Утро России. 20.12.1916. No 354. С. 2.
Когда человек умирает, -- в особенности, пораженный насильственной смертью, -- люди благоговейно склоняют головы и произносят: "Вечная память".
Так бывает везде, во всем свете.
Но не у нас, в России. У нас, в России, люди иногда радуются смерти и поздравляют друг друга -- точно с праздником.
-- Возвещаю вам великую радость -- он убит, -- говорят люди, сообщающие о смерти. И в ответ раздаются рукоплескания.
Так было и третьего дня. Когда на одной лекции лектор сообщил своей аудитории, что убит этот человек, все его слушатели поднялись с мест и начали рукоплескать.
В трамвайном вагоне, когда кто-то принес эту весть, несколько человек "из народа" радостно пропели "анафема"!
В ресторанах, в театрах и в концертах публика, услышав об этом событии, вставала и требовала, чтобы сыграли гимн и потом долго аплодировала, как в минуты крупных национальных радостей.
Говорят даже, что люди целовались друг с другом.
И это так понятно, так естественно. То, что совершилось в Петрограде, действительно, крупное историческое событие, мрачное, страшное, кошмарное, -- и радостное. Тут истинный дух русской истории, мрачный и холодный дух петроградского периода, в котором все радостное для народа требовало смертей и каждый шаг вперед совершался через трупы. От него веет тайной дворцовых политических заговоров, тайной Михайловского дворца, оно напоминает былые расправы с временщиками.
И по значению своему оно огромно. Понятен этот надгробный энтузиазм народа. Дух его долго был угнетен мыслью о позоре, пятнавшем Россию в дни страшной очистительной войны, и ужасом перед нелепыми, поистине, темными силами, с какой-то роковой властностью творящими все наперекор ее воле и неудержимо влекущими ее к гибели.
Он уже "привык". Он уже приготовился к самому худшему. И вот этот позор снят. Начинается, как будто, очищение, -- как раз теперь, "на перевале" войны. Точно целый период нашей истории заканчивается вместе с ним, печальный период нравственного падения и разложение власти.
В эпоху российских вздохов о "святой Софии" явился этот человек -- и вместо "чистой Мудрости" воскресла вдруг на берегах Невы худшее, что было в Византии. Воскресла Византия "угодников" и "любимцев" с ее "акафистами", христианскими волхвованиями, с гинекеями и их всесильными хранителями, с радениями, нашептываниями, тайнами, изменами и "ложью во Христе", цепко держащей в своих сетях государство. Впрочем, он и не умирала. Она жила, полученная нами в наследство вместе с нашим "третьим Римом" оттуда, с холма над Босфором; но в эпоху этого человека она выявилась ярко и полно.
И вдруг он исчез. Исчез так же неожиданно и кошмарно, как появился -- нелепый призрак, галлюцинация туманного, хмельного петербургского рассвета. Умерли "темные силы", умерло начало зла, ушло, провалилось; исчезло позорное пятно.
И все-таки мне как-то грустно от этой радости. Грустно за нас.
Мы радуемся так, как будто в лотерею выиграли. Да, да. Нам опять "повезло". А разве это не ужас, что вся наша политическая жизнь -- сплошная лотерея!
А что, если б этого не произошло? Мы жили бы и свыкались. Или если бы этот человек был не своекорыстным и развращенным проходимцем, пользовавшимся своим положением для дурных и позорных дел, а "хорошим человеком", который употреблял бы свое влияние на пользу народа? Мы с благодарностью получали бы милости из рук "временщика", и будущие Джаншиевы, может быть, должны были бы рабски начертать в своих трудах, что наша эпоха ознаменовалась проникновением к "источнику власти" человека из народа, который своим благотворным влиянием много способствовал смягчению положения народа.
И будущие читатели сантиментально говорили бы: "Ах, какая хорошая эпоха!"
Мы ничего не можем изменить в своей судьбе и должны ждать: хорошее или дурное "влияние" ниспошлют нам боги. Мы не можем сделать так, чтобы наша национальная политическая жизнь протекала так, как указывает воля нации, и чтобы ничто "безответственное" и "темное" не налагало своей руки на государственный руль России. Мы допускаем совершиться всему и молча вынуждены глядеть, как совершается самое невероятное. И ждать, -- что пошлет нам "лотерея". И так живем от выигрыша до выигрыша, от смерти к смерти.
Как больно, как страшно! Мы пока еще не замечаем этого. Мы слишком привыкли к своему "прошлому", к старой России, сжились, принюхались. Но вдумаемся в наше положение. Ведь, мы живем в глубокой древности, из которой давно уже вышли другие народы.
Мы радуемся, как римские рабы, готовые считать себя баловнями счастья, когда от руки их товарищей, не выдержавших, наконец, оскорблений, пал жалкий плут надсмотрщик.
Кто погиб? Какого тирана провожают рукоплескания, чью "мрачную", "сатанинскую" фигуру, давившую всю Россию?
Кто мог так овладеть умами? Подумайте об этом, и станет стыдно.
Подумайте над прорубью не о нем, а о нас, о себе, о всей стране. Он лишь стрелочник. Вот он ушел. Но Византия всегда была богата "угодниками". И уж сколько аспирантов на то же амплуа тянется со всех сторон, и простых, и рясофорных. Дело не в облике, не в человеке. Недавно А. Ф. Керенский сказал в Думе: "не нужно выставлять на первый план жалкую фигуру Протопопова -- дело в системе". Здесь то же.
Дело не в "лице", а в том, что оно могло явиться.
Подумайте над этой прорубью, в которой лежит его окоченевшее тело. Какой это символ! Не только убит, но в реку его, в Лету, в текущую воду времен, чтоб унесла все, весь этот позор и память о нем, вместе с памятью о пролитой крови, все прочь, с глаз долой, чтоб очистила, омыла вечно бегущая вода.
Да ведь это же он, дух этот, дух эпохи, этот самый режим византийский лежит там на холодной груди Невы, столько уже унесшей тайн и крови, это он брошен там теми, кто это совершил, чтобы она унесла его с глаз долой.
И пусть так и будет. Пусть он исчезнет.