ... Помню, какъ испугалась, когда Ѳедотъ подошелъ ко мнѣ... Помню, у него былъ большой топоръ въ рукѣ... Я испугалась этого топора...
-- А юрту свою помнишь?-- спросила Ольга Ивановна.
-- Такъ, что-то черное... Не знаю что... Помню старика... Онъ бралъ меня на руки.
Мариша запнулась. Тѣнь легла на ея миловидное, но типично узбекское лицо, круглое, нѣсколько плоское, съ выдающимися скулами и толстыми губами.
-- Сегодня я видѣла во снѣ,-- заговорила она, понижая голосъ,-- будто я лежу не на кровати, а на землѣ... Надо мной небо, синее, синее небо... Мнѣ неловко, жестко... Я хочу встать и не могу... Точно кто-то меня держитъ... Вдругъ кто-то зоветъ: "Марефа!" и ко мнѣ подходитъ женщина... Сартянка... На головѣ у нея платокъ... Рукава рубахи длинные... Только все это старое, старое... "Марефа!" -- зоветъ она сначала ласково, потомъ сердито... Я молчу, и мнѣ такъ страшно... Она подходитъ близко, совсѣмъ близко... Я какъ закричу и проснулась...
-- Какой странный сонъ!-- замѣтила Ольга Ивановна.
Дѣвочка помолчала.
-- Это "ина"!-- таинственно прошептала она.
Ольга Ивановна вопросительно взглянула на Ѳедота.
-- Мать, то-есть, по-ейному... Не забыла, вишь, свой языкъ!-- пояснилъ Ѳедотъ.
-- Ты часто видишь такіе сны?-- спросила Ольга Ивановна.
-- Теперь часто... Часто меня кто-то зоветъ: "Марефа!.. Марефа" Я оглядываюсь и вижу женщину съ платкомъ на распущенныхъ волосахъ, въ рубахѣ съ длинными рукавами, или старика съ бѣлой бородой, въ старомъ разорванномъ халатѣ... Они манятъ меня къ себѣ... Иногда грозятъ, будто сердятся...
Марефа замолкла и, опустивъ глаза, разсѣянно перебирала въ корзинѣ черешни. Лиза первая нарушила наступившее молчаніе. Сорвавъ двѣ алыя розы и обломавъ у нихъ шипы, она воткнула одну розу себѣ въ волосы, а другую подала Маришѣ, сказавъ:
-- Воткни и ты себѣ.
Дѣвочка встрепенулась, точно ее разбудили отъ глубокаго сна, машинально протянула руку, но вдругъ хитрая улыбка озарила ея лицо.
-- Беру и помню,-- сказала она, взявъ розу и втыкая ее себѣ въ черные прямые волосы, заплетенные въ короткую толстую косу.
Лиза надула губки.
-- Никогда не забудетъ!-- съ досадой молвила она.
Ольга Ивановна разсмѣялась.
-- Ее не проведешь! Ну, варенье готово... Идемъ чай пить... Дѣвочки, бѣгите домой... Кто скорѣй добѣжитъ!..
Обѣ дѣвочки вскочили съ ковра и взапуски побѣжали.
На другой день Марефа, вставъ раньше Лизы, убрала свою постель, умылась, причесалась передъ маленькимъ зеркальцемъ и отправилась въ садъ за свѣжими розами. Солнце только-что встало; первые косые лучи его золотили верхушки деревъ, не разсѣивая еще утренней прохлады. Нарвавъ цѣлый пукъ розъ, окропленныхъ росой, дѣвочка, сама свѣжая, какъ розанъ, весело возвращалась домой вдоль низкаго глинобитнаго забора, отдѣляющаго садъ отъ улицы.
-- Марефа!-- негромко крикнулъ кто-то.
Дѣвочка остановилась, какъ вкопанная.
Голосъ былъ чужой, незнакомый голосъ. Она осмотрѣлась. Никого нѣтъ.
-- Марефа!-- позвали ее громче.
Дѣвочка подняла глаза. За заборомъ стоялъ "узбекъ" {Узбеки -- представители сельскаго туземнаго населенія, какъ осѣдлаго, такъ и кочующаго; сарты -- городского туземнаго населенія.}. Заборъ закрывалъ его до плечъ. Видно было только голова въ грязной чалмѣ и скуластое, черное отъ грязи и загара лицо съ толстыми, вывороченными губами. Лицо это, хотя и уродливое, выражало добродушіе, даже нѣжность.
Дѣвочка въ ужасѣ отступила шагъ назадъ. Человѣкъ за заборомъ, должно быть, вскарабкался на выступъ, такъ какъ теперь заборъ приходился ему немного выше пояса и не скрывалъ грубой грязной рубахи и засаленнаго ватнаго халата изъ синей бумажной ткани.
-- Марефа!-- повторилъ онъ снова и, не обращая вниманія на ея испугъ, заговорилъ быстро по-узбекски, такъ же быстро и выразительно жестикулируя.
Слова: "кызынка" {Дочь, дѣвочка.}... ина... ата {Отецъ.}... мусульманъ... кафиръ"... {Невѣрный.} отрывочно проникали въ сознаніе остолбенѣвшей дѣвочки.
Человѣкъ за заборомъ продолжалъ еще говорить, любовно протягивая къ ней руки, когда дѣвочка внезапно сорвалась съ мѣста и, прижимая розы къ груди, въ которой безумно колотилось маленькое сердечко, стремительно бросилась бѣжать по направленію къ дому.
Якубъ -- это былъ онъ -- съ изумленіемъ поглядѣлъ ей вслѣдъ: неподдѣльное горе отразилось-было на его лицѣ, но тотчасъ же смѣнилось выраженіемъ угрозы и ярости. Ругательство вырвалось у него съ языка, и онъ исчезъ за заборомъ, бормоча про себя: "Урусъ!.. кафиръ!.." и грозя кому-то кулакомъ.
На верандѣ чайный столъ былъ накрытъ, и Ольга Ивановна сидѣла за самоваромъ, но дѣвочка изъ сада побѣжала на дворъ, гдѣ разсчитывала найти Ѳедота. Не найдя его на дворѣ, она такъ же стремительно побѣжала въ столовую. Здѣсь Ѳедотъ мелъ полъ. Дѣвочка кинулась къ нему, роняя розы, и прерывистымъ голосомъ разсказала о напугавшемъ ее незнакомцѣ. По мѣрѣ того какъ она говорила и повторяла схваченныя на лету слова: "кызынка... ина... ата!" лицо Ѳедота дѣлалось серьезнѣе.
-- Ишь ты!-- говорилъ онъ.-- Вотъ оно какъ... Дѣло -- табакъ!..
-- Постой, я погляжу,-- сказалъ онъ и, поспѣшно выйдя въ переднюю, отворилъ дверь на улицу.
Дѣвочка послѣдовала за нимъ, но не рѣшилась выйти на крыльцо.
На улицѣ никого не было. Ѳедотъ прошелъ вдоль всего забора. Никого. Человѣкъ въ синемъ халатѣ точно провалился сквозь землю.
-- Ушелъ, видно,-- отвѣтилъ Ѳедотъ на нѣмой вопросъ испуганныхъ глазъ дѣвочки.-- Ступай чай пить... Барыня давно кличетъ, и Лизанька ждетъ...
Дѣвочка повиновалась, а Ѳедотъ, лишь только она вышла изъ столовой, не медля, направился въ кабинетъ.
Егоръ Семеновичъ, уже одѣтый, спѣшилъ въ батальонъ и, стоя, допивалъ стаканъ чая, просматривая лежавшія передъ нимъ на столѣ бумаги.
-- Что тебѣ?-- съ неудовольствіемъ спросилъ онъ.
-- Такъ что, ваше благородіе, дѣло съ нашей Марефой неладно...
-- Въ чемъ дѣло?-- отрывисто спросилъ Егоръ Семеновичъ.
Ѳедотъ началъ свой разсказъ.
Егоръ Семеновичъ перемѣнился въ лицѣ.
-- Мнѣ было невдомекъ,-- закончилъ Ѳедотъ,-- а вѣдь цѣлую недѣлю, вижу я, шляется тутъ какая-то образина... Взгляну,-- онъ приложитъ ладони къ животу, кланяется... "Кулдукъ", по-ихнему... Разъ даже заговорилъ... Да я не понялъ...
За окномъ раздался стукъ колесъ. Къ крыльцу подали телѣжку. Егоръ Семеновичъ кивнулъ головой Ѳедоту, взялъ поданную имъ фуражку, забралъ бумаги и торопливо вышелъ.
Ольга Ивановна, вся встревоженная, выбѣжала на крыльцо.
-- Знаю... Некогда,-- сказалъ ей мужъ, вскакивая въ телѣжку.-- Послѣ поговоримъ...
Телѣжка отъѣхала.
-- Откуда и какъ узнали?-- думалъ Егоръ Семеновичъ, сильно взволнованный.
А узнали просто.
Кочевники долго скрывались въ Бухарѣ и Гиссарскихъ горахъ. Наконецъ, убѣдившись, что русскіе, усмиривъ возставшихъ китабскаго и шаарсябзскаго {Китабъ и Шаарсябзъ -- смежные бухарскіе города, ближайшіе къ границѣ нашихъ владѣній.} бековъ, никого не трогаютъ и не селятся на ихъ кочевьяхъ, они малопо-малу стали возвращаться на прежнія мѣста. Прошелъ годъ, другой, прошли пять лѣтъ, жизнь Якубовой семьи протекала мирно.
Попрежнему пасъ дѣдъ козловъ; только теперь помогалъ ему второй внукъ, а Юсуфъ самостоятельно насъ коровъ и быковъ нѣсколькихъ собственниковъ. Самъ Якубъ бѣжалъ изъ стана Мурадъ-бека при первой встрѣчѣ съ русскими, скрываясь то въ одномъ аулѣ, то въ другомъ, пока не обрѣлъ свой аулъ, свою семью. По возвращеніи въ родное ущелье онъ снова принялся за работу поденщика.
Какъ-то разъ онъ отправился на базаръ въ Кара-Тэпэ. Сюда въ опредѣленный день недѣли стекались кочевники ближайшихъ ауловъ. Здѣсь узнавались новости; здѣсь покупалась несложная провизія, потребная для скуднаго прокормленія семей.
Якубъ, купивъ муки, моркови, луку, сала, сидѣлъ въ караванъ-сараѣ {Постоялый дворъ.}, выпивая чашку за чашкой кокъ-чай {Зеленый чай.} и слушая разговоры. Случилось, что въ этотъ разъ на базаръ въ Кара-Тэпэ попалъ сартъ изъ Самарканда. Честь и мѣсто горожанину, который въ глазахъ бѣдныхъ, оборванныхъ кочевниковъ казался знатнымъ, богатымъ и во всемъ свѣдущимъ.
Сартъ былъ словоохотливъ. Разсказывая и быль и небылицу, онъ между прочимъ, какъ животрепещущую новость сообщилъ, что въ домѣ одного "урусъ пулковникъ" живетъ дѣвочка-мусульманка и зовутъ ее Марефа.
Якубъ оторвался отъ кокъ-чая и весь превратился въ слухъ.
-- "Пулковникъ" привезъ ее, когда ходилъ на Китабъ... Одѣваетъ по-русски... Дѣвочка говоритъ по-русски и не знаетъ, что она въ домѣ невѣрнаго, что она мусульманка!-- закончилъ громогласно съ приличными случаю жестами пріѣзжій, очень довольный впечатлѣніемъ, произведеннымъ его разсказомъ на слушателей.
-- Сколько ей лѣтъ?-- возбужденно спросилъ Якубъ.
-- Какъ мнѣ знать?.. Можетъ, семь, можетъ, восемь...
-- Моя дочь, моя дочь!-- возопилъ Якубъ, колотя себя въ грудь, и разсказалъ пріѣзжему то, что уже во всѣхъ подробностяхъ было извѣстно его сосѣдямъ-кочевникамъ,-- какъ забыта была Марефа, когда аулъ бѣжалъ отъ русскаго солдата, какъ посланный на развѣдки Юсуфъ нашелъ только халатъ,-- и всѣ рѣшили, что Марефа утащена волкомъ...
Сартъ поднялся на ноги и торжественно заявилъ, что оставлять мусульманку въ домѣ "невѣрнаго" -- великій грѣхъ, и отецъ долженъ потребовать свою дочь обратно.
Неописуемое волненіе овладѣло слушателями. Проводя обѣими руками по бородѣ, качая головой и вздыхая, они хоромъ повторяли.
-- Грѣхъ!.. Грѣхъ!.. Великій грѣхъ!..
Въ концѣ концовъ, по предложенію сарта, который чувствовалъ себя героемъ дня, Якубъ отправился съ нимъ къ волостному старшинѣ. Цѣлая толпа послѣдовала за ними.
Волостной посовѣтовалъ Якубу отправиться въ Самаркандъ и приказалъ написать удостовѣреніе, что Якубъ-Ходжа-оглы {Сынъ Ходжа.} и есть тотъ самый житель Гуримарскаго ущелья, у котораго пропала дочь Марефа, когда русскіе шли ущельемъ на Китабъ. Волостной приложилъ печать къ написанной бумагѣ, и съ этимъ документомъ за пазухой отправился Якубъ въ Самаркандъ вмѣстѣ съ сартомъ, взявшимъ на себя трудъ и проводника, и совѣтчика.
Болѣе недѣли не рѣшался Якубъ заявить о себѣ, хотя въ первый же день пріѣзда сартъ повелъ его къ дому "пулковника" и украдкой указалъ въ щель забора на бѣгавшихъ по саду дѣвочекъ.
-- Бѣлая дѣвочка дочь русскаго... Черная дѣвочка твоя,-- поучалъ онъ кочевника, никогда не бывавшаго въ городѣ и отъ страха передъ русскими потерявшаго голову.
Нѣсколько дней бродилъ Якубъ съ утра до ночи около дома, гдѣ жила его дочь, иногда спалъ на улицѣ подъ заборомъ, пока, наконецъ, рѣшился заговорить съ дѣвочкой, увидѣвъ ее рано на зарѣ одну въ саду.
Егоръ Семеновичъ вернулся сумрачный изъ батальона и молча сѣлъ за обѣденный столъ, за которымъ съ тревогой ожидала его съ дѣвочками Ольга Ивановна. Марефа ничего не ѣла и пугливо посматривала на молчаливаго хозяина, который тоже будто лишился своего здороваго аппетита.
-- Нельзя ли откупиться?-- замѣтила Ольга Ивановна, когда осталась съ мужемъ одна.
-- Попробую!-- лаконически сказалъ Егоръ Семеновичъ.
На другой день всѣ еще въ домѣ спали, когда во дворъ вошли Якубъ и его пріятель-сартъ въ сопровожденіи переводчика.
-- Спитъ еще баринъ!-- угрюмо заявилъ Ѳедотъ.
Сартъ смиренно возразилъ черезъ переводчика, что они подождутъ. Якубъ униженно поклонился, и всѣ трое присѣли на корточки и просидѣли въ молчаніи, пока ихъ не позвали въ кабинетъ хозяина.
Егоръ Семеновичъ терпѣливо выслушалъ почтительно-витіеватое сообщеніе сарта, переводимое переводчикомъ,-- Якубъ молчалъ и, прижавъ ладони къ животу, весь изгибался въ поклонахъ -- взялъ документъ, приказалъ переводчику прочесть и перевести и затѣмъ медленно произнесъ, обращаясь къ Якубу. Переводчикъ переводилъ каждое слово:
-- Я вѣрю, что ты отецъ Марефы... но Марефа была маленькая, когда бѣжавшіе родители забыли ее, очень маленькая... Она забыла свой аулъ, привыкла ко мнѣ, къ моей женѣ, къ моей дочери, которая любитъ ее, какъ сестру... Ей хорошо у насъ... Я дамъ за нее хорошій "калымъ"...
При словѣ "калымъ" глаза кочевника загорѣлись отъ жадности; но мысль, что мусульманка, родная его дочь, станетъ "невѣрной", пробудила его фанатизмъ. Съ негодованіемъ, забывъ даже робость, онъ твердо заявилъ, что это нельзя, невозможно.
-- Великій грѣхъ!.. Великій грѣхъ!..-- повторялъ онъ упорно.
Нѣсколько часовъ бился Егоръ Семеновичъ, уговаривая, убѣждая, предлагая большую сумму денегъ. Якубъ не сдавался.
Документъ за печатью волостного подтверждалъ права отца на дочь. Ко всему прочему Якубъ сообщилъ, что у его дочери -- шрамъ на лѣвой рукѣ, пониже плеча. Мать несла кипящее молоко и, оступившись, плеснула имъ на руку двухлѣтней дочери. Только слѣпой не примѣтилъ бы глубокаго слѣда отъ ожога на лѣвомъ предплечьѣ Марефы...
Пришлось уступить. Горе овладѣло всей семьей Егора Семеновича. Торопливо нашивая туземные уже теперь наряды своей пріемной дочери, Ольга Ивановна старалась усиленной работой заглушить печаль.
Марефа сначала рыдала, плакала, потомъ вдругъ стихла и безучастно ходила по дому, ничего будто не слыша и не видя.
Якубъ теперь уже неотлучно оставался на дворѣ. Онъ не пытался подзывать къ себѣ дѣвочку, когда она мелькомъ появлялась на заднемъ крыльцѣ, не пытался заговорить съ нею и терпѣливо ждалъ, когда русскій господинъ отдастъ ему его дочь.
День этотъ наступилъ.
Рано утромъ осѣдлалъ Якубъ свою тощую жидкохвостую лошадь и вывелъ ее изъ-подъ навѣса на улицу. Вскорѣ къ крыльцу подвели сильную молодую лошадь -- подарокъ Егора Семеновича Марефѣ. Ѳедотъ прикрѣпилъ къ вьючному сѣдлу по бокамъ лошади два сундучка, наполненныхъ ватными одѣялами, подушками и принадлежностями женской туземной одежды. На сѣдло Ѳедотъ положилъ вчетверо сложенный новый коврикъ, а поверхъ его стеганое ватное одѣяло, притянувъ все это прочно ремнями къ сѣдлу и устроивъ такимъ образомъ мягкое, широкое сидѣнье для дѣвочки. Якубъ жадно смотрѣлъ на богатые подарки его дочери и не отходилъ отъ своей лошади.
Прощанье происходило въ домѣ. Егоръ Семеновичъ вынесъ на рукахъ дѣвочку, уже одѣтую въ туземный костюмъ, самъ усадилъ ее на вьюкъ, самъ накинулъ ей на голову, поверхъ ярко-расшитой тюбэтейки, зеленый дѣтскій халатикъ, защищающій отъ пыли и солнца.
Якубъ тотчасъ же полѣзъ на своего длинноногаго коня и взялъ въ поводъ лошадь дочери, сидѣвшей на вьюкѣ безучастно, неподвижно, какъ каменное изваяніе.
Пыль, поднятая лошадьми, разсѣялась, а Егоръ Семеновичъ и Ѳедотъ все еще стояли на улицѣ и смотрѣли въ ту сторону, гдѣ за густыми садами скрылось бѣдное дитя кочевниковъ.
Ольга Ивановна увела отчаянно рыдавшую Лизу въ комнаты.
-- Увидимъ ли мы нашу Марефу, ваше благородіе!-- произнесъ дрогнувшимъ голосомъ Ѳедотъ.
Егоръ Семеновичъ сомнительно покачалъ головой.
Однако, мѣсяцъ спустя, онъ съ Ѳедотомъ поѣхалъ верхомъ навѣстить Марефу. Но въ Гуримарскомъ ущельѣ онъ ее уже не нашелъ. Куда удалился съ семьей Якубъ, куда перенесъ свое кочевье, гдѣ скрылъ свою дочь отъ поисковъ "урусъ тюря",-- никто не зналъ; и сколько справокъ ни наводили -- на слѣдъ Марефы напасть не могли.