I.
Когда амнистія 1856 года замѣнила петрашевцамъ каторгу поселеніемъ, Петрашевскій былъ приписанъ къ Оекской волости Иркутской губерніи. Мѣсто его водворенія находилось въ 35 верстахъ отъ Иркутска. Ему, какъ и нѣкоторымъ его товарищамъ, тогда же разрѣшено было поселиться въ Иркутскѣ, что онъ и сдѣлалъ въ 1858 году. Вмѣстѣ съ нимъ переселились сюда два другихъ его товарища: Н. А. Спѣшневъ и Ѳ. Н. Львовъ. Оба послѣдніе вскорѣ послѣ этого были прощены и вернулись въ Россію, гдѣ Спѣшневъ безвыѣздно поселился въ своей деревнѣ, кажется Новгородской губерніи, и тамъ немного времени спустя умеръ. Львовъ впослѣдствіи сталъ извѣстенъ какъ одинъ изъ учредителей Техническаго Общества въ Петербургѣ и, сдѣлавшись постояннымъ секретаремъ его, отдалъ всю остальную свою жизнь на организацію и служеніе этому Обществу. Участь самого Петрашевскаго была гораздо печальнѣе, потому что каторга не могла сломить его упорной натуры и заставить его съ меньшею горячностью относиться къ убѣжденіямъ своей юности. Сначала онъ служилъ по найму въ одномъ присутственномъ мѣстѣ и считался въ числѣ людей близкихъ къ тогдашнему иркутскому генералъ-губернатору H. Н. Муравьеву-Амурскому. Ветеранъ сибирской областной печати, М. В. Загоскинъ, передавалъ мнѣ о жизни Петрашевскаго слѣдующее:
Какъ и гдѣ покойный провелъ годы каторги,-- объ этомъ Петрашевскій не говаривалъ. Въ Иркутскѣ они жили всегда втроемъ: Петрашевскій, Н. А. Спѣшневъ и Ѳ. Н. Львовъ. Я познакомился съ ними вскорѣ по изданіи первыхъ нумеровъ "Иркутскихъ Губернскихъ Вѣдомостей", редакторомъ которыхъ первое время былъ Спѣшневъ. Когда я принесъ къ Спѣшневу свою первую статью, всѣ они приняли меня хорошо. Вскорѣ они поселились около меня на Большой улицѣ, и здѣсь мы видались часто. Муравьевъ тогда былъ въ угарѣ либерализма и приблизилъ ихъ къ себѣ. Послѣ нѣсколькихъ моихъ статей въ "Губ. Вѣд." Муравьевъ пожелалъ познакомиться со мной,-- и мы (не помню со Спѣшневымъ или Петрашевскимъ) отправились къ генералъ-губернатору. У Муравьева въ кабинетѣ цѣлый уголъ былъ заваленъ заграничными изданіями о Россіи, и онъ тутъ же предложилъ пользоваться этими книгами всѣмъ намъ. Вскорѣ онъ поѣхалъ на Амуръ и Спѣшнева взялъ съ собою въ правители путевой канцеляріи, а мнѣ предложилъ взять на себя редактированіе "Губернскихъ Вѣдомостей". Въ эти "Вѣдомости" Петрашевскій ничего не писалъ {Вопреки этому сообщенію Вс. И. Вагинъ, знатокъ исторіи сибирской областной печати, считаетъ Петрашевскаго сотрудникомъ "Ирк. Губ. Вѣд." того времени. Онъ даже называетъ одну его крупную статью "Объ Амурской компаніи", направленную, кажется, противъ введенія откуповъ въ Амурскомъ краѣ и напечатанную въ "Губ. Вѣд." за 1857 г.}, а писалъ Львовъ (о минеральныхъ ключахъ и т. п.). Тогда же у насъ съ Петрашевскимъ и И. С. Сельскимъ (членъ Совѣта и правитель дѣлъ отдѣла Географическаго Общества) завелась рѣчь объ изданіи. частнаго органа. По возвращеніи Муравьева съ торжествъ по случаю Айгунскаго договора, онъ былъ готовъ все сдѣлать, и въ 1859 т. пошло ходатайство о разрѣшеніи издавать частную газету "Амуръ". На изданіе газеты дали средства трое молодыхъ людей, купеческихъ дѣтей: Ст. Ст. Поповъ, Ив. Ив. Шишковъ и Андр. Андр. Бѣлоголовый, братъ извѣстнаго доктора-литератора.
Весной въ 1859 г. въ Иркутскѣ большаго шуму надѣлала дуэль между двумя чиновниками особыхъ порученій при генералъ-губернаторѣ -- Беклемишевымъ и Неклюдовымъ, закончившаяся смертью послѣдняго. Мѣстное общество, враждебно относившееся къ генералъ-губернаторской партіи, къ которой принадлежалъ Беклемишевъ, открыто стало говорить, что это была не дуэль, а простое убійство, такъ какъ при ней не были соблюдены нѣкоторыя правила, установленныя обычаемъ, и будто бы секунданты Неклюдова не были выбраны имъ самимъ, а навязаны ему противникомъ. Общественное мнѣніе прямо требовало строгаго слѣдствія и суда надъ виновникомъ. Исторія этой дуэли была описана Н. А. Бѣлоголовымъ (судя но посмертнымъ сочиненіямъ послѣдняго) въ приложеніи къ "Колоколу" Герцена (No 2, "Подъ судъ"). Не совсѣмъ безпристрастное опроверженіе этой статьи, напечатанное по просьбѣ А. М. Бакунина, появилось въ томъ же журналѣ зимой 1860--61 г.г. Генералъ-губернаторъ, очень любившій Беклемишева, страшно раздражался всѣми этими толками и пересудами и, давъ волю своей обычной горячности, началъ рвать и метать. Этимъ онъ еще болѣе осложнилъ дѣло. О горячности его въ данномъ случаѣ можно судить, напримѣръ, по слѣдующему: узнавши, что особенно оживленные разговоры о дуэли ведутся въ частной библіотекѣ Шестунова, онъ распорядился немедленно закрыть ее, а самого Шестунова выслалъ административнымъ порядкомъ за Байкалъ.
"Петрашевскій,-- разсказываетъ М. В. Загоскинъ въ письмѣ къ пишущему настоящія строки,-- принялъ горячее участіе въ волненіи, произведенномъ въ городѣ этимъ событіемъ, а равно и въ похоронахъ убитаго Неклюдова. Примкнувъ къ оппозиціи, онъ громко говорилъ о неправильностяхъ, сопровождавшихъ дуэль. Обо всемъ этомъ донесено было Муравьеву на Амуръ, и мы всѣ (молодежь-учители гимназіи и болѣе молодые изъ чиновниковъ главнаго управленія) представлены были, какъ участники городскихъ волненій. А и всѣ-то волненія состояли въ томъ, что на похороны Неклюдова собралась масса народа (была Пасха) и молчаливо проводила покойника до могилы. Въ "Губ. Вѣд." Львовъ помѣстилъ статейку о дуэли, съ выраженіемъ сожалѣнія о "молодыхъ людяхъ -- любимцахъ Муравьева", вмѣсто дѣла занимавшихся взаимными дрязгами. По возвращеніи съ Амура, Муравьевъ уже не приглашалъ къ себѣ ни Петрашевскаго, ни Львова. Меня, какъ будущаго редактора "Амура", онъ позвалъ особо, накричалъ, какъ подобаетъ николаевскому генералу, но затѣмъ смирился и просилъ только въ новой газетѣ "не марать Амура", т. е. его амурскихъ распоряженій. Съ тѣхъ поръ до своего выѣзда изъ Сибири онъ остался болѣе или менѣе благосклоннымъ и къ "Амуру", и ко мнѣ. За Муравьева остался въ Иркутскѣ Корсаковъ и вскорѣ распорядился выслать Петрашевскаго въ Минусинскъ. Сдѣлано это было такъ, что мы даже не узнали въ свое время объ его отправкѣ".
Н. А. Бѣлоголовый, въ своихъ воспоминаніяхъ о декабристахъ, упоминаетъ мимоходомъ и о Петрашевскомъ и говоритъ, что онъ былъ высланъ изъ Иркутска за то, что въ дѣлѣ о дуэли примкнулъ къ оппозиціи и рѣзко порицалъ сопровождавшія дуэль неправильности. В. И. Вагинъ, въ письмѣ ко мнѣ, объясняетъ высылку Петрашевскаго тою же причиной, прибавляя, что вообще "онъ не стѣснялся въ выраженіи своихъ мнѣній о мѣстныхъ событіяхъ". Впрочемъ, г. Вагинъ не зналъ Петрашевскаго лично, такъ какъ его не было въ Иркутскѣ во время пребыванія здѣсь послѣдняго, и потому онъ говоритъ о Петрашевскомъ лишь со словъ другихъ. "Амуръ", въ возникновеніи котораго принималъ Петрашевскій дѣятельное участіе, просуществовалъ недолго, по крайней мѣрѣ при своей первоначальной редакціи. Редакція газеты, какъ разсказываетъ В. И. Вагинъ, была обставлена очень серьезно. "Мѣстное обозрѣніе принялъ на себя Петрашевскій, общее внутреннее -- М. П. Шестуновъ (онъ же управлялъ и конторой изданія), иностранное -- П. А. Горбуновъ, бывшій воспитатель Трубецкихъ, человѣкъ весьма образованный и страстный политикъ. Кромѣ того ближайшимъ сотрудникомъ газеты былъ Ѳ. Н. Львовъ, впослѣдствіи секретарь Техническаго Общества. Графъ Муравьевъ-Амурскій сочувственно отнесся къ новому изданію; начальникъ его штаба, Кукель, и бывшій посланникъ въ Китаѣ, г. Бютцовъ, обѣщались быть сотрудниками газеты и дѣйствительно доставили ей нѣсколько сообщеній. Цензорами газеты были генералъ-губернаторы -- сначала Муравьевъ, а потомъ Корсаковъ. Прежнія связи г. Загоскина по редакціи "Губернскихъ Вѣдомостей" дали ему возможность съ самаго начала привлечь въ "Амуръ" нѣсколько дѣльныхъ корреспондентовъ. Затѣмъ явились и новые корреспонденты и сотрудники... "Амуръ" печатался въ довольно порядочной мѣстной военной типографіи и на очень порядочной бумагѣ.
"Муравьевъ, повидимому, вполнѣ довѣрялъ редакціи газеты, такъ что подписывалъ цензурные листы не читая. Но это только повидимому, потому что стоило появиться не совсѣмъ благосклонной замѣткѣ объ Амурскомъ краѣ и о любимцахъ графа -- разной лицейской молодежи,-- какъ на авторовъ и редактора сыпались уже угрозы. Еще за напечатаніе въ "Губернскихъ Вѣдомостяхъ" статьи по поводу дуэли между Беклемишевымъ и Неклюдовымъ редактору сдѣлано было замѣчаніе. Бывали выговоры и за замѣтки въ "Амурѣ". Одинъ чиновникъ за такую замѣтку былъ даже лишенъ мѣста въ Благовѣщенскѣ. Со вступленіемъ въ должность генералъ-губернатора Корсакова дѣла газеты пошли хуже. Случалось, что цѣлые нумера надо было перепечатывать вновь! Вмѣсто того, приходилось печатать то, что, по мнѣнію редакціи, противорѣчью ея воззрѣніямъ. Извѣстно, какое сильное впечатлѣніе производили статьи Дмитрія Завалишина, раскрывавшія закулисную сторону занятія Амура. Статьи эти страшно бѣсили H. Н. Муравьева и его преемника Корсакова. Послѣдній поручилъ одному изъ своихъ приближенныхъ написать опроверженіе на нихъ. Это опроверженіе разрослось въ нѣсколько печатныхъ листовъ. Оно было прислано въ редакцію "Амура" съ собственноручной запиской, въ которой приказывалось "напечатать!" его въ ближайшемъ номерѣ. Пришлось разбирать набранный уже номеръ газеты, печатать опроверженіе и задержать выходъ номера. Распоряженіе о напечатаніи его было явнымъ вмѣшательствомъ во внутреннія дѣла совершенно частнаго изданія и покушеніемъ вліять на его направленіе, вопреки мнѣніямъ редакціи, которыя были гораздо болѣе солидарны съ мнѣніями Завалишина, чѣмъ автора опроверженія. Издатели оскорбились такимъ вмѣшательствомъ и рѣшили закрыть газету. Редакторъ М. В. Загоскинъ доложилъ объ этомъ М. С. Корсакову.
-- Газета должна существовать, сказалъ Корсаковъ.
"Г. Загоскинъ возразилъ, что, за отказомъ издателей и по малочисленности подписчиковъ, газета не будетъ окупать издержекъ, и потому существованіе ея немыслимо. Корсаковъ обѣщалъ помочь газетѣ, лишь бы она не прекращалась. И дѣйствительно, газетѣ было ассигновано пособіе изъ амурскихъ суммъ (заглавіе ея тутъ пришлось очень кстати) по 800 руб. въ годъ. Такимъ образомъ "Амуръ" сдѣлался субсидируемой газетой. Это, однакожь, не измѣнило ея направленія. Самолюбію Корсакова и Муравьева было пріятно, что въ ихъ краѣ издается газета, да еще и либеральная. Но объемъ газеты сильно уменьшился: Вмѣсто двухъ большихъ листовъ сталъ выходить только одинъ маленькій. Всѣ прежніе члены редакціи отстали отъ газеты, и весь трудъ редакціи остался на одномъ Загоскинѣ".
Всего "Амуръ" просуществовалъ около двухъ лѣтъ и закрылся въ апрѣлѣ 1862 года. О значеніи его для края можно судить потому уже, что, благодаря его разоблаченіямъ, въ короткое время было смѣщено 20 засѣдателей и 8 исправниковъ {И. И. П--въ. "Михаилъ Васильевичъ Загоскинъ", юбилейная статья въ "Вост. Обозр." за 1898 г.}.
Участіе въ "Амурѣ" Петрашевскаго было незначительно. По словамъ редактора газеты М. В. Загоскина, онъ "написалъ 2--3 передовыхъ статьи, но такихъ длинныхъ, что ихъ нельзя было помѣстить въ одномъ нумерѣ, а пришлось разбить на части. Вообще Петрашевскій, какъ сотрудникъ газеты, оказался неудобнымъ,-- говоритъ Загоскинъ въ цитированномъ выше письмѣ;-- писалъ онъ многословно и противоцензурно, стараясь задѣть людей близкихъ къ генералъ-губернатору. О дѣлахъ общественныхъ вовсе не писалъ, да и мало интересовался ими. Онъ велъ безконечный процессъ о своемъ осужденіи, якобы незаконномъ. Прошеніе его на 35 листахъ всѣ читали. Оно переполнено было юридическими тонкостями, доказывавшими, что при судебномъ разбирательствѣ его дѣла нарушены были всѣ законныя правила. Прошеніе начиналось такъ: "Мнимаго поселенца Оекской волости, потомственнаго дворянина М. В. Петрашевскаго -- прошеніе". Какой былъ ближайшій поводъ высылки Петрашевскаго,-- не знаю, вѣроятно хожденіе его по всѣмъ знакомымъ и толки о Муравьевскихъ дѣлахъ".
"Кромѣ того онъ занимался адвокатурой. Помню, онъ потребовалъ у суда возстановить по одному дѣлу "судъ по формѣ". Я былъ на этомъ судѣ: выступилъ Петрашевскій и его соперникъ и, ставъ у дверей суда, читали до тетрадямъ взаимные доводы,-- выходило даже смѣшно... Зрителемъ былъ одинъ я. А Петрашевскій видѣлъ въ этой штукѣ прототипъ гласнаго суда.
"Больше всего повредило Петрашевскому то, что въ начавшемся слѣдствіи о дуэли и въ судѣ надъ дуэлистами онъ тоже принялъ горячее участіе. И онъ и судьи, присудившіе дуэлистовъ къ каторжной работѣ,-- сами отданы были подъ судъ, и одинъ изъ судей даже зарѣзался...
"Сдѣшяева Муравьевъ увезъ съ собою въ Петербургъ, даже не испросивъ ему разрѣшенія. Вообще Снѣшневъ изъ всѣхъ ихъ былъ самый развитой, многознающій и выдержанный человѣкъ.
О фурьеризмѣ и коммунизмѣ мало говорилось въ ихъ средѣ. Высказывались иногда воспоминанія о товарищахъ по дѣлу, но ничего интереснаго въ нихъ не было. Помню отзывъ Петрашевскаго о Достоевскомъ, котораго онъ считалъ весьма слабымъ по убѣжденіямъ и по характеру. Съ Бакунинымъ они всѣ трое не сходились, такъ какъ Бакунинъ помѣстилъ въ "Амурѣ" 2--3 статьи и исчезъ, надувъ Муравьева и Корсакова".
Не сходился, кажется, Петрашевскій и съ декабристами. По крайней мѣрѣ Н. А. Бѣлоголовый въ своихъ воспоминаніяхъ о декабристѣ А. В. Поджіо говоритъ, что послѣдній не могъ сблизиться съ Петрашевскимъ. Объясняетъ онъ это тѣмъ, что Поджіо былъ чистокровный либералъ, тогда какъ политическія стремленія Петрашевскаго шли гораздо дальше.
II.
О дальнѣйшей судьбѣ Петрашевскаго свѣдѣнія находятся въ моемъ распоряженіи крайне неполныя и отрывочныя. Сначала онъ жидъ въ Минусинскѣ, затѣмъ былъ переведенъ въ село Шушу, Минусинскаго округа.
Шуша -- село глухое, лежащее въ сторонѣ отъ тракта. Но и здѣсь, по словамъ Н. А. Бѣлоголоваго, Петрашевскій не угомонился. Сойдясь съ своими новыми односельцами, онъ сдѣлался ихъ адвокатомъ и отъ ихъ имени сталъ осаждать мѣстныя власти безпрестанными прошеніями на разныя утѣсненія и неправды. Прошенія эти доводились до свѣдѣнія гр. Муравьева и постоянно поддерживали его раздраженіе. Одинъ старожилъ передавалъ мнѣ, со словъ самого Петрашевскаго, что въ Шушѣ изгнанникъ подвергался даже наказанію розгами.
Вскорѣ мы видимъ Петрашевскаго уже переведеннымъ въ село Бѣльское, Енисейскаго уѣзда. Этотъ переводъ тоже являлся наказаніемъ за недоразумѣнія съ начальствомъ. Бѣльское и въ настоящее время производитъ самое угнетающее впечатлѣніе на всякаго культурнаго человѣка, случайно попавшаго сюда. Оно представляетъ сотню жалкихъ домишекъ, въ безпорядкѣ разбросанныхъ по двумъ оврагамъ, вблизи небольшой, заросшей травою рѣчки. Тайга точно кольцомъ охватила село, придвинулась къ самымъ дворамъ и тянется во всѣ стороны почти сплошь на сотни и тысячи верстъ. Лѣтомъ онъ нея по селу кишитъ страшная мошка и медвѣди нерѣдко задираютъ скотину подъ самымъ селомъ; волки зимою не боятся даже заходить въ село. Населеніе живетъ довольно бѣдно, почти наполовину состоитъ изъ ссыльно-поселенцевъ. Никакихъ промысловъ жители не знаютъ и живутъ почти исключительно земледѣліемъ, при чемъ собственнаго хлѣба имъ хватаетъ на содержаніе далеко не каждый годъ. Селеніи по близости нѣтъ вовсе. Въ культурномъ отношеніи это и теперь почти не початой уголъ. Несмотря на то, что школа существуетъ здѣсь уже нѣсколько десятковъ лѣтъ, грамотныхъ крестьянъ почти нѣтъ. Иные совсѣмъ уже забыли все, чему учились въ школѣ, другіе -- близки къ этому. Это, конечно, вполнѣ естественно, потому что книгъ въ селѣ никакихъ нѣтъ, покупать ихъ не на что, да и негдѣ, читать некогда. Ближе гор. Енисейска, отстоящаго отъ Бѣльскаго на 100 верстъ (версты "Екатерининскія" семисотъ-саженныя), негдѣ купить не только печатнаго листка бумаги, но даже пузырька чернилъ. Въ Енисейскѣ же и ближайшая почтово-телеграфная контора. Если таково культурное положеніе села въ настоящее время, то можно представить, каково оно было въ 60-хъ гг., когда здѣсь жилъ Петрашевскій. Старуха "Конюриха", у которой квартировалъ и въ домѣ которой умеръ Петрашевскій, разсказываетъ, что въ Бѣльскомъ всѣ его боялись, думали, что онъ знается съ чертомъ. Заключеніе это сдѣлали изъ того, что онъ въ церковь не ходилъ, поповъ не любилъ и вообще жилъ нелюдимомъ.
Чтобы яснѣе представить себѣ тягость положенія Петрашевскаго, нужно добавить, что некультурность населенія не сопровождается здѣсь тѣми симпатичными первобытными нравами, которыми у насъ принято надѣлять захолустья деревни. Ссылка и разгулъ золотопромышленниковъ и пріисковыхъ рабочихъ не обошли заброшенныхъ среди лѣсовъ селъ и способствовали здѣсь, какъ и вездѣ въ Сибири, развитію жажды къ наживѣ и развращенію нравовъ. Вмѣстѣ съ чѣмъ суровая природа и угрюмая обстановка содѣйствовали здѣсь сильному развитію несимпатичныхъ чертъ сибиряка: угрюмости, нелюдимости, эгоизма и безчувственности. Нѣтъ сомнѣнія, что Петрашевскому не разъ приходилось наталкиваться на эти туземныя черты характера. Одинъ мѣстный крестьянинъ разсказывалъ мнѣ, что однажды ребятишки своими насмѣшками и передразниваніями доведи Петрашевскаго до слезъ и затѣмъ чуть не до слезъ же тронулъ его этотъ крестьянинъ, заступившійся за него предъ ребятишками.
Въ селѣ Бѣльскомъ Петрашевскій провелъ года два. Енисейскій врачъ А. И. Вицинъ, близко знавшій Петрашевскаго въ этотъ періодъ его жизни, разсказывалъ мнѣ, что Петрашевскій былъ присланъ сюда "за сопротивленіе властямъ". Немногіе помнятъ Петрашевскаго въ Бѣльскомъ и изъ разсказовъ этихъ немногихъ очень немногое можно почерпнуть для его характеристики. О наружности Петрашевскаго въ это время разсказываютъ слѣдующее. Онъ былъ высокаго роста, съ лохматой русой головой, длинной бородой и удивительно проницательными голубыми глазами, въ которые было смотрѣть страшно. Крестьянамъ врѣзалось еще въ память, что онъ носилъ на рукахъ длинные ногти. Жилъ Петрашевскій въ простой крестьянской избѣ, которая сохранилась до сихъ поръ. Не было у него здѣсь ни родныхъ, ни товарищей, ни мало-мальски близкихъ знакомыхъ. Крестьяне его не долюбливали за его нелюдимость, но смотрѣли на него, какъ на очень важное лицо, потому что онъ очень независимо держалъ себя по отношенію къ мѣстнымъ властямъ и постоянно враждовалъ съ ними. Ходили къ нему только бѣдные крестьяне; онъ писалъ имъ разныя прошенія и жалобы, помогалъ совѣтами и лѣчилъ ихъ. Разсказываютъ, что онъ посылалъ въ газеты какія-то статьи, отправляя ихъ на почту потихоньку отъ волостнаго начальства, при оказіяхъ въ городъ. Съ городскимъ начальствомъ Петрашевскій былъ въ большой враждѣ, выводилъ, по разсказамъ старожиловъ, на свѣжую воду всѣ ихъ грѣхи, писалъ на нихъ жалобы и этимъ навлекъ на себя ихъ общую ненависть. Однажды онъ ѣздилъ въ Енисейскъ изъ-за какихъ-то столкновеній съ начальствомъ. Возвратился оттуда бодрымъ и здоровымъ, поужиналъ, а на утро его нашли въ постели мертвымъ. Народная молва приписала его скоропостижную смерть отравленію, которое будто бы было произведено въ городѣ по подкупу начальства, ненавидѣвшаго покойнаго. Въ селѣ сохранилась цѣлая легенда объ этомъ отравленіи. На самомъ дѣлѣ Петрашевскій умеръ отъ апоплексіи мозга, какъ "это было установлено вскрытіемъ. Анатомировавшій его врачъ А. И. Вицинъ разсказывалъ мнѣ, что у покойнаго оказался необыкновенно большой и замѣчательно хорошо развитый мозгъ.
По справкамъ въ Благовѣщенской церкви с. Бѣльскаго оказалось слѣдующее: въ 1867 году въ третьей части объ умершихъ, подъ No 4 муж. п., записанъ "политическій преступникъ Михаилъ Васильевичъ Буташевичъ-Петрашевскій, умершій скоропостижно". Днемъ его смерти значится 7 декабря 1866 года, а днемъ погребенія 12 февраля 1867 г. Такимъ образомъ покойный ждалъ погребенія болѣе двухъ мѣсяцевъ, находясь все это время въ мѣстномъ "холодникѣ". Хоронили Петрашевскаго на средства волостнаго правленія, и ни одна душа не проводила его до кладбища, кромѣ могильщиковъ. Какъ человѣкъ умершій безъ покаянія, онъ былъ зарытъ внѣ кладбища.
Безъ церковнаго пѣнья, безъ ладона,
Безъ всего, чѣмъ могила крѣпка...
Лѣтъ пятнадцать стояла могила Петрашевскаго совершенно одинокой, всѣми забытой, не отмѣченной даже простымъ камнемъ. Рядомъ съ нею въ такомъ же забросѣ находилась другая могила: мѣстной учительницы Киселевой, окончившей жизнь самоубійствомъ. Наконецъ нашлись добрые люди "скитальцы съ западной страны", какъ выразился польскій поэтъ, воспѣвшій эти двѣ могилы. Они подновили эти могилы, насыпали надъ ними бугры земли и поставили надъ могилой Петрашевскаго деревянный столбъ, а надъ могилой Киселевой -- крестъ. И тотъ и другой были сдѣланы ими собственноручно. Въ день поправки могилъ они устроили даже товарищескій вечеръ въ память покойныхъ и впослѣдствіи часто приходили за эти могилы. Но прошло нѣсколько лѣтъ, эти случайные люди разсѣялись, и опять остались могилы совершенно заброшенными, опять некому стало придти сюда и вспомянуть покойныхъ.
Я посѣтилъ эти могилы зимою прошлаго года. Кладбище находится на задахъ села, почти около самаго лѣса. Это небольшое и бѣдное кладбище. Нѣтъ на немъ ни одного памятника, деревянные кресты на могилахъ по большей части поломаны: заплотъ полуразрушенъ и около него растутъ кой-гдѣ молодыя елки и березки. Съ трудомъ, чуть не по поясъ увязая въ снѣгу, добрался я до уголка, гдѣ похоронены отверженные, но могилъ ихъ не могъ найти. Я еще думалъ, что крестъ и столбъ, о которыхъ мнѣ разсказывали, свалились, но это оказалось вѣрнымъ лишь на половину. Во второе посѣщеніе я нашелъ обѣ эти могилы. Креста на могилѣ Киселевой дѣйствительно уже не было, но старый почернѣвшій столбъ на могилѣ Петрашевскаго еще стоялъ. Незамѣтно пріютился онъ передъ небольшою елкою, прячась въ ея зеленыхъ вѣтвяхъ. Нѣтъ на немъ никакой надписи, да повидимому и раньше не было. Только нѣсколько дробинъ торчали въ немъ: кто-то, видимо, стрѣлялъ въ цѣль. Ничего отсюда не видно кромѣ угрюмой тайги, да покосившагося "холодника" съ выбитыми окнами и полуразрушенной крышей. Это тотъ "холодникъ", который давалъ Петрашевскому послѣдній пріютъ въ теченіе болѣе, чѣмъ двухъ мѣсяцевъ. Даже села не видно съ могилы Петрашевскаго: оно скрывается за кладбищемъ.
Черезъ нѣсколько дней я побывалъ и въ бывшей квартирѣ Петрашевскаго. Она находилась всего черезъ домъ отъ моей собственной, и я еще раньше не разъ обращалъ вниманіе на эту большую, дряхлую и Страшно покосившуюся избу -- пятистѣнку съ заколоченными окнами. Она давно уже пустовала. Старуха, которой изба эта принадлежала и у которой квартировалъ Петрашевскій, уѣхала въ Енисейскъ, продавши избу мѣстному крестьянину. Квартирантовъ у послѣдняго почему-то долго не находилось, и лишь за нѣсколько дней до моего посѣщенія ту половину, гдѣ когда-то жилъ Петрашевскій, занялъ какой-то пьяница -- поселенецъ съ семьею. Съ трудомъ взобрался я по оледенѣвшимъ ступенькамъ крыльца въ темныя сѣни, загроможденныя дровами и разнымъ хламомъ, и кое-какъ нащупалъ дверь въ избу. Хозяина не было дома,-- онъ гдѣ-то другой уже день пьянствовалъ, хозяйка съ ребятишками сидѣла безъ огня, хотя было уже темно. При моемъ приходѣ зажгли дампу, и я затѣялъ разговоръ, чтобы выгадать время и успѣть осмотрѣть комнату. Это была обыкновенная крестьянская изба, довольно просторная, хотя и не особенно высокая. Все здѣсь было страшно грязно, бѣдно и не уютно. Никакихъ украшеній на стѣнахъ, никакой мебели, кромѣ деревяннаго диванчика да стола. Около половины избы занимала большая русская лечь и "куть" {"Куть" -- часть комнаты, предназначенная для стряпни. Отъ чистой половины куть отдѣляется занавѣскою или казенкою, т. е. перегородкою.}, отдѣленный деревянною раскрашенною "казенкою", или неритородкои Въ этомъ-то "кутѣ", въ углу, занятомъ теперь кухонною посудою и лоханью съ помоями, и умеръ Петрашевскій.
"Русская Старина", No 1, 1902