Уссурийский край -- это море лесов1. Весь наш путь от Амура и вплоть до Императорской Гавани был лесом. Целыми неделями, месяцами мы не видели мест открытых и чистых. Глаз утомляется и ищет простора. Тесно стоящие друг к другу заросли, чаща -- гнетуще действуют на душу. Напрасно вы будете искать здесь простора. Чуть-чуть, только кое-где, виден маленький клочок неба. Время рассвета и сумерок не совпадает. Солнце взошло давно и высоко уже поднялось на небе, а в лесу ещё темно, неясно. Вечером сумерки наступают тоже рано, да и днём-то солнце не проникает сквозь хвои, а потому внизу всегда полумрак; даже и в самую солнечную погоду ясный день кажется серым, пасмурным. Надо было видеть, с каким наслаждением люди смотрели на море, не могли оторвать глаз от горизонта и подолгу упивались беспредельным простором его после двухмесячного путешествия по лесу, болотам и бурелому.
Долина нижнего течения Онюя покрыта исключительно лиственными лесами: дуб, ясень, тополь, бархат, клён, осина, берёза, ильм и др. По словам орочей, на расстоянии одного дня пути в сторону, вправо от реки, белая берёза растет сплошными лесами, занимая значительные пространства. Около реки черёмуха, боярышник, ольшаники и тальники образуют сплошные заросли. Тонкие, длинные, высокоствольные, растут они чрезвычайно густо и покрывают собою все сырые берега, каменистые, галечниковые отмели и острова. Сирень, растущая в Южно-Уссурийском крае в виде дерева, иногда с довольно солидным стволом, здесь растёт в виде небольшого корявого деревца, а чаще всего -- в виде крупного кустарника. Так как все леса исключительно поёмные, то подлесье всё завалено сырым буреломом и мусором. Вода всюду оставила следы: пригнутый к земле кустарник, поломанный молодняк и пучки сухой травы, застрявшие на сучках деревьев. Ил, оставляемый водой, очень плодороден, отчего подлесье всюду образует густые заросли, непроницаемую чащу. По этим зарослям идти без ножа в руках положительно невозможно. Главные представители подлесья: таволга, затем виноград, смородина, шиповник, боярышник и бузина. По берегам протоков в изобилии растет барбарис.
Травы местами сплошь покрывают собою высохшие русла, доставляя медведю лакомую пищу весною. И теперь ещё видны следы медведей, протоптанные тропы и объеденные мясистые корни растений. Хвойного лесу нет, и только в области среднего течения мешанный лес начинает клиньями входить к реке и главным образом по правому её берегу. Чем дальше подвигаться вверх по реке, тем мешанные леса снова начинают вытесняться лиственными и главным образом березняком и осиной. Чаще и чаще мелькают среди их бледной зелени длинные стволы сухостойной лиственницы. Видно, что давно был здесь лесной пожар. Появился молодой березняк. Там и сям снова проросли молодые лиственницы, и в будущем, вероятно, снова появится лес, если не хвойный, то, во всяком случае, мешанный. Таковы же леса и по реке Горбилли. Здесь уже начинают попадаться и чёрная смородина, и голубица, и кусты жимолости. Вследствие высоты места (420 м по анероидным измерениям) многие растения хотя уже и отцвели, но плоды и семена их ещё не созрели. Так, например, в нижней части реки Онюй (мы там ехали в середине июля) черёмуха была совершенно зрелой, а по реке Горбилли спустя две недели черёмуха ещё была совершенно зелёной. Переходя к хвойным, прежде всего остановимся на кедре. Кедр, изредка растущий в нижнем течении реки Онюй, сразу прекращается около реки Тормасунь (левый приток). Выше реки Тормасунь кедр встречается как редкое явление. Также редок и тис, причём здесь он имеет скорее вид стланца, чем правильно растущего деревца. Орочи говорили, что много тису встречается в верховьях реки Тормасунь, а равно и в истоках самого Онюя.
Чем выше мы поднимались по рекам Онюй и Горбилли, тем чаще и чаще попадалась лиственница, сперва одиночными деревьями, а затем и группами. Она резко выделялась из среды других деревьев своим стройным видом, красноватою корою и бледным цветом листвы-хвои. В горах, где не было пожара, сохранился лес исключительно хвойный, с большим процентом пихты в отношении к ели. Центральная часть хребта Сихотэ-Алиня вся сплошь покрыта густым хвойным лесом. Вечные сумерки, мхи, обилие влаги и почти полное отсутствие травянистой растительности придают какой-то особый угрюмый характер. Такие леса скорее похожи на тундры2. В самые жаркие летние дни в них сыро и холодно. Несмотря на конец июля месяца, под мхом и под камнями мы нашли лёд. Вероятно, ещё ниже будет вечная мерзлота. Вот почему в самых истоках горных ручьев температура воды очень близится к точке замерзания. Из многих измерений температура воды в среднем оказалась 1,5-2° Ц. Такой тундровый лес будет и по склонам гор, и только на вершине хребта, там, где попадаются гольцы, -- сырые жёлто-зелёные мхи сменяются белесоватыми сухими.
На границе тех и других -- густые заросли ползучих кустарников. Ползучий кедровник издали похож на зелёную "травку"; взбираясь на вершину, неопытный путник торопится поскорее пройти лесную зону. Велико бывает его разочарование, когда вместо мягкого травяного ковра он сразу же вступает в лес кедрового стланца. Толстые ветви его, спускаясь с вершины, стелятся по земле, отделяют от себя мелкие ветви, которые торчат как раз навстречу идущему человеку. Только с топором в руках можно ещё, с затратой больших усилий, пройти эти заросли и выйти к голой вершине. Таковы леса по рекам Онюй и Горбилли и на вершине хребта Сихотэ-Алиня.
Отпустив лодки, мы сразу почувствовали себя отрезанными, предоставленными самим себе. Теперь наступила для нас страдная пора, начиналась самая тяжёлая часть путешествия.
На всякий случай мы оставили при себе продовольственных съестных припасов недели на три. Орочи нам сообщили, что до хребта мы дойдем в 2-3 дня и от перевала через 6-10 суток дойдем до реки Хуту, где и найдём людей. Так как нести на себе много нельзя (не более 1 1/2 пуда) за один раз, то имущество, продовольствие и инструменты мы переносили от бивуака до бивуака в два-три приёма, вследствие чего общее движение наше было очень медленное, и потому мы только на пятый день достигли хребта Сихотэ-Алиня.
Речка Бира, по которой мы шли, не более как горный ручей, текущий по широкой, но короткой долине, поросшей мешанным лесом внизу и исключительно хвойным в верхней её части.
Местами березняки образовали как бы отдельные острова среди других пород деревьев. Меня поразило положение, в котором росли эти деревья. Длинные, тонкие стволы их совершенно пригнулись к земле, образовав всюду как бы живые арки. Тем более это было странно, что корни деревьев не были расшатаны, а сидели в земле глубоко.
Долго я не мог найти объяснения этому явлению, пока не наткнулся на затёски на деревьях, сделанные рукой человека так высоко, что, стоя на земле даже на подставке, достать топором до места затёсины было нельзя. При внимательном осмотре места вокруг деревьев с затёсинами всё стало понятным. Затесину делал человек топором на лыжах, стоя на глубоком снегу. Глубокий снег -- вот причина погнутых деревьев. Снег, упавший на ветви деревьев, погнул дерево слегка своей тяжестью, продержав его в таком положении до самой весны. Если из года в год большой снег будет падать на погнутые уже вершины и ветви тонкого деревца, естественно, что в конце концов оно должно будет согнуться и опуститься вершиной до самой земли. Вот почему и ветви елей более пригнуты к стволу, более опущены книзу, чем ветви тех же хвойных, растущих в Южно-Уссурийском крае. Там ветви растут более горизонтально и даже концы их загибаются несколько кверху. Такое же действие больших снегов заметно в различной форме и на всех остальных породах леса, особенно если деревцо молодое, не успевшее ещё окрепнуть как следует.