Вожу маленького человека с птичьим носом. Объехали множество магазинов, останавливаемся у каменного особняка на перекрестке двух улиц.
— Подожди, — говорит он и скрывается в калитке. Жду два часа. Морозно. Зеленые звезды горят в вышине. Идут обозы, едут ломовики. Поглядываю на ворота, слезаю с козел, бегаю вокруг лошади, подпрыгиваю, стараясь согреться. Как долго пропадает седок! Но это верный заработок: и лошадь отдыхает, и деньги идут. Седок занял на целый вечер, — он богатый человек. О чем беспокоиться?
Из ворот выходит дворник с метлою.
— Чего стоишь, охломон?
— Барина жду.
— Какого барина?
— Да такого: серый воротник, чемоданчик в руке.
— До второго пришествия ждать будешь!
— Что ты, дядя?
— Двор проходной, — поясняет дворник, — и барин твой небось чай попивает на квартире или другого извозчика взял. Здесь вашего брата завсегда надувают.
Он пошаркал метлой по снегу и опять исчез, будто выходил-то нарочно — объявить такую неприятность. На улице тишина, только ветер чуть-чуть поет в проводах. Ждать ли еще?
Ловко провели!
Еду перепрягать. В кармане пусто. Хозяин отчитывает, обещает удержать два рубля из получки. Я молчу: кругом виноват.
Теперь боюсь подвоха. Когда седок скрывается в подъезде, не расплатившись, или обещает выслать деньги с горничной, я вздрагиваю. Опять уйдет! Опять штраф и ругань!
Дней через десять в вечернюю смену снова наскочил на меня этот человек, не заплативший денег.
«Теперь не убежишь!» — думаю я.
Была ли у него короткая память или обмануло его то, что в этот раз ездил я на Касатке, седок не чуял беды. Шутит со мной, беседует о погоде.
Долго кружим по городу. Подъезжаем к особняку.
— Обождешь.
С молотком в руке догоняю его у калитки, хватаю за шиворот.
— Ты… что, парень? — говорит он, подняв руку над головой. — Это как называется?
Еще раз оглядываю человека: не вышло ли ошибки? Нет, он. И теперь я держу его в руках.
— Плати!
Молоток занесен для удара.
— Уплачу. Только не дерись. Что за глупости? Я коммивояжёр. Денег нет, что ли?
И подает серебряный рубль.
Я опускаю деньги в карман.
— За старое два с полтиной кто платить будет?
— Ну? — удивляется он. — Я от тебя уже бегал? И долго ты ждал?
— Долгонько.
— Ай-ай-ай, какой глупый! Я сбежал, а ты все ждешь, ждешь?
И он так весело хохочет, так заливается, что злость моя тает.
И вот мы оба смеемся. Он щупает молоток, покачивает головой.
— Ты сурьезный дядя, как погляжу, А что, если бы денег не оказалось? Ударил?
— Обязательно.
Он, смеясь, дает смятую трешницу.
— Подай полтинник сдачи. Не прошел номер, плачу чистоганом. Ты не дуйся, должность моя такая: без обману нельзя.
Я обещаю в другой раз подвезти его дешевле. Мы расстаемся друзьями.
Вечером рассказываю об этом Кузьме и Волчку.
— Это что, — перебивает Кузьма. — У меня в прошлом годе случай был чище. Я проходные дворы, как свои пальцы, знаю. И вот наскочил гусь вроде твоего, из себя — щупленький, ну прямо дохлятина. Ездили, ездили — от лошади пар валит. Уж каки-таки дела у дохляка в казенных присутствиях были — не знаю. Подъехали к проходному на Ильинской. Он велит обождать, а сам, как мыша, юрк в ворота. Взяло меня сомнение. Не заплатит, думаю, паршивец. Я шасть в переулок, подъезжаю к другим воротам. Глядь — он тут. Воротник у пальтишка поднял, руки в карманах. Я подлетел, распахиваю полость. «Куда, говорю, прикажете, ваше сиятельство фон барон?» Он смекнул, что карта бита, голову опустил. Я в те поры осерчал на стрекулистов. Сколько раз убегали, наконец бог послал одного на расправу. Я его на снежок, давай волтузить: «Принимай за всех проходимцев!» Переулок глухой, однако народ сбежался. «За что, спрашивают, бьешь человека?» Я объяснил. Народ говорит: «Раз такое дело, бей, мужик, крепче, чтоб другим неповадно было». А куда крепче — я уж руки-ноги натрудил. Один прохожий, мастеровой человек, скорняк, помогать стал: отмолотили — красота.
Волчок смеется.
— Вот как надо, — говорит хозяин. — А ты своего отпустил, тычка в загривок не дал. Мотай на ус.
В ночную смену везу подвыпивших парней. Проехав три квартала, они платят двадцать копеек и слезают. Дома распрягаю лошадь, чищу санки: срезана кожаная обивка сиденья, унесен подножный коврик.
Агафон осматривает повреждения.
— Ремонт за твой счет, Матвей Алексеевич. Не обессудь, милый человек. Я не миллионщик, чтобы твои убытки на себя принимать.
Через неделю, тоже ночью, седок, бородатый мужчина, срезал суконную подкладку полости. Что за люди!
И опять штраф.
— Не разевай рот, деревня, — ворчит хозяин. — Седоки видят, что на козлах вотяк сидит, ну и тащат. Скоро хомут с лошади снимут. Ей-богу, снимут. А ты думал — как? И самого разуют.