Шахе
Донося 29 августа в Петербург об исходе сражения у Ляояна, генерал-адъютант Куропаткин заканчивал свою депешу успокоительным заверением, что "в настоящее время армия расположена под Мукденом, провела спокойно несколько ночей, обеспечена довольствием и готова к новому бою".
Это заявление о готовности армии к новому бою вырвалось у командующего армией, вероятно, для того, чтобы "позолотить пилюлю", т. е. смягчить дурное впечатление от известия о новой неудаче и представить последнюю как ловкий стратегический шаг, а не поражение. На самом деле эта готовность была весьма относительной. На вопрос главнокомандующего генерал-адъютанта Алексеева о главных нуждах армии генерал-адъютант Куропаткин 25 августа телеграфировал ему, что считает необходимым направить в армию офицеров действительной службы на пополнение некомплекта и образование резерва офицеров; обеспечить укомплектование нижними чинами, так как некомплект их очень велик; обеспечить снабжение артиллерии патронами; увеличить количество горной артиллерии; образовать в Харбине сильный стратегический резерв, для чего выслать еще два корпуса, кроме предназначенного уже к отправке на Дальний Восток 8 армейского корпуса, и "во главе [219] вновь посылаемых на театр военных действий частей иметь выдающихся в нашей армии лиц, а не заведомо неспособных, как это делалось в иных случаях до сих пор". Затем командующий армией просил предоставить на удовлетворение нужд армии и, в частности, на подвоз укомплектований, половинное количество всех воинских поездов, при увеличении вообще провозоспособности ж. д. Европейской России и Сибири. При этом условии и при сохранности Восточно-Китайской ж. д. генерал Куропаткин признавал победу нашу несомненной.
Об удовлетворении всех этих ходатайств командующего Маньчжурской армией генерал-адъютант Алексеев сделал надлежащие сношения с военным министром. Однако укомплектования прибывали в самом ограниченном размере, и к 16 сентября в восьми корпусах, составлявших Маньчжурскую армию (1, 2, 3, 4 и 5-й сибирские и 1, 10 и 17-й армейские), было всего 151 000 человек, а некомплект офицеров достигал 670 человек. При таких условиях, ввиду возможного в близком будущем столкновения с противником, главнокомандующий подчинил временно генерал-адъютанту Куропаткину 6-й сибирский армейский корпус с 4-й Донской казачьей дивизией, только что прибывшие на театр военных действий и предназначенные в состав 2-й Маньчжурской армии{113}. При этом условии Маньчжурская армия имела в своем составе 261 батальон, 143 эскадрона, 832 полевых и 126 осадных орудий, и ее боевая численность доходила до 200-210 тыс. человек{114}.
Хотя генерал-адъютант Куропаткин и считал эти силы "недостаточными", но заявление его о готовности армии к бою обязывало его идти вперед. К тому же это представлялось более выгодным, чем ждать атаки японцев, так как отстоять занятые армией позиции у Мукдена было мало надежды. Они имели весьма серьезные недостатки: 1) левый фланг их (Фулин-Фушун), вследствие изгиба реки Хунхе восточнее Мукдена, был подан значительно назад, и успех японцев на этом фланге быстро выводил их на путь нашего отступления; 2) непосредственно [220] позади позиции находилась река (Хунхе), допускавшая в то время переправу только по мостам, а за рекой -- большой город, и, наконец, 3) крайне нужные для питания железной дороги Фушунские каменноугольные копи находились впереди позиции и могли быть захвачены японцами.
Доблестная стойкость войск, проявленная на передовых позициях Ляояна и при его защите, способность армии к высокому подъему воодушевления идеей наступления давали командующему армией надежду на успех такового, особенно теперь, когда это воодушевление было осложнено и подогрето большим раздражением, царившим в войсках, от вынужденного оставления ими Ляояна. При таких обстоятельствах генерал-адъютант Куропаткин решился перейти в наступление. На этот раз решение это было принято им вполне самостоятельно. По авторитетному заявлению бывшего начальника полевого штаба наместника-главнокомандующего генерал-лейтенанта Жилинского, как идея этого наступления, так и вся исполнительная часть ее зародились и прошли вне какого бы то ни было влияния генерал-адъютанта Алексеева, так как последний уже 3 августа знал, что ходатайства его об отозвании с поста главнокомандующего, наконец, уважены{115}, и Высочайшего указа об этом ждали со дня на день.
Противник наш за это время также получил значительные подкрепления, и его армия насчитывала в своем составе 165 батальонов, 49 эскадронов и 412 орудий, общей численностью до 180 тыс. человек.
По имевшимся в штабе нашей армии сведениям, силы эти, переправившись вслед за нами на правый берег Тайцзыхе между Бенсиху и Ляояном, сгруппировались следующим образом: 6 дивизий с соответственным числом резервных бригад составили центр по линии станция Янтай -- Янтайские копи; 2 дивизии, также с соответственным числом резервных бригад, составили правый фланг, расположившись на линии Беньяпуза -- Бенсиху, и такое же количество войск занимали левый фланг по линии Сандепу -- [221] Шантайцзы. Позиции на высотах у Янтайских копей и у Беньяпузы были японцами укреплены.
На основании этих данных выработан был следующий план наступления. Западный отряд, в составе 10 и 17 корпусов (64 батальона, 40 эскадронов и сотен, 196 орудия и 2 саперных батальона), под начальством генерала от кавалерии барона Бильдерлинга, ведет демонстративную атаку против центра и левого фланга японцев, в то время, как Восточный отряд, в составе 1, 2 и 3 сибирских корпусов (73 батальона, 29 эскадронов и сотен, 142 орудия, 6 мортир, 32 пулемета и 3 саперных батальона), под начальством генерал-лейтенанта барона Штакельберга, атакует правый фланг противника, стремясь охватить его и отбросить от гор{116}. В общем резерве оставались 1-й армейский и 4-й сибирский корпуса с коннным отрядом генерал-майора Мищенко (56 батальонов, 20 сотен, 208 орудий, 30 мортир, 2 саперных батальона). Для охраны флангов выделялось 30 1/2 батальонов, 39 сотен 208 орудий и 1 саперный батальон; но из этого числа 19 1/2 батальонов, 25 сотен, 64 орудия и 1 саперный батальон должны были принять непосредственное участие в атаке неприятельских позиций: отряд генерал-лейтенанта Дембовского -- совместно с Западным отрядом и отряд генерал-майора Ренненкампфа -- с Восточным{117}.
План этот нашел себе различную оценку у исследователей событий русско-японской войны. Генерального штаба капитан Суханов считает его "безусловно хорошим замыслом". По его мнению, при успешности действий план этот мог привести к оттеснению неприятеля в болотистую долину реки Ляохе и одним ударом окончить кампанию. Так как река Ляохе прилегала к нейтральной территории (Китай -- Монголия), то противник, будучи прижат к ней, или должен был гибнуть в непроходимых болотах ее долины, или же, согласно законам международного права, положить оружие, перейдя на нейтральную территорию{118}.
Напротив, генерального штаба полковник Черемисов находит, что основная идея плана не соответствовала данным [222] обстановки и разработана была неудовлетворительно. По его мнению, "главный удар надо было направить по равнине на левый фланг Ойямы, а не на правый -- по горам". В подтверждение этой своей мысли он приводит следующие соображения: 1) левый фланг японцев в стратегическом отношении был важнее правого, так как за ним находились коммуникационные линии противника: река Ляохе и ж. д.; 2) наша единственная коммуникационная линия пролегала также в западной равнинной части театра, поэтому генерал Штакельберг, направляясь для главного удара в горы к Бенсиху, удалялся от своих сообщений и во время операции висел в воздухе; 3) при данном численном соотношении сторон нам легче было одержать победу в западной части театра, чем в восточной, так как первая представляла равнину, удобную для маневрирования больших отрядов и кавалерии; и, наконец, 4) организация нашей армии была более приноровлена к действиям на равнине, а для действия в горах у нас не было ни соответствующей артиллерии, ни соответствующего обоза, ни соответственной подготовки войск{119}.
Каков бы, однако, ни был этот план по своим достоинствам, для успешного своего осуществления он нуждался прежде всего в скрытности его от противника, а затем в энергичном, решительном, настойчивом и смелом исполнении. Ни того, ни другого не было. Мы открыто скупали в течение первой половины сентября у китайцев тысячи лошадей и повозок, тысячами нанимали их самих в возчики войсковых тяжестей, спешно вербовали среди них переводчиков и проводников, знакомых с путями предстоявшего наступления, скупали скот, зерно и сено, заказывали китайским шорникам в Мукдене тысячи вьючных седел, указывая тем на предстоявший поход в горы, -- словом, мы делали все, чтобы рекламировать предстоящее наступление, словно хотели устрашить врага размерами своих сборов "в поход". И китайцы, научившиеся за семь месяцев войны понимать, для чего так много в одно место собирается войск, свозится припасов и приходит поездов то с красным крестом [223] на вагонах, то с пылающей гранатой{120}, -- конечно, далеко разносили весть обо всех этих приготовлениях русских.
Наконец, о наступлении много говорили в войсках, ибо его стали ждать, как реванша, тотчас по отступлении от Ляояна. Разговоры эти усилились, когда корпуса стал объезжать главный полевой священник армии и служить как бы напутственные молебны. И, наконец, толки и слухи получили вполне определенную почву и форму, когда в войсках получился приказ командующего армией, помеченный 19 сентября (No687), возвещавший им о том, что "уже настало желанное и давно ожидаемое всей армией время идти самим вперед, навстречу врагу", что "пришло для нас время заставить японцев повиноваться нашей воле, ибо силы Маньчжурской армии ныне стали достаточны для перехода в наступление".
Итак, от внимания японских шпионов, которых было немало среди китайского населения Мукдена -- поставщиков, проводников, переводчиков, -- не могло ускользнуть намерение наше перейти в наступление. Разгадать план его помогла им случайность. В схватке около Далинского перевала, происшедшей накануне перехода нашего в наступление, убит был, по словам сэра Гамильтона, "русский штабной офицер", на теле которого японцы нашли "подробные приказы Куропаткина, предписывавшие Штакельбергу обойти правое японское крыло и двигаться прямо на Ляоян". Куроки, в руки которого попали эти бумаги, сейчас же сообщил их содержание маршалу Ойяме. Последний первоначально отнесся было к ним скептически, однако, когда ему было дополнительно сообщено, со слов "надежного шпиона", что значительные русские отряды перешли реку Хунхе 4 и 5 октября н. ст. (21 и 22 сентября ст. ст.) и что большая колонна движется от Фушуна прямо на юг, он понял опасность и 8 октября н. ст. (27 сентября ст. ст.) отдал, как рассказывает сэр Гамильтон, строжайший боевой приказ, какой когда-либо отдавался такой большой армии: армии должны, по возможности, стараться [224] сосредоточить свои силы на своих позициях и быть готовыми к контратаке, как только представится удобный случай"{121}.
В ожидании этого случая японские армии заняли следующее положение: Куроки двумя резервными бригадами занял перевалы на пути от Фушуна к Бенсиху; 2-я дивизия заняла Тумынлинский перевал; гвардейская и 12-я стали на позициях восточнее Янтайских копей, а три резервные бригады -- южнее их; южнее тех же копей сосредоточилась армия Нодзу (3 дивизии и 1 резервн. бригада), а южнее деревни Янтай -- армия Оку (3 дивизии и 3 резервных бригады). Кавалерийский отряд генерала Акиямы, прозванного "японским Мищенко" (7 полков, 3 батареи и 1 полк пехоты), прикрывал левый фланг. Таким образом, против нашей армии, напоминавшей в своем наступлении руку с растопыренными пальцами, Ойяма собрал свои войска в кулак. Собрал -- и ждал, когда в развитии своего наступления русские колонны и отряды разойдутся радиусами по фронту шириною до 50 верст и тем сведут к нулю свой численный дотоле перевес.
Наше наступление началось 21 сентября. Первым выступил Восточный отряд, которому предстоял более дальний и кружной путь -- в обход правого фланга японцев. Он двинулся тремя колоннами: правая (1-й сибирский корпус и часть 2 сибирского корпуса) шла на Баньяпузу; средняя (3-й сибирский корпус) -- на Каотайцзы и левая (кавалерия генерала Ренненкампфа и пехотная дивизия генерала Экка) -- на Бенсиху.
На следующий день, 22 сентября, двумя колоннами двинулся на юг и Западный отряд; правая колонна (17-й армейский корпус) шла западнее линии ж. д., левая (10-й корпус) -- восточнее ее.
Наступление развивалось медленно и велось неэнергично. Уже 23 сентября вечером войска Западного отряда были остановлены командующим армией на реке Шахе и вместо демонстративных атак неприятеля, долженствовавших отвлечь его внимание и силы от нашего Восточного отряда, [225] они два дня занимались укреплением своих позиций. Это после горделивого-то заявления, что "настало время подчинить японцев нашей воле"! Между тем противник, еще не уяснивший себе плана наших действий и до некоторой степени застигнутый нашим наступлением врасплох, отступал по всему фронту перед нашими войсками, не оказывая нигде упорного сопротивления. Однако это обстоятельство не только не вдохновило генерала Куропаткина на более энергичное и смелое ведение операции, но, напротив, как раз в это время у него возникло опасение, как бы японцы не прорвали нашего стратегического фронта между Западной и Восточной группами войск.
Считая наличность конного отряда генерала Мищенко с приданной ему бригадой пехоты (из состава 10 корпуса) недостаточно надежной связью между ними, командующий армией, чтобы парализовать возможность этого прорыва, выдвинул из общего резерва 4-й сибирский корпус и образовал из него вместе с отрядом генерала Мищенко и бригадой генерала May среднюю группу. Таким образом, в самом начале операции, в первоначальные ее расчеты внесено было существенное изменение, сразу же сократившее вдвое силы общего резерва армии, долженствовавшего парализировать случайности и в решительный момент, на решительном пункте поля сражения усилить боевую часть.
Между тем средняя колонна Восточного отряда, достигнув деревни Каотайцзы, неожиданно уперлась здесь в стену, о которую затем разбились все ее усилия продвинуться далее. Это была вершина Ляотхелаза, прозванная потом солдатами "проклятой сопкой" и не обозначенная на картах, розданных войскам для наступления{122}.
Занятая 9-й ротой и охотничьей командой 24 восточносибирского стрелкового полка она не была оценена по достоинству штабом 3 сибирского корпуса, и потому обладание ей не было своевременно закреплено за нами. Японцы двумя батальонами сбили 26 сентября с Ляотхелазы нашу роту и охотничью команду, прочно ее заняли целой бригадою [226] с горными пушками и пулеметами, усилили ее природные оборонительные свойства окопами и в следующие дни отразили с нее и ее отрогов все атаки 3 сибирского корпуса.
Этот именно момент, когда здесь остановлено было обходное движение нашего Восточного отряда, Ойяма и признал "удобным случаем для производства контратаки".
Вечером того же дня, 27 сентября, когда отдан был Ойямой вышеприведенный лаконический приказ, японцы перешли в наступление. В то время как Куроки сдерживал натиск Восточного отряда и парировал его обходное движение, армии Оку и Нодзу обрушились на нашу Западную группу войск, в свою очередь пытаясь охватить наш правый фланг. К концу дня 28 сентября им удалось зайти левым флангом уже почти на 45°. В последующие дни, 29 и 30 сентября, японцы продолжают этот охват. И мы от наступления переходим к обороне. Ойяма снова овладевает инициативой действий. Восточный отряд отказывается от дальнейших попыток обойти правый фланг и 30 сентября отходит назад, утрачивая даже соприкосновение с противником. После ряда упорных боев, потеряв 46 орудий, и Западный отряд 29 сентября отходит на намеченную для него уже ранее позицию на реке Шахе. Впереди остался только центр наш, усиленный частями 1 армейского корпуса, взятыми из резерва.
Японцы продолжают энергичные атаки и утром 1 октября прорывают фронт 10 армейского корпуса. Дело принимает для нас совершенно критический оборот. Для спасения его командующий армией берет из центра 22-ю пехотную дивизию (из состава 1 армейского корпуса) и лично вводит ее в дело. Энергичной атакой дивизия выбивает японцев из занятых ими позиций, восстанавливает фронт 10 корпуса и затем отходит на линию Шахе, куда уже отошли войска центра. Верстах в 5-6 впереди всей армии, на Яншутэнских высотах, остается лишь 37-я пехотная дивизия (того же 1 армейского корпуса), до которой приказание об отходе назад случайно не дошло. Японцы замечают [227] это, быстро сосредоточивают к фронту нашей одинокой дивизии три своих дивизии из армии Нодзу, выставляют против правого ее фланга 24 орудия, а против левого -- 48 и стремительно ее атакуют, громя с фронта остальной своей артиллерией. Дивизия держится стойко. Около 1 часа дня доходит, наконец, и до нее приказ об отступлении. Но выполнить его теперь уже нет возможности: отходить под натиском трех японских дивизий, охватывающих фланги, равносильно гибели всей дивизии. Решено ждать сумерек и отступать под их покровом. Но нет уже сил их дождаться. Около 3 часов дня угроза охвата превращается для злополучной дивизии в опасность быть окончательно окруженной. К тому же отряд генерала Мищенко, единственно поддерживавший дотоле дивизии и охранявший ее левый фланг, будучи не в силах более держаться, также отходит. Тогда только 37-я дивизия решается очистить Яншутэнские высоты и начать отступление. Занимая последовательно три арьергардные позиции, пробиваясь под конец штыками, дивизия к ночи 1 октября отошла к Эрдагоу, потеряв в этот день из 7800 нижних чинов 4000 человек и из 200 офицеров 120 человек. День 2 октября прошел в артиллерийской перестрелке. В то время как на Восточном фронте соприкосновение сторон было очень слабое, на Западном они стояли одна против другой на расстоянии орудийного выстрела, а в некоторых пунктах -- вплотную, "до штыков".
Эта близость была, конечно, соблазнительна для деятельных японских начальников и ночью на 3 октября японцам удалось сбить два полка 22-й пехотной дивизии с занятой ими на левом берегу Шахе позиции между деревней Сандепу и деревней Сахетун, так называемой "сопки с деревом". Потеря этой высоты, командовавшей нашей позицией на правом берегу, очень ухудшала наше положение. Решено было во что бы ни стало взять ее обратно. Для этого командующий армией к вечеру 3 октября собрал отряд силой в 25 батальонов (22-я пехотная дивизия, 19-й, 20-й и 36-й восточносибирские стрелковые полки) под начальством [228] генерал-майора Путилова, который к утру 4 октября и овладел этой сопкой после отчаянного рукопашного боя. При этом впервые в эту кампанию нами были взяты японские орудия, числом 11, 1 пулемет и много зарядных ящиков.
Этим эпизодом, собственно, и закончилось многодневное сражение на Шахе. Генерал Куропаткин собирался было 5 октября возобновить, наконец, наступление, откладывавшееся им со дня на день. Но донесения о сильном утомлении войск и о недостатках в боевых припасах заставили его еще раз отказаться от этого намерения. Ойяма также считал сражение законченным; его войска также сильно нуждались в отдыхе и укомплектовании{123}. И потому обе стороны энергично занялись укреплением занятых ими позиций.
К причинам "нерешительного исхода" боев на Шахе генерал-адъютант Куропаткин относит:
1. Недостаточно искусное распоряжение начальником Восточного отряда (генералом бароном Штакельбергом) большими предоставленными ему силами, которые давали ему над противником, как впоследствии выяснилось, почти тройное превосходство в силах.
2. Отсутствие твердого руководства боем со стороны начальствующих лиц Западного отряда.
3. Неудачные действия и малую энергию командира 19 армейского корпуса.
4. Неудачные действия начальника 31-й пехотной дивизии, несколько раз без нужды отводившего назад находившуюся под его непосредственным начальством бригаду 31-й пехотной дивизии.
5. Недостаточную стойкость некоторых частей войск.
6. Разрозненные действия 5 сибирского корпуса, протянутого на правый фланг Западного отряда.
Обвиняя, таким образом, в неудачном исходе наступления войска и, главным образом, подчиненных ему генералов, генерал Куропаткин оговаривается, что "старшие начальствующие лица -- генерал Штакельберг и генерал [229] Бильдерлинг, получая лишь задачи, распоряжались совершенно самостоятельно".
Иначе объясняет нерешительный исход этого сражения прусский генеральный штаб, усердно и объективно изучающий русско-японскую войну.
По его мнению, с русской стороны, управление боем может служить лишь отрицательным примером. Нерешительность русского главнокомандующего всего ярче обнаруживается в его распоряжении резервами. Всюду его преследует неудача, так как он решается ввести их в бой сразу. Едва он успевает отдать приказание, как немедленно его возвращает назад или отменяет. Кульминационный пункт в этом отношении представляет директива, данная в ночь с 26 на 27 сентября 6-му сибирскому корпусу, поддержать Западный отряд, и заканчивающаяся следующими роковыми словами: "Помните только, что вы мой стратегический резерв". Все приказания были чересчур подробны и мелочны.
В противоположность русским, японские начальники проявляют такую самостоятельность и так не боятся ответственности, что их главнокомандующий может ограничиваться короткими, точными, прямо лаконическими приказаниями. Ойяма все время сохраняет инициативу в своих руках и не поддается воле противника. А между тем распоряжения его не всегда можно признать правильными.
И в этом сражении мы встречаемся с прорывом неприятельского фронта -- новым доказательством неверности теории, утверждающей, что это при современном вооружении невозможно. Если прорыв не имел роковых последствий для русских, то это объясняется изолированностью отдельных боевых участков, слабостью резервов у малочисленных японцев и замечавшимся по временам и у них ослаблением энергии.
Сражение, в конце концов, прекратилось вследствие обессиления обеих сторон, что особенно заслуживает внимания при той высокой степени энергии и упорства на стороне японцев и упорства и храбрости русских. Но у японцев эти качества были соединены с методикой, напоминающей способ ведения войны Веллингтона. Они не привыкли быстро использовать свой успех. Каждый успех, каждую захваченную полосу земли они закрепили за собой восстановлением порядка и лопатой. Этим они гарантировали себя от контрударов, но зато упускали случай использования достигнутых результатов. Здесь же, конечно, сказывалось и то, что они атаковали со значительно меньшими, чем у русских, силами{124}. [230]
Тем более, стало быть, приходится пожалеть, что "управлению русскими войсками недоставало энергии", и, если и можно здесь говорить о "методе", то "в самом худшем смысле слова".
В своем "неизменном оптимизме", как характеризует прусский генеральный штаб настроение генерала Куропаткина, последний находит, что "переход наш в наступление, произведенный хотя и недостаточными сравнительно с японскими, силами, выдвинувший общий фронт наших позиций на 20 верст от Мукдена, значительно улучшил наше стратегическое положение и дал нам выиграть время в 4 1/2 месяца".
Иначе оценивал результаты нашего наступления генерал-адъютант Алексеев. Он находил, что, потеряв около 45 тыс. человек и продвинувшись вперед на несколько верст, мы заняли позицию менее выгодную, чем занимали раньше; японцы же, вызванные нами к переходу в наступление, создали еще новый ряд укреплений на пути к Ляояну, чем затруднили наши будущие действия. А главное, Маньчжурская армия не приблизилась ни на йоту к достижению своей цели -- к выручке Порт-Артура.
10 октября 1904 г. эта рознь во взглядах на положение армии двух ее вождей окончилась: генерал-адъютант Алексеев, неоднократно и настойчиво просивший об увольнении его с поста главнокомандующего, освобожден был от обязанностей такового. Они были возложены на генерал-адъютанта Куропаткина, который, получив теперь "полную мощь власти, мог, наконец, показать, на что он способен, без помехи и сторонних влияний. Но он не торопился этого сделать.
На театре войны наступило томительное, тяготившее всех затишье, нарушавшееся только в сущности бесцельной, артиллерийской и ружейной перестрелкой да действиями отдельных батальонов и охотничьих команд. Войска рыли в полумерзлой земле окопы и батареи да строили себе землянки, в которых жили, как троглодиты, похожие на них и своим безобразным внешним видом; в бесформенных [231] грязных полушубках, китайских халатах и куртках, в свалявшихся и пропитавшихся пылью папахах, рассадниках насекомых, кто -- в валенках, кто -- в порыжелых, ссохшихся сапогах, кто -- в раздобытой случайно китайской обуви.
Снабжение войск теплой одеждой было, по-видимому, одной из главных забот в это время генерала Куропаткина. Но дело налаживалось плохо. Вагоны с полушубками месяцами шли из Киева, Москвы, Казани, и в ожидании их скупались пестрые китайские куртки, не защищавшие ни ног, ни горла.
Сильнее всего ощущался армией недостаток в теплой обуви. Было почти нормальным явлением, что на роту в 140-150 человек имелось только 25-35 пар валенок, которые и переходили с ног на ноги людей, посылавшихся или на сторожевую службу, или в охотничий поиск против японцев.
И чем дальше шло время в этом бездействии, тем сильнее росли деморализация армии, упадок ее духа и дисциплины. Одурев от двухмесячного сиденья в полутемных, дымных землянках-норах, истомившись однообразием жизни и тяжелыми земляными работами, солдаты уходили с позиций в тыл, бродили по унылой равнине между Шахе и Хунхе, забирались в уцелевшие кое-где китайские деревни и пробирались даже за Мукден. Для ловли этих дезертиров и мародеров на этапах были сформированы из казаков особые команды, прозванные "гаолянными", которые должны были осматривать окрестности, задерживать и возвращать их в полки.
А между тем еще совсем недавно те же люди бежали из Харбина на передовые позиции. Бежали в буквальном смысле слова, томясь бездействием в тылу и горя желанием подраться с японцами.
Теперь таких "беглых" уже не было больше. Бездействие подтачивало силы всех. Развилась карточная игра. Участились случаи растрат казенных денег. "Дружеские беседы" за стаканом вина все чаще стали кончаться ссорами. Книг не было. Газеты приносили запоздалые на месяц, [232] полтора, новости -- и новости невеселые. Письма, единственная связь армии с далекой родиной и близкими людьми, терялись и засылались Бог весть куда. Телеграф был завален работой, и ответа на телеграммы надо было ждать неделями. Жизнь слагалась в какой-то сплошной серый тяжелый кошмар.
И в этом кошмаре самым мучительным призраком была судьба осажденного Порт-Артура. Борющийся беспрерывно, он стоял в душе каждого мучительной укоризной.
В самом штабе главнокомандующего значительная часть офицеров генерального штаба сознавала необходимость и даже возможность после прибытия части подкреплений атаковать японцев в ноябре или в первых числах декабря. Одним из них был даже представлен генералу Куропаткину особый доклад, в котором всесторонне разбиралось существующее мнение, будто падение Артура не может оказать особо важного влияния на исход войны и что мы будем считаться в данном случае только с моральными последствиями этой новой неудачи. Соглашаясь с этим, полковник Линд доказывал, что эти моральные последствия будут очень значительны, так как с потерей Артура наша армия уже не будет видеть ясной цели для быстрых операций. Вместе с тем он доказывал, что остановка военных действий выгодна только для японцев, так как главная цель их -- задержать нашу армию до падения Артура, когда они непременно притянут к маршалу Ойяме армию Ноги и, таким образом, усилятся еще тысяч на 50-60. Он говорил, наконец, что, не имея ни политических, ни стратегических причин для наступательной зимней кампании, японцы останутся в выжидательно-оборонительном положении до падения Артура или до весны. Пока силы японцев разделены, заключал он, пока дух их подавлен нескончаемой осадой Артура, они могут рассчитывать на решительный успех на севере -- и в этом наша временная выгода.
Но все эти доводы не могли сломить колебаний генерала Куропаткина, особенно ярко проявившихся в вопросе о [233] набеге нашей конницы в тыл японской армии, -- и наступление все откладывалось.
Признавая положение крепости серьезным вследствие малого запаса патронов к скорострельным орудиям и вероятности овладения японцами почти разрушенными фортами NoII и NoIII, генерал Куропаткин в одном из своих донесений в Петербург в половине ноября 1904 г. все-таки пытался утешить беспокоившихся за участь Артура тем соображением, что и после овладения японцами этими двумя фортами оборона может продолжаться с большим упорством на промежуточных позициях между главной (центральной) оградой и линией фортов. Он уверял, что "ружейных патронов достаточно, продовольственных запасов хватит еще на пять месяцев".
Совершенно забывая, что Артур пережил все те сроки своего существования, которые ему назначались ранее, ждали конца его сперва в июле, потом в августе, потом в октябре, что всему бывает предел, и что судьба Артура возложена всецело на его ответственность, генерал Куропаткин продолжал утверждать, что участь Порт-Артура и впредь будет во многом зависеть от степени упорства войск. Эту мысль он иллюстрировал соображением, что "утомленных стрелков скоро будут сменять моряки, подобно тому, как это было в Севастополе".
Понимая, однако, что этим все-таки своих обязанностей относительно Артура не устранишь, генерал Куропаткин признавался все-таки, что главная надежда отстоять Порт-Артур заключается в выручке его гарнизона войсками Маньчжурской армии с суши и действиями 2-й Тихоокеанской эскадры с моря.
Оставляя пока в стороне этот последний фактор выручки Артура, посмотрим, как генерал Куропаткин смотрел на первый.
Признавая выручку Артура столь необходимой, что "важен каждый день", он сознавал, конечно, что для того чтобы помочь осажденной крепости, надо прежде всего разбить три японские армии. [234]
До сих пор соотношение наших и японских сил, по мнению генерала Куропаткина, не было, однако, таково, чтобы мы могли разбить их. По мере подхода подкреплений к нам усиливались и японцы, -- как новыми формированиями, так, в особенности, весьма быстрой присылкой значительных укомплектований, дававших возможность поддерживать в армии полный боевой состав. По имевшимся в половине ноября сведениям, предполагалось, что против нас действуют десять японских дивизий, в составе которых многие резервные бригады постепенно развернулись из 6-батальонного в 12-батальонный состав.
"Таким образом, -- писал генерал Куропаткин, -- японская дивизия по своему боевому составу сильнее большинства наших корпусов, ослабленных боями под Ляояном и на Шахе. Мы до сих пор далеко не окончили пополнение своих потерь под Ляояном, потери же наши на Шахе можно надеяться пополнить только в январе. В настоящее время мы все еще не имеем достаточного превосходства в силах для обеспечения успеха при переходе в наступление. С подходом всех частей 8 армейского корпуса в двадцатых числах декабря получим не только превосходство над японцами в числе батальонов, но и некоторое превосходство в числе штыков".
Задавшись первоначально целью довести все роты армии до состава не менее 150 штыков, генерал Куропаткин считал возможным уже в первых числах декабря достигнуть этой цели. К тому же времени он надеялся снабдить всю армию теплой одеждой.
"Несомненно, -- замечал он, -- что для нанесения японцам более верного поражения, нашей армии было бы выгоднее пополниться почти до полного боевого состава и получить еще три стрелковых бригады и весь 16-й корпус, но силы могут сосредоточиться к Мукдену только в половине января. Поэтому, в целях более быстрой выручки Порт-Артура, я предполагаю уже в первых числах декабря, не дожидаясь даже стрелков, перейти в наступление. Риск большой, но оправдываемый положением Порт-Артура".
Откладывая движение на выручку Порт-Артура еще на месяц и называя это "более быстрой выручкой", генерал Куропаткин едва ли сознавал действительное положение Артура. На это указывает и неверная оценка им как бездействия [235] противника, так и своего собственного положения. Вот что он писал в том же донесении по этому поводу.
"Если в этот месячный срок японцы сами перейдут в наступление, то, отразив его, мы перейдем в наступление немедленно. Заняв позиции на Шахе, мы получили значительные выгоды, ибо даже в случае неудачи за нами находится сильно укрепленная Мукденская позиция, на которой мы можем остановить японцев до подхода к нам всех подкреплений. Мы расширили район для довольствия наших армий, охранили Мукден с его могилами от разрушения (!) и -- что тоже весьма важно -- прикрыли Фушунские каменноугольные копи, где собрано до пяти миллионов пудов угля. Ныне, в течение октября и ноября, до самых копей проложена ветка в 42 версты, и уголь уже поступает на железную дорогу. Кроме того, мы приступили к прокладке полевой железной дороги от фушунской ветки по направлению к Далиаскому перевалу для облегчения довольствия войск восточной группы как ныне, так и особенно при наступлении вперед".
"Мы деятельно готовимся к переходу в наступление, -- заключает Куропаткин свое донесение, -- подвигая вперед все необходимые нам запасы, организуя перевязочные средства, подготовляя средства для принятия до 50 тысяч раненых. Позиции наши укрепляются, проводятся большие колонные пути".
Предполагая, что японцы ранее овладения ими Порт-Артуром перейдут в наступление, генерал Куропаткин, очевидно, совершенно не придавал значения неоднократным сообщениям наших различных агентов, что японцы прежде всего и во что бы то ни стало хотят взять Порт-Артур, что овладение им (а не Мукденом с его могилами) есть дело национального самолюбия, национальной чести Японии. Иначе он понял бы, что центр тяжести войны лежит на Квантуне, что армия Ойямы есть только огромная ширма, прикрывающая осаду Артура, и что действия против Маньчжурской армии до падения Артура -- только грандиозная демонстрация. В результате этих заблуждений мы потеряли Артур как раз ко времени предположенного для его выручки наступления.