Человѣчество!
Существуетъ ли другое столь пустое и лживое понятіе?
Это слово употребляется не только для наименованія извѣстной породы двуногихъ, но и для объединенія всѣхъ неисчислимыхъ представителей этого вида въ какой-то общей духовной сущности.
Понятіе о Человѣчествѣ охватываетъ и пророка и пьянаго илота, и кретина и мудреца, и творца и ремесленника, и вождя и раба, и просвѣщеннаго европейца конца XX-то столѣтія и троглодита доисторической эпохи.
По отношенію къ другимъ родамъ и видамъ животнаго царства нѣтъ такого законченно - объединяющаго понятія. Звѣри, птицы, амфибіи и насѣкомыя въ нашемъ представленіи никогда такъ глубоко и широко не объединяются, какъ люди.
А между тѣмъ, именно этотъ родъ отличается такимъ разнообразіемъ индивидуальныхъ чертъ, что духовная разница между львомъ и лягушкой, слономъ и мухой, райской птицей и птеродактилемъ никогда не была такъ велика, какъ между двумя людьми одной эпохи, расы и даже семьи.
Несмотря на великое свойство,-- способность къ установленію общихъ понятій,-- которымъ природа наградила человѣка, никакія другія животныя не способны на такое глубокое взаимное непониманіе, какое возможно среди людей.
Скала подъема и паденія человѣческаго духа неимовѣрно велика. Если человѣкъ способенъ возвышаться до чистаго творчества и проникновенія въ глубочайшія тайны мірозданія, то онъ же способенъ дойти до такой глупости, до такой жестокой нелѣпости, на которыя конечно, не способно ни одно животное.
Для самаго ничтожнѣйшаго изъ насѣкомыхъ всегда ясна его ближайшая цѣль, его естественная польза. Всѣ его дѣйствія гармонируютъ съ его дѣйствительными потребностями. Въ кругу его жизни, хотя бы и ограниченномъ, все ясно, просто, цѣлесообразно и мудро. Только человѣкъ способенъ изъ всѣхъ путей къ цѣли выбрать самый дальній и такъ запутаться въ своихъ собственныхъ понятіяхъ и представленіяхъ, чтобы искренно повѣрить, будто во злѣ можетъ быть добро, а въ смерти жизнь.
До какой степени можетъ быть глупъ человѣкъ, этого даже и представить себѣ невозможно. И глупъ не ограниченностью способности и пониманія, а полнымъ извращеніемъ своихъ собственныхъ чувствъ и желаній. Все на свѣтѣ имѣетъ свой предѣлъ, только глупость человѣческая, кажется, безгранична.
Люди показали чудеса идіотизма! Какія же другія существа пользовались именно разумомъ для созданія и оправданія такихъ нелѣпостей, какими изукрашена вся исторія человѣчества?... Чего только не выдумывали люди, чтобы въ конецъ испортить свое существованіе!
Послѣдняя кошка не повѣрила бы въ необходимость крестоваго похода, самый глупый оселъ не преклонится передъ наслѣдственнымъ титуломъ, а такія вещи, какъ патріотизмъ, чувство долга и любовь къ дальнему, вызвали бы гомерическій хохотъ у любого четвероногаго.
Берне сказалъ, что вся исторія человѣчества есть исторія человѣческой глупости.
Было бы справедливѣе сказать: исторія борьбы съ человѣческой глупостью, ибо наряду съ массовымъ идіотизмомъ сверкали же такія молніи разума, что онѣ освѣщали жизнь на многія столѣтія впередъ и проникали въ безграничныя пространства вселенной.
Многіе думаютъ, что этого совершенно достаточно, чтобы человѣчество имѣло право гордиться собою, но одному Богу извѣстно, на какомъ основаніи человѣческая масса приписываетъ себѣ заслуги генія.
Гейне сказалъ: "не всѣ нѣмцы выдумали порохъ, но одинъ нѣмецъ выдумалъ его. А всѣ нѣмцы не выдумали пороха!.."
И не только не выдумали, но эти всѣ человѣческіе нѣмцы╝ только и дѣлали, что мѣшали выдумать порохъ. Они бѣшено боролись противъ всякаго новшества, усердно преслѣдовали всякую свободную мысль и добросовѣстно побивали камнями своихъ пророковъ, очевидно принимая ихъ за ядовитыхъ гадовъ.
Увы, если человѣчество и выдвигало изъ своей среды истинныхъ мудрецовъ, то ужъ самый фактъ этого "выдвиганія изъ среды" показываетъ, что сама по себѣ среда далеко не стоитъ въ уровень съ мудростью.
Мы всѣ знаемъ, конечно, что на свѣтѣ глупыхъ больше, чѣмъ умныхъ, но врядъ ли кому нибудь приходило въ голову отдать себѣ точный отчетъ въ процентномъ соотношеніи умныхъ къ глупымъ.
Сочтите имена, которыя исторія по справедливости занесла на свои скрижали, и представьте себѣ ту неисчислимую, безликую и безмозглую массу, которая беременила и унаваживала землю, не доставляя своему Создателю ничего, кромѣ конфуза!
Тогда вамъ станетъ понятно, почему такъ медленно и трудно развивается человѣчество, почему въ его исторіи столько крови и гнусностей. Какъ могло быть иначе когда одинъ творческій умъ приходится на десятки-сотни милліардовъ глупцовъ и бездарностей.
Есть, отчего притти въ отчаяніе! Вѣдь масса все-таки сильнѣе единицы, и хотя одна великая мысль способна перевернуть жизнь милліоновъ поколѣній, но метатели бисера передъ свиньями всегда рискуютъ быть раздавленными.
Какихъ душевныхъ мукъ и какой колоссальной затраты энергіи стоитъ мудрецу сомнительная побѣда надъ косностью, невѣжествомъ и глупостью массъ! Неся свой свѣтильникъ, ему приходится гораздо больше силъ затратить на то, чтобы уберечь его отъ милліоновъ кретинскихъ ртовъ, которые то всѣхъ сторонъ стараются задуть его, чѣмъ для того, чтобы возжечь свѣтлѣе!
Можно съ увѣренностью сказать, что, если бы человѣчество вмѣсто того, чтобы преслѣдовать и истреблять своихъ пророковъ, окружало бы ихъ тѣми заботами и вниманіемъ, которыхъ они заслуживаютъ, вся земля уже давно превратилась бы въ цвѣтущій садъ, а войны, революціи и эксплоатація отошли бы въ область преданія.
Но этого не было и быть не могло, ибо, какъ бы высоко ни подымался общій культурный уровень массы, между нею и геніально одаренными одиночками всегда будетъ лежать пропасть непониманія. Быть можетъ, когда нибудь масса достигнетъ дѣйствительно высокаго уровня развитія, и рядовые ея члены будутъ съ усмѣшкой смотрѣть на нашихъ Сократовъ и Галлилеевъ, но у нихъ будутъ тогда свои Сократы и Галлилеи. Ибо если вороны научатся летать по орлиному, то орлы взлетятъ еще выше!
Человѣчество,-- вѣрнѣе: ослиное, свиное, обезьянье и волчье стадо -- гордо и сильно своею численностью.
Чѣмъ больше оно дрессируется, тѣмъ больше проникается сознаніемъ своей стадной силы. Съ каждымъ шагомъ по пути культуры и цивилизаціи, оно не только не проникается смиреннымъ сознаніемъ своей бездарности, но, напротивъ, преисполняется все большимъ самомнѣніемъ, все громче заявляетъ о своихъ правахъ -- священныхъ нравахъ большинства!..
И вотъ, въ наше время эти права стали общепризнанными, и человѣческая масса мечтаетъ уже о власти. Какъ законъ жизни провозглашается равенство, толпа лѣзетъ на пьедесталъ, мнитъ себя богомъ, на алтарѣ котораго надо приносить жертвы.
Ея идеалъ, чтобы строптивый геній сталъ не вождемъ, а слугой толпы.
Врядъ ли этого удастся достигнуть, ибо природа генія непримирима, но если бы -- да, то это ужъ конечно будетъ величайшимъ торжествомъ глупости и бездарности, а вмѣстѣ съ тѣмъ и концомъ человѣческаго прогресса.
Это тѣмъ болѣе печально, что глупость и бездарность въ самихъ себѣ носятъ свое наказаніе: они есть лучшій факторъ разрушенія и бѣдъ.
Чѣмъ больше растетъ сила толпы, тѣмъ ниже цѣнность генія, а вмѣстѣ съ тѣмъ и цѣнность человѣческой личности вообще. Толпа подавляетъ личность, превращая ее въ орудіе и матеріалъ, безжалостно и безсмысленно уродуя.
Можетъ быть, отъ этого выигрываетъ Человѣчество?... Но человѣчества нѣтъ. Человѣчество это призракъ, фикція. Существуютъ милліоны отдѣльныхъ живыхъ людей, изъ которыхъ каждый болѣетъ своей болью, страдаетъ своими страданіями и умираетъ своею смертью.
Какой страшной, бездушной машиной, перемалывающей всѣ жизни въ людскую пыль, будетъ тотъ грядущій строй, въ которомъ безраздѣльно воцарится власть массы. Въ этой міровой штамповальнѣ человѣкъ будетъ ничтожнѣе и несчастнѣе, чѣмъ онъ былъ во время всемірнаго потопа. Пусть и тогда никому не было спасенья, пусть милліоны обезумѣвшихъ отъ ужаса людей сталкивали другъ друга въ волны, били и топтали, и въ концѣ концовъ, всѣ погибли, но все-таки каждый изъ нихъ боролся и надѣялся до послѣдняго мгновенія.
Въ тягучей ровной трясинѣ коллективнаго болота не будетъ и не должно быть борьбы, но зато не будетъ и никакой надежды.
Да минуетъ людей чаша сія.
Среди заботъ и тревогъ личной жизни, мысль моя часто и до страданія напряженно устремляется въ туманную даль будущаго, стремясь приподнять уголокъ роковой завѣсы, скрывающей судьбы человѣческія.
Будетъ ли когда нибудь счастливъ и покоенъ человѣкъ, или онъ навсегда обреченъ страданіямъ и тоскѣ?
Откровенно говоря, до судебъ человѣческаго рода мнѣ нѣтъ ровно никакого дѣла. Пусть будетъ съ нимъ, что быть должно. Да и судьба эта болѣе или менѣе ясна: рано или поздно остынетъ животворящее солнце, и холодъ междупланетныхъ пространствъ сожметъ въ смертельныхъ объятіяхъ нашу старую милую землю, уничтоживъ на ней всѣ признаки органической жизни.
Если я стремлюсь угадывать будущее, то только потому, что настоящее слишкомъ отвратительно. Стараясь представить себѣ рай на землѣ, я не о счастьѣ моихъ потомковъ безпокоюсь, а просто пытаюсь, хоть на мигъ, хотя бы только въ мечтахъ, отрѣшиться отъ той скверной дѣйствительности, которая меня окружаетъ и давитъ.
Очень даже возможно, что, если бы я твердо зналъ, что человѣчество когда" то будетъ счастливо, я не только не возрадовался бы его счастью, но даже совсѣмъ напротивъ: возненавидѣлъ бы его ненавистью лютой.
Вѣдь, въ концѣ концовъ, что бы ни случилось, но будущее человѣчества можетъ построиться только на нашихъ страданіяхъ, на нашихъ костяхъ на нашемъ горькомъ опытѣ. Не пройди мы весь крестный путь исканій, будущее поколѣніе, какъ бы оно ни относилось къ нашимъ исканіямъ, оказалось бы въ положеніи людей, свалившихся съ луны на землю. Быть можетъ, все, что мы переживаемъ, будетъ одной сплошной и глупой ошибкой, но будущія поколѣнія, которые извлекутъ изъ этихъ уроковъ пользу И наши ошибки используютъ въ хорошую сторону, все-таки используютъ наши, именно наши ошибки. И вотъ, они будутъ ходить въ райскихъ садахъ и пальмовыми вѣтками обмахиваться, а мы теперь въ крови и грязи тонемъ, какъ собаки!. Да будутъ они прокляты.
Впрочемъ, это уже, пожалуй, нѣчто личное.
Но фактъ тотъ, что я не вѣрю въ счастливое будущее человѣчества, не вѣрю въ этотъ золотой вѣкъ.
И мнѣ кажется, что люди были бы гораздо счастливѣе, если бы разъ и навсегда отдѣлались отъ этого вѣчнаго миража, вѣковая и безплодная погоня за которымъ дѣлаетъ ихъ невнимательными и жестокими другъ къ другу, а оттого еще болѣе несчастными, чѣмъ они могли бы быть.
Кто глядитъ всегда впередъ и выше, тотъ, конечно, не видитъ, что топчетъ подъ ногами.
Если въ жизни отдѣльнаго человѣка стремленіе къ лучшему будущему все же рѣдко претворяется въ преступленіе, то въ жизни человѣческихъ массъ это стремленіе всегда приводитъ къ безсмысленному и безпощадному истребленію. Именно въ борьбѣ за лучшее будущее, за всеобщее благо, всегда творились и будутъ твориться самыя величайшія злодѣянія. Никто не пролилъ столько крови, никто не совершилъ столько зла и глупостей, сколько содѣяли ихъ всякіе религіозные фанатики, борцы за всеобщее благо и мечтатели о золотомъ вѣкѣ.
Во имя рая на небѣ или на землѣ люди уродовали свою жизнь и превращали ее въ адъ. Во имя всеобщаго блага на страданія и смерть обрекали милліоны живыхъ людей. Въ жертву грядущимъ поколѣніемъ, которыхъ никто не знаетъ, которые можетъ быть будутъ, а можетъ быть, и не будутъ, приносили на алтарь самыхъ подлинныхъ своихъ ближнихъ, реально нынѣ существующихъ, нынѣ страдающихъ. Да, путь къ золотому вѣку лежитъ черезъ кровавыя революціи, терроръ и диктатуру безумцевъ.
И что всего комичнѣе, такъ это то, что эти безумцы и палачи вѣнчаются титулами народныхъ героевъ, спасителей и благодѣтелей человѣчества. Предъ ними преклоняются, ихъ память благоговѣйно чтутъ, и никто не замѣчаетъ, что эти великіе борцы за "всеобщее благо" съ ногъ до головы покрыты совершенно невинной кровью, что отъ нихъ смердитъ падалью!
Съ энтузіазмомъ, достойнымъ лучшей участи, загипнотизированные ими глупцы кричатъ о томъ, что величайшее счастье заключается въ сознаніи, будто "на нашихъ костяхъ будетъ построено величественное и прекрасное зданіе счастливаго, свободнаго человѣчества! "
-- Пусть мы несчастны,-- вопятъ они, выпучивъ глаза и барахтаясь въ крови и грязи,-- но зато наши потомки...
Несчастные, имъ и въ голову не приходитъ подумать о томъ, что вся пыль у нихъ подъ ногами давно пропитана кровью и потомъ милліоновъ поколѣній, и что, если до сихъ поръ все это не привело ни къ чему, то врядъ ли поможетъ дѣлу именно ихъ лишняя порція крови и слезъ.
Мечта и остается мечтой. Не будетъ никакого золотого вѣка, да и быть его не можетъ, хотя бы уже по одному тому, что "подлецъ-человѣкъ ко всему привыкаетъ"!
Сказано это въ томъ смыслѣ, что человѣкъ привыкаетъ къ самымъ худшимъ условіямъ жизни, но сказано это не вѣрно. Напротивъ, къ худшему человѣкъ никогда не привыкаетъ, а ропщетъ, борется и даже иногда "почтительно возвращаетъ свой билетъ" на право пользованія жизнью. Знаменитое это изрѣченіе Достоевскаго вѣрно совершенно въ обратномъ смыслѣ: не къ худшему, а къ лучшему человѣкъ привыкаетъ, дѣйствительно, поразительно легко и быстро.
Если бы золотой вѣкъ могъ прійти сразу, такъ чтобы люди, однажды заснувъ, вдругъ проснулись въ золотомъ вѣкѣ, тогда, возможно, они были бы счастливы, по крайней мѣрѣ, въ теченіе минутъ пяти. Но дѣло въ томъ, что историческій процессъ скачковъ не знаетъ. Прогрессъ движется медленно, шагъ за шагомъ, по кирпичику въ столѣтіе. Въ этомъ черепашьемъ движеніи, сегодня мало отличается отъ вчера, а завтра будетъ какъ двѣ капли воды, похоже на сегодня. Человѣчеству, конечно, не удастся и не можетъ удаться, по милліонамъ причинъ, лежащихъ внѣ его воли, озолотить свою жизнь однимъ взмахомъ творческой кисти, сколько бы крови и грязи оно ни зачерпывало изъ кроваваго болота всякихъ революцій. Нѣтъ, позолота будетъ наводиться такъ ровно, такъ незамѣтно, что когда уже, наконецъ, и все окажется позолоченнымъ, то этого уже никто не замѣтитъ, никто этому не удивится и не обрадуется.
Если бы человѣкъ каменнаго вѣка могъ очутиться въ тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ живемъ мы, то ужъ конечно восторгу и удивленію его не было бы предѣла. Все казалось бы ему просто чудомъ и райскимъ сномъ. Ну, а мы изо дня въ день живемъ посреди всѣхъ этихъ чудесъ и если и, замѣчаемъ ихъ, то только для того, чтобы побрюзжать и пожаловаться на ихъ несовершенство.
Да и не насытишь человѣка одной внѣшней культурой. Вольно же думать тупоголовымъ соціалистамъ, что если они наполнятъ брюхо человѣка самымъ лучшимъ хлѣбомъ, а его задъ обтянутъ самымъ лучшимъ бархатомъ, то ничего лучшаго онъ уже и не пожелаетъ!
Человѣкъ такое животное, что -- избавь его отъ всѣхъ матеріальныхъ заботъ и страданій, то тутъ онъ особенно и затоскуетъ: что это за жизнь если не о чемъ мечтать, не на что жаловаться, не за что бороться? Ложись и помирай!
Духовная сущность человѣка не мѣняется и не измѣнилась, хотя принято думать иначе. Если, въ смыслѣ нѣкоторой культурности и поднялся общій уровень, то на вершинахъ мы не переросли того, что было и тысячу лѣтъ тому назадъ. Хотя толпа и научилась ходить на двухъ ногахъ и даже задолбила азбуку и таблицу умноженія, но по существу это все то же стадо, каковымъ и пребудетъ. А Соломоны, Сократы, Толстые и Мечниковы все же родные братья, и безконечно ближе Мечниковъ къ Аристотелю, чѣмъ къ любому товарищу Ивану или буржуазному Ивану Ивановичу, своимъ благополучнымъ современникамъ.
До скончанія вѣка, несмотря ни на что, человѣкъ будетъ одинаковъ, всегда разнородна будетъ человѣческая масса, и всегда человѣчество будетъ страдать.
И тѣмъ больше, тѣмъ безысходнѣе, чѣмъ больше оно будетъ воздвигать передъ собой идеальныхъ цѣлей, чѣмъ дальше отъ своей личной жизни оно будетъ ставить эту цѣль.
Такъ говорилъ Достоевскій: "я не могъ представить себѣ, какъ человѣкъ будетъ жить безъ Бога... Люди, наконецъ, остались одни... Великая прежняя идея оставила ихъ: великій источникъ силъ, до сихъ поръ питавшій ихъ, отошелъ... Люди вдругъ поняли, что они остались одни, совсѣмъ одни, и ратомъ почувствовали великое сиротство. Осиротѣвшіе люди тотчасъ же стали прижиматься другъ къ другу тѣснѣе и любовнѣе, понимая, что теперь они одни составляютъ другъ для друга все. Исчезла великая идея безсмертія и необходимо замѣнить ее... И весь великій избытокъ прежней любви къ Тому, кто и былъ безсмертіе, обратился у нихъ на природу, на людей и всякую былинку. Они торопились бы любить, чтобы заглушить великую грусть въ сердцахъ. Они стали бы нѣжны другъ къ другу, и не стыдились бы, какъ теперь, а ласкали бы другъ друга, какъ дѣти!"
Самая главная и самая глубокая причина розни межъ людей, это именно то, что ихъ потребность любви и единенія постоянно поглощалась и поглощается какой нибудь громадной идеей, стоящей, якобы, безпримѣрно выше бѣднаго, ничтожнаго человѣчка, своего ближняго. Была ли это идея Бога или Человѣчества и общаго блага, но на долю живого человѣка никогда почти ничего не остается. Или вѣрнѣе, остается злоба и ненависть, какъ къ препятствію, стоящему на пути къ осуществленію этой великой идеи, ибо человѣкъ слишкомъ слабъ и трусливъ, чтобы послужить для апофеоза. Его приходится дрессировать, терроризировать, угнетать, бить, убивать, чтобы заставить подняться до высоты идеи.
Великій циникъ восемнадцатаго вѣка сказалъ, что если бы не было Бога, то его надо было бы выдумать.
Я думаю, что это не такъ! Если бы Богъ и былъ, то лучше было бы увѣрить человѣчество, разъ и навсегда, что его нѣтъ вовсе.
"Царство Божіе внутри насъ!" Человѣкъ долженъ искать и найти миръ внутри себя, не возлагая свои упованія на туманные миражи, на что бы то ни было, уже потому чуждое ему и далекое, что оно всегда слишкомъ велико. Люди не должны жертвовать близкимъ для дальняго. Въ томъ, что до сихъ поръ они только и дѣлали, что думали о дальнемъ, было большое несчастіе. Ибо они уходили отъ подлинной жизни, отъ подлиннаго человѣка въ область туманныхъ представленій и, задравъ носы къ небу, слѣпо топтали то, что было у нихъ подъ ногами, что было -- они сами, ихъ собственная жизнь.
Человѣку не нужно Бога, какъ бы онъ ни назывался -- Іеговой, Человѣчествомъ или Общимъ Благомъ, и гдѣ бы онъ ни обрѣтался -- въ небесахъ наверху или на землѣ внизу.
Надо же, наконецъ, понять, что коротенькая жизнь наша это и есть все, что человѣку отпущено природой, какъ плата за ту непосильную и непостижимую службу, которую несетъ онъ въ мірозданіи, самымъ фактомъ своего существованія.
Все равно, значенія этой службы ему никогда не узнать, ибо смыслъ ея заложенъ въ вѣчности и безконечности, которыхъ не вѣчный и не безконечный мозгъ человѣческій вмѣстить не можетъ.
Значитъ, надо, получая свою нищенскую плату,-- нѣсколько мгновеній живого дыханія,-- постараться не проматывать ее на всякія фантастическія затѣи, а наилучше и цѣликомъ истратить на собственную потребу.
Можно говорить все, что угодно, можно строить гипотезы, какія взбредутъ въ праздный умъ, но фактъ остается фактомъ, пока онъ не опровергнутъ фактами же: когда умираетъ человѣкъ, для него исчезаетъ все -- и солнце, и люди, и идеи. Человѣкъ, дѣйствительно, мѣра вещей и центръ вселенной.
Это не Штирнеровскій эгоцентризмъ, съ его единственнымъ Я, для котораго не существуетъ ничего кромѣ своего Я. Нѣтъ, одно свое Я только дубовому бревну и нужно, да и то еще -- можетъ быть! Человѣку же нуженъ весь міръ -- и солнце, и люди, и звѣри, и зеленая трава. И больше всего -- люди, ибо страшная вещь -- одиночество. Самая смерть, можетъ быть, потому больше всего и ужасна, что она есть уходъ въ какое-то абсолютное одиночество.
И человѣкъ, оставаясь въ своемъ міроощущеніи центромъ всего, долженъ быть не математической точкой, а подлиннымъ живымъ центромъ, живыми же нитями связаннымъ со всѣмъ окружающимъ.
Но для этого онъ долженъ понять, что все окружающее и есть самая реальная драгоцѣнность, и не растрачивать своихъ силъ и чувствъ въ погонѣ за миражами.
Одна молодая дѣвушка, совсѣмъ еще ребенокъ, вся озаренная, вся трепещущая отъ счастья первой любви, сказала, что она стыдится быть счастливой, когда кругомъ столько несчастныхъ, и каждый долженъ думать о счастьѣ для всѣхъ. Она и не подозрѣвала, что уже однимъ тѣмъ, что въ ея лицѣ счастливъ хотя бы одинъ человѣкъ, она больше дѣлаетъ для счастья всеобщаго, чѣмъ всѣ тѣ, которые неустанно толкуютъ о всеобщемъ благѣ, а сами несчастны, измучены, озлоблены и всѣхъ кругомъ озлобляютъ и толкаютъ на борьбу. Чѣмъ больше счастливыхъ людей, тѣмъ ближе и всеобщее счастье! Это простой математическій расчетъ.
И вотъ, этой-то простой истины человѣчество никакъ понять не можетъ! А если и чувствуютъ ее сердцемъ какіе нибудь простые, немудрящіе люди, то на нихъ сейчасъ же набрасываются съ пѣной у рта печальники о всеобщемъ благѣ и требуютъ, чтобы они немедленно и неукоснительно пожертвовали своимъ личнымъ счастьемъ для кого-то и чего-то.
И бѣдняги вѣрятъ! Вѣрятъ, что и самое счастье не въ томъ заключается, чтобы быть счастливыми, а въ томъ, чтобы быть несчастными для счастья другихъ. И они жертвуютъ, жертвуютъ... Плачутъ и жертвуютъ, и до того уже дожертвовались, что не только общаго, но и вообще никакого счастья на землѣ не стало видно. Одна мерзость, кровь, жестокость, грязь!
Прежде они жили для Бога, теперь живутъ для человѣчества, а для человѣка никто не живетъ! "О человѣкѣ-то и забыли!"
И надо, чтобы вспомнили наконецъ о человѣкѣ, чтобы поняли, что "они -- одни", и нѣтъ никакого Бога, никакого Человѣчества. Все это только слова и больше ничего.
Только тогда, когда они поймутъ это, людямъ, быть можетъ, удастся, если не быть счастливыми, то по крайней мѣрѣ, быть менѣе несчастными.
Страданія останутся, ибо это "великій законъ чувствующихъ существъ", но не будетъ дикой и нелѣпой борьбы живыхъ людей за отвлеченную идею.
Но возможно ли это? Быть можетъ, для этого нужна снова какая нибудь религія?
Нѣтъ, довольно Боговъ! Если это возможно, то оно придетъ изнутри, безъ сверхъестественной помощи и безъ революціи, безъ программъ и лозунговъ.
"Одаренный несравненно болѣе развитымъ мозгомъ, чѣмъ его животные предки, человѣкъ открылъ новые пути къ эволюціи высшихъ существъ",-- сказалъ Мечниковъ.
Эти новые пути -- наука и искусство.
Въ то время, какъ религіи и соціально-политическія ученія стремятся двигать массами, якобы толкая ихъ въ погоню за идеалами, а на самомъ дѣлѣ только сталкивая ихъ въ кровавой борьбѣ, наука и искусство, идя отъ личности и черезъ личность, медленно и незамѣтно перестраиваютъ самую душу человѣка. Они сближаютъ его со всѣмъ окружающимъ міромъ и другими людьми. Мало-по-малу они раскрываютъ передъ глазами человѣка картину міровой жизни и міръ чужихъ ощущеній и страданій. Человѣку становится ближе и понятнѣе всякое другое существо. Не какъ единовѣрецъ, не какъ товарищъ въ борьбѣ, не какъ единомышленникъ, не какъ классовая единица, а какъ такой же живой, чувствующій и страдающій, жаждущій счастья другой человѣкъ.
Чѣмъ выше интеллектъ человѣка, тѣмъ онъ терпимѣе и чувствительнѣе къ страданіямъ другихъ, тѣмъ менѣе способенъ онъ изъ-за религіознаго догмата, матеріальныхъ благъ или идейнаго разногласія вцѣпиться въ горло своему ближнему. Въ рядахъ религіозныхъ изувѣровъ и политическихъ фанатиковъ нѣтъ великихъ ученыхъ и великихъ художниковъ.
Если человѣкъ творитъ, онъ не способенъ разрушать.
Надо понять, что нельзя творить жизнь, пересаживая людей съ мѣста на мѣсто, заставляя ихъ думать и чувствовать на какой-то особый, хотя бы и самый прекрасный ладъ. Пока душа человѣка груба, пока теменъ его умъ и разнузданы его желанія, до тѣхъ поръ онъ не способенъ устроить хорошую справедливую жизнь, какъ бы ни старались подсказывать ему идеи, какъ бы ни распредѣляли трудъ и его продукты.
Наука должна раскрыть глаза, искусство должно смягчить душу, чтобы человѣкъ понималъ и цѣнилъ жизнь.
Каждое произведеніе искусства, каждое научное открытіе больше служатъ счастью людей, чѣмъ всѣ религіозныя проповѣди и всѣ соціальныя реформы.
Гдѣ-то, въ самой глубинѣ сознанія, кроется смутная надежда, что разумъ человѣческій такъ могучъ, что въ концѣ концовъ онъ раскроетъ всѣ тайны, и то, что нынѣ представляется неразрѣшимой загадкой, когда нибудь окажется простой и общепонятной истиной.
Правда, это относится тоже къ туманному будущему, но во имя этого будущаго не требуется жертвъ, кромѣ тѣхъ, которыя лежатъ въ естественномъ стремленіи человѣческой личности къ познанію и творчеству.
Итакъ, "человѣкъ" не "звучитъ гордо", какъ провозгласилъ Горькій, нѣтъ, "человѣкъ* звучитъ очень жалобно и жалко, но это все, что мы имѣемъ, что мы есть.
И да закатятся скорѣе всѣ "великія солнца великихъ идей" о Богахъ всякаго рода, и да воцарится въ сознаніи человѣчества истина о томъ, что мы -- одни, что нѣтъ и не можетъ быть такой идеи, во имя которой можно были бы терзать живого человѣка.
Если мы не можемъ жить безъ религіи, то пусть этой религіей будетъ любовь къ человѣку. Къ маленькому, живому, страдающему человѣку сегодняшняго дня, такому, какъ онъ есть, со всѣми его слабостями и пороками.
1919 г.