Был конец февраля 1943 года.
Наше закаленное в боях двухтысячное партизанское соединение возвращалось в родные края. В пути мы встретились с оторвавшимися в Клетне товарищами, и грозная сила из одиннадцати отрядов двинулась по-хозяйски домой. Колонна, растянувшаяся на десять километров, производила внушительное впечатление, и мы знали это.
Небольшие гарнизоны и «охрана» сел просто разбегались — такую мелочь мы и противником-то не считали. Даже встретившись с колонной гитлеровцев, мы, не задерживаясь, опрокинули и уничтожили ее.
Настроение у людей было приподнятое: опять все вместе, скоро весна, и мы увидим родную Украину. Население встречало партизан, как вестников свободы, в каждом селе просили задержаться хотя бы на денек.
Мы делали по дороге для жителей что могли: врачи устраивали «амбулаторный прием, лекторы читали доклады, показывали кинофильмы, раздавали листовки, детей партизаны угощали сахаром. И, провожая нас, уверенные в скором приходе Красной Армии, люди утирали слезы, но уже не горя, а радости.
Перед нами были знакомые, исхоженные еще в сорок первом и втором годах места. Что с ними стало! Пепелища на каждом шагу, торчат только печные трубы. Навстречу к нам из землянок выходили жители сожженных сел с горькими жалобами, с просьбами о помощи и защите.
Жителям села Ново-Сергеевка мы оказали совершенно необычную услугу: с июля прошлого года они не имели возможности пользоваться центральной улицей села. Здесь по какой-то дикой фантазии гитлеровцы похоронили своих солдат, отправленных, кстати сказать, на тот свет пулеметчиками взвода Ильи Авксентьева.
Вдоль всей деревенской улицы, на точном расстоянии друг от друга высились березовые кресты с навешанными на них касками. Никто здесь не имел права ни пройти, ни проехать. Для того, чтобы попасть в дом напротив, надо было огородами обойти все село.
Целую зиму пролежал на улице пышный покров снега, и никто под страхом смерти не смел ступить на него ногой.
Как автору этой «идеи» — по рассказу жителей, некоему майору Отто Шульцу — не пришло в голову, что он этим оказал очень плохую услугу своим же погибшим соотечественникам! Совершить погребение на проезжей дороге! Да ведь улица-то осталась улицей? В случае надобности с могилами не посчитались бы и немецкие войска.
Мы раскрепостили жителей Ново-Сергеевки и сняли этот дикий запрет. По центральной улице они проводили нас далеко за пределы села.
И вот перед нами легла граница РСФСР и Украины: хорошо знакомая, столько раз форсированная в разных местах река Сновь.
На берегу раскинулось большое село Каменский хутор. Оно стоит высоко над рекой, стены древнего монастыря делают его похожим на крепость. Здесь было решено пообчиститься, отдохнуть после похода и постоять недельки две, чтобы потом со свежими силами начать бить «завоевателей» — показать им снова, что они тут «завоевали».
— С первого взгляда на Каменском хуторе все выглядело благополучно. Ни сожженных домов, ни виселиц, ни могил. Только в бывшей школе — конюшня. Магазин запечатан. В клубе — полицейский пост. Больница обнесена колючей проволокой — превращена в тюрьму. Ничего необходимого для жизни людей нет. Хаты освещались лучинами. Когда мы расположились по квартирам — увидели просмоленные копотью стены, безвылазную грязь, пустые кухонные полки и печи.
Вот! — говорили наши. — Здесь не жгли, не убивали. А поди-ка — поживи!..
С появлением партизан женщины засуетились: везде начали мыть, скрести, прибираться. Только готовить было нечего.
В хате, где расположилась наша группа подрывников, хозяйкой оказалась древняя старушка — бабка Горпина. Она старалась получше нас принять, убивалась, что угостить нечем.
— Была б у меня коровушка — для вашего войска не пожалела бы, прирезала.
— Что ты, бабуся! — отвечали мы ей. — Имеешь ты понятие, сколько нашему войску надо?
— Сколько же, сынки?
— Да коровы три-четыре; и то выйдет грамм по сто мяса на каждого человека.
— Где же вы столько возьмете? — спросила пораженная бабка. — У нас кругом по селам, хоть семь верст обойти, ничего не найдешь.
— Не беспокойся, старая. Мы знаем, где что искать. Еще сама с нами угостишься.
В тот же день хозяйственники доставили из Ново-Ропского «примерного хозяйства» оккупантов тридцать голов крупного рогатого скота. А разведка на дороге Чуровичи — Климово разбила немецкий обоз и явилась с трофеями — привезла несколько бочек керосина.
Ожили люди в Каменском хуторе. Затопили жарко печи, зажгли керосиновые лампы. Впервые за полтора года хозяева наших хат досыта поели, посидели за освещенными столами. В клубе быстро побелили стену, и тут началась для нашего киномеханика работа! Крути один сеанс за другим! Жители не отпускали его от аппарата, просили показать про разгром немцев под Москвой еще и еще раз. Механика спасли только наши агитаторы — Лидия Ивановна Кухаренко, Озерной, но и они, беседуя с людьми, голоса потеряли.
Слава о счастливой жизни на Каменском хуторе быстро распространилась по всей округе. Сначала из ближних, потом из дальних сел потянулись гости. Пришли даже из районного центра Климово. Все вели себя так, будто возвратилась былая советская жизнь, а многие думали, что следом за нами идет армия и можно вывешивать красные флаги, готовиться к встрече.
Партизаны рады были видеть, что люди вздохнули свободно. Никому из нас не хотелось сразу же нарушать это праздничное настроение напоминанием о том, что враг еще силен, биться еще придется долго. Но нет сомнения — по-настоящему, «про себя», жители понимали это. Иногда же они, чтобы подбодриться, давали себе волю помечтать, почувствовать близость желанного будущего.
Дело дошло до смехотворного случая: после появления свежего, еще пахнущего краской номера партизанской газеты «Коммунист» один восторженный мальчишка явился к нам с деньгами. Он попросил подписать его на «Пионерскую правду»!
Разумеется, нельзя всерьез говорить об этой ошибке двенадцатилетнего ребенка, но она все же характерна для настроений, владевших народом в тылу врага.
Жители, например, основательно заблуждались в оценке партизанских сил. У многих представление о наших возможностях было весьма преувеличено, а часто и сознательно преувеличено. То и дело нас спрашивали: где наши танки, много ли их?
Эти разговоры о танках всегда очень занимали меня. Как отвечать? Вообще мы слухов о своей мощи никогда не опровергали, даже поддерживали их, в расчете на то, что молва обязательно дойдет до врага. Это имею смысл. Но как быть, когда свой человек, земляк, душой болеющий за наше общее дело, напрямик спрашивает тебя: годится ли его сарай, чтобы послужить гаражом танку? Не следует ли разобрать стенку?
Что сказать такому человеку? Посмеяться — разбирай мол, если ты такой дурень! Нет, совесть не позволяет. Откровенно признаться, что танков нет, не было и быть не может, — тоже не хочется! Такое объяснение вызовет разочарование. А вот именно этого-то как раз и не следовало допускать. Ведь каждый коммунист в партизанских условиях должен быть не только бойцом, но и умелым агитатором. Конечно, я могу объяснить, что нам танки держать невозможно; где брать горючее, как скрыться в лесу, как форсировать болото?..
Беседа коммуниста, партизана-агитатора должна мобилизовывать, поднимать людей. Плохо, когда она водяниста, растянута, беспредметна.
Оратором я себя никогда не считал. Мог выступить по наболевшему вопросу на собрании, но если давали партийное поручение провести беседу — всегда охотно променял бы его на другое, пусть более сложное. Я выступать стеснялся. И дело шло вяло, почему-то все больше вертелся вокруг общих мест — как раз вокруг того, что я сам терпеть не могу.
В Каменском же хуторе я сделал открытие — для себя, конечно. Меня натолкнул на него мальчик. Тот самый, что просил подписать его на «Пионерскую правду». Эта нелепая просьба дала мне, тоже нелепую на первый взгляд, мысль: «А ведь могут быть танки и у партизан!»
— Как так? — спросил меня комиссар Дружинин, когда я обратился к нему за советом.
И я объяснил свою думу: «Ведь собирают же в советском тылу средства на танки и самолеты? Ферапонт Головатый живет в Саратове, не воюет, а его самолет бьет врага. И не один Головатый таким способом помогает фронту. Почин его подхватила вся страна. Может, и мы в тылу врага организуем это дело?»
В результате этого разговора Дружинин направил меня побеседовать с населением. И вот на сей раз я в качестве агитатора почувствовал себя хорошо и свободно. Я видел улыбки, слышал вопросы, замечал живой отклик на свою речь. Люди давно не участвовали в проведении больших общественных кампаний, истосковались по коллективной жизни, и разговор на общественную тему увлек их всех. Я впервые ощущал, что владею массой, достиг полного контакта с ней. Самое же большое вознаграждение для меня заключалось в том подъеме патриотизма, который вызвала наша беседа.
— Как это здорово получается! — говорили колхозники. — Мы здесь угнетенные, а наша сила и наш рубль достают-таки фашиста на фронте!
— Первый наш танк пусть назовут «Климовским колхозником»! — крикнул кто-то.
Но предложение было тут же отвергнуто. Большинство пожелало, чтобы первый танк был окрещен в честь партизан. Так и постановили: собрать деньги на танк «Черниговский партизан».
Советовали мне и в каком селе надо побывать; спрашивали, сколько стоит танк и какая его сила, и от куда-де мы узнаем, когда он будет построен и отправится бить ненавистного врага.
Некоторые успевали сбегать домой принести — кто деньги, кто кольцо, кто крестик. Несли и медь и серебро — кто чем богат.
Так начался массовый сбор средств на танковую колонну. Партизанские агитаторы пошли по соседним селам, а оттуда к нам — новые потоки людей.
Когда населению стало известно, что все собранное повезет в Москву самолет — в Каменском хуторе просто спать перестали. Боялись пропустить момент прибытия самолета.
Мы к этому делу уже были привычны, но колхозники жили как бы в ожидании чуда. Оно и произошло нормальным порядком.
После разгрузки боеприпасов были вскрыты ящики с подарками. Тут нашлись и папиросы, и печенье, и сахар, и конфеты, как говорится — «что угодно для души». Разумеется, наши люди были рады угостить своих хозяев.
Хорошо помню, что было с нашей бабкой Горпиной. Старушка долго смотрела на ровные, белые края рафинада, поворачивала кусочки то широкой, то узкой стороной. Она так вглядывалась в маленькие квадратики, будто видела в них что-то очень важное. Кусочек московского сахара, видно, стал для старой колхозницы знаком того, что мечта ее скоро осуществится: придет внук с фронта, оживет колхоз, люди станут веселы, запоют девушки песни, а она снова сможет пойти в амбулаторию, где ей полечат больные ноги. И многое-многое, наверно, привиделось ей.
Неожиданные обстоятельства прервали наше спокойное житье в Каменском хуторе. Командованию стало известно, что двадцать седьмого февраля гестапо назначило в районном центре Корюковке казнь двухсот советских граждан. Люди, подозреваемые в связи с партизанами, были заключены в тюрьму.
Два отряда нашего соединения получили приказ выйти в Корюковку, взять штурмом тюрьму.