Прежде чем продолжать свои заметки, считаю нужным сделать маленькую оговорку. Посылаемые мною статьи под заглавием "Из путевого дневника" есть действительно только заметки, обрывки из дневника, написанные наскоро, без всякой обработки и притом только во время днёвок. А днёвки у нас -- случайные: или проливной дождь, или починка одежды и обуви не позволят продолжать маршрут безостановочно. Писать ежедневно во время пути нет никакой возможности. За день накопляется столько работы, что к сумеркам едва успеваешь только вычертить пройденный путь и сделать краткие записки в рабочие тетради. Черчение, препарировка отнимают очень много времени. К вечеру так уходишься, что еле доберешься до палатки, и к 9 часам становишься совершенно бессильным к какой бы то ни было работе, а завтра опять надо вставать рано, часов в 5 утра, а то и того раньше. Где же тут заниматься ещё литературой? В своих статьях "Из путевого дневника" я сам вижу недостатки: нет связанности, перескакиваю с одного пункта на другой, на одних вопросах останавливаюсь подробнее, на других короче. Что же сделать? Приходится выполнять то, что возможно, а не то, что желаешь сделать. По окончании экспедиции, когда вернусь в Хабаровск, я с удовольствием буду продолжать свои статьи, только более полные, более подробные, чем настоящие коротенькие заметки1.
14 сентября мы оставили Императорскую Гавань. День был серый, пасмурный, собирался дождь. Ещё с вечера туман, лежавший неподвижно на мысах в виде скатерти, стал подыматься, клубиться и собираться в тучи. Тучи эти низко шли над землею, скрывая горы более чем наполовину. Барометр быстро падал. К вечеру можно было ожидать непогоды. Лодки с грузом ещё накануне пошли морем и должны были дойти до небольшой горной речки Мафаца, где и ожидать нашего прихода сухопутьем. Все указания давал Карпушка. "Однако будет худо!" -- говорил он, то и дело поглядывая в горы и на небо.
Путь наш лежал лесом по долине реки Аггэ. Тропка шла просекой. По этой дороге обыкновенно лесная концессия в Императорской Гавани доставляет продовольствие своим рабочим на вершину реки Хади. Идти этой тропкой очень тяжело. Растоптанный в мелкую грязь мох всюду оголил корни деревьев. Решетины корней, острые угловатые камни, кочки и глубокие ямы с водою делают дорогу эту тернистым путём. Люди идти ещё могут, перепрыгивая от дерева к дереву и пробираясь закраинами просеки, но лошадям -- трудно. Вскоре навстречу нам попались двое лесовщиков, которые с вьючными худотелыми конями шли в концессию за продовольствием. Лошади то и дело оступались, ноги у них подвёртывались, срывались, скользили, и каждый раз, как только какая-нибудь из них проваливалась ногой в яму между корней и камнями, она тяжело вздыхала, стонала, падала на колени, подымалась и снова шла дальше. В этот день мы дошли только до зимовья. Зимовье было старое, полуразрушенное. Внутри его было сыро, грязно, пахло плесенью. Делать нечего -- остановились. Охапка полыни и несколько веток лиственницы, брошенные под бок на жердевые нарты, составили обычное для спанья ложе, знакомое всякому путнику, которого застигла непогода в дороге и который рад, что добился хотя бы до зимовья даже. Ночью пошёл дождь. Плохо сколоченное зимовье с пологой крышей, сложенной из накатника, протекало всюду. Люди не спали всю ночь, переходили с места на место, искали где посуше, смеялись, острили. Протерпели до рассвета, и чуть только стало светать, мы были уже снова в дороге. Дождь шёл не переставая. Теперь просеку и дорогу бросили и пошли целиной в гору. Карпушка уверенно шёл вперед и с лёгкостью взбирался на кручу. Вода текла по его чёрным волосам на спину и на плечи, но он мало обращал внимания на это. Впрочем, и все-то мы были не суше Карпушки. Было за полдень, когда мы вышли к морю, где около реки Мафаца ждали нас лодки.
Между тем в природе творилось что-то неладное. Одни тучи шли с юго-востока, другие с северо-востока, ветер налетал то с юга, то с востока, то со стороны совершенно противоположной. Скоро дождь и туман густой завесою покрыли и лес, и горы. В нескольких шагах нельзя было рассмотреть человека. Море тоже не видно, только белая пена прибрежных бурунов и сильный шум прибоя выдавали его присутствие. Порывистый ветер с северо-востока начал дуть с большою силою. Шёл тайфун. Цепляясь за кусты, за траву, держась за выступы камней и корни деревьев, мы с трудом спустились с берегового обрыва к морю. Редко кому в такую пору удаётся видеть морской прибой у берега.
Величественная картина -- грозный вид! Одна за другой с белыми гребнями огромные волны с рёвом налетают на берег, заливают всю полосу прибоя, снова скатываются назад и в отступательном течении своём с рокотом увлекают булыжник. Новая волна, встреченная отливным течением предыдущей, сразу вспенивается как кипяток в котле, вновь бросается на берег и вновь разбивается о камни. Каким ничтожным, маленьким, беспомощным чувствует себя человек перед такой стихийной силой природы. В такие мгновения в нём нет эгоистического гордого самомнения и самонадеянности, и в голове его в это время не шевельнется мысль назвать себя царём природы!
В такую погоду быстро темнеет. Пока светло, надо натаскать на ночь дров. Тут уже все работают, тут уже нет различия ни в чинах, ни в положении, ни в звании; тут все рабочие, все товарищи!
Если бы в это время посторонний наблюдатель посмотрел бы со стороны на устье реки Мафаца, то он увидел бы такую картину: на морском берегу подальше от воды вытянуты две лодки: повыше у обрыва из вёсел и жердей наскоро поставлена палатка -- на покрышку её пошли паруса от лодок. Мокрые дрова горят плохо и сильно дымят. Несколько человек стараются наложить побольше дров, чтобы ими прикрыть от дождя горящие внизу уголья: другие окапывают и оправляют палатку, чтобы сбегающая по склону горы вода не заливала бы бивуака. Но вот все работы покончены -- люди спрятались под спасительные полотнища. Редко кто выйдет из палатки, разве только за водой, чтобы сварить чай или ужин. Собаки и те забились под лодки: они всё время лежат свернувшись, согревают себя дыханием, дремлют и не подымают голов.
Ночью в такую погоду становится особенно тоскливо: темнота и буря, дождь и шум прибоя всегда родят в душе человека чувство жуткое. "Хорошо, что мы не в море! -- говорили стрелки между собою. -- Худо теперь тому, кого непогода эта застала в дороге!". И как бы ответом на эти слова людей с моря донесся протяжный свисток парохода. Люди вышли из палатки и, повернув головы, приоткрыв рты и насторожив слух, стали всматриваться в темноту ночи. Снова донёсся свисток. Донёсся и замер... Вероятно, какое-нибудь судно искало входа в Императорскую Гавань и, опасаясь темноты и столкновения с другим встречным судном, подавало эти сигналы время от времени; а может быть, люди на пароходе заметили наш огонь, подали свистки и пошли мимо.
"Хорошо, что мы не в море", -- снова говорили стрелки между собою.
К ночи ветер немного стих, но дождь пошел с удвоенной силой. Речка Мафаца превратилась в бурный многоводный поток. Холодно, сыро... Зато как хорошо спится в такую погоду, особенно если знаешь, что палатка не промокает. Дождевые капли часто барабанят в туго натянутое, намокшее полотнище и всегда действуют гипнотически: сон быстро смежает веки, и, завернувшись поплотнее в одеяло, ложишься на бок и засыпаешь как убитый.
На другой день дождь немного стих, но ветер опять задул с северо-востока. По морю ходили беляки.
На грех мы забыли в Императорской Гавани походную аптечку с перевязочными материалами и банку с формалином, столь необходимую для коллектирования. Приходилось или возвращаться за ними прежней тропой, или ехать морем на лодке. В последнем случае приходилось выжидать, когда утихнет погода и море успокоится; если же идти обратно -- придётся потерять несколько суток. Выручить нас взялся Карпушка. Он решил ехать морем немедленно, невзирая на ветер и волнение. Вместе с ним поехал и унтер-офицер Вихров.
Явился вопрос: как спустить лодку, как отойти от берега, не быв залитым прибойными волнами? Приготовления его для этого были просты и оригинальны. Он собирал большие камни весом около пуда, но не окатанные и круглые, а угловатые, неровные, рубил деревья и сносил их к лодкам. Скоро всё разъяснилось; дело в том, что пустая лодка первой же волной непременно будет или перевёрнута вверх дном, если рискнет отойти от берега во время прибоя, или же будет выброшена на камни и разбита в щепки. Необходимо её сначала загрузить с тем, чтобы придать ей положение более устойчивое и с тем, чтобы по выходе в море груз этот немедленно выбросить за борт. Карпушка уложил в лодку камни, приготовил вальки, посадил орочей на места к вёслам, а сам остался на берегу и долго пристально смотрел на воду. Выждав момент, когда самый большой вал с рёвом и с пеной разлился на прибрежной гальке и вслед за ним наступило временное затишье, он вдруг сразу ослабил канат и толкнул лодку. Вследствие своей тяжести она быстро покатилась по валькам к воде. Тревожные ожидания... Лодка вошла уже в воду и несколько отдалилась от берега, привычные гребцы орочи налегли уже на вёсла. В этот момент, с ловкостью кошки, Карпушка прыгнул на корму её. Нашла очередная волна и высоко подбросила вверх утлую аккэна. Был момент, когда лодка находилась под углом в 40°. Ничего! Руль был в умелых, опытных руках. Несмотря на сильный толчок, Карпушка устоял на ногах (орочи правят кормовым веслом стоя, особенно во время свежей погоды). Ветер трепал его длинные волосы, брызги и пена заливали ему лицо, а он как будто и не замечал этого. Он весело махнул нам рукой на прощанье и что-то стал говорить с гребцами. Один из орочей начал выбрасывать из лодки камни. Вслед за первой волной прошла вторая, за нею третья, и пошла лёгкая лодка, словно утка в море, нырять от одного гребня к другому. С берега хорошо было видно, как лодка и Карпушка и гребцы его то высоко вздымались кверху, то совсем пропадали в выемках между волнами. Лодка всё удалялась, она становилась всё меньше и меньше, а Карпушка всё ещё стоял на руле.
Мы забыли про бурю, всё внимание, мысли и зрение были сосредоточены на лодке. Начавший накрапывать дождь заставил нас вернуться к палатке. К вечеру буря успокоилась. Дождь снова начал лить потоками.
Успел ли Карпушка обогнуть мыс Св. Николая до маяка?
Море бушевало всю ночь.