Буря въ сердцѣ.
Черезъ нѣсколько дней послѣ отъѣзда Монтестрюка, за которымъ такъ скоро послѣдовалъ отъѣздъ Орфизы де Монлюсонъ, принцесса Маміани была приглашена графиней де Суассонъ и застала ее сидящею передъ столомъ. На столѣ, между цвѣтами и лентами, стояло два металлическихъ флакона въ родѣ тѣхъ, въ которыхъ придворныя дамы держали духи, а въ хрустальныхъ чашахъ были золотыя и серебряныя булавки, похожія на тѣ, что закалываютъ итальянки себѣ въ волоса. Олимпія смотрѣла мрачно и сердито.
Она играла, казалось, этими булавками, не вставая при входѣ Леоноры; она сдѣлала ей знакъ сѣсть рядомъ и продолжала опускать дрожащей отъ злобы рукою одну булавку за другой въ флаконы. Онѣ выходили оттуда, покрытыя какою-то густою сверкающей жидкостью, какъ будто жидкимъ огнемъ.
-- Что это, вы меня позвали любоваться этими булавками? спросила принцесса, протягивая руку, чтобъ взять одну изъ булавокъ, сверкавшихъ въ хрустальной чашѣ.
Графиня схватила ее за руку и сказала:
-- Эти булавки убиваютъ... берегитесь!
-- Что это за шутка? продолжала принцесса, пораженная однакожь свирѣпымъ выраженіемъ лица и сжатыхъ губъ Олимпіи.
-- Хотите доказательствъ? вскричала послѣдняя. -- Это будетъ и коротко, и нетрудно; будетъ стоить только жизни вотъ этому попугаю.
И пальцемъ она указала на прекраснаго, бѣлоснѣжнаго попугая съ золотымъ хохломъ, болтавшагося на насѣстѣ.
Потомъ, улыбаясь и взявъ въ одну руку изъ чаши конфекту, а въ другую -- золотую булавку, она позвала птицу. Пріученный ѣсть сладости изъ рукъ графини, попугай прыгнулъ на столъ и съ жадностью вытянулъ шею. Между тѣмъ какъ онъ бралъ лапой конфекту и подносилъ ее въ ротъ, Олимпія нѣжно гладила его по гладкимъ перьямъ и слегка уколола ему шею концомъ спрятанной въ рукѣ булавки.
-- Вотъ посмотрите теперь, что будетъ! сказала она Леонорѣ.
Попугай даже не вздрогнулъ; ни одна капля крови не оросила его бѣлыхъ перьевъ. Его рубиновые глаза блестѣли по прежнему, а крѣпкимъ клювомъ онъ ломалъ на мелкіе кусочки полученную конфекту и глоталъ ихъ съ наслажденіемъ. Прошло двѣ, три минуты. Вдругъ онъ весь вздрогнулъ, ступилъ одинъ шагъ, раскрылъ крылья, упалъ и не двинулся.
-- Посмотрите, продолжала Олимпія, толкая бѣднаго попугая къ принцессѣ: онъ мертвъ!
Леонора подняла теплое еще тѣло; голова и лапы висѣли безъ движенія.
-- Ахъ! это ужасно! воскликнула она.
-- Совсѣмъ нѣтъ -- это полезно, Когда вы вошли, я думала, какія услуги могутъ оказать эти хорошенькія булавки? Онѣ разомъ и украшеніе, и оружіе. Ничто не можетъ измѣнить тонкаго яда, прилипшаго къ ихъ острію, ни время, ни сырость: онъ всегда вѣренъ и всегда надеженъ.
Принцесса взяла булавки и смотрѣла на нихъ съ любопытствомъ и со страхомъ.
-- Не всѣ смертельны, какъ та, которую я сейчасъ пробовала надъ попугаемъ, прибавила графиня де Суассонъ. Золотыя убиваютъ, а серебряныя только усыпляютъ. Однѣ поражаютъ вѣрнѣй шпаги и не оставляя слѣда; другія производятъ летаргическій сонъ, отъ котораго ничто не можетъ разбудить, ни движенье, ни шумъ: жизнь будто пріостановлена на длинные часы.
Она взглянула на принцессу и спросила съ полуулыбкой:
-- Не хотите-ли этихъ булавокъ?
-- Я? зачѣмъ?
-- Кто знаетъ?... Мало-ли что можетъ случиться?... Можетъ быть, когда-нибудь онѣ вамъ и пригодятся. Вотъ онѣ; возьмите! у какой женщины не бываетъ проклятыхъ часовъ, когда она хотѣла бы призвать на помощь забвеніе!
-- Вы, можетъ быть и правы.... Если я попрошу у васъ двѣ булавки, вы мнѣ дадите?
-- Берите хоть четыре, если хотите.
Она подвинула хрустальныя чаши къ принцессѣ, которая скоро выбрала одну булавку золотую и одну серебряную и воткнула ихъ себѣ въ волосы.
-- Благодарствуйте, сказала она.
Между тѣмъ какъ она отодвинула отъ себя чашу, удивляясь сама, что приняла такой странный подарокъ, Олимпія стучала ногтями дрожащихъ пальцевъ по столу.
-- Послушайте! сказала она, сейчасъ я смотрѣла на эти булавки съ какимъ-то жаднымъ желаньемъ -- испытать на себѣ ихъ адскую силу.
-- Вы?
-- Да, я! Я иногда чувствую себя очень утомленною, повѣрите ли? Когда я вспомнила о тайнѣ этого яда, сохраняемой въ нашемъ семействѣ столько лѣтъ.... черныя мысли пришли мнѣ въ голову... Потомъ другія мысли прогнали ихъ, менѣе отчаянныя, быть-можетъ, но навѣрное болѣе злыя!
Желчная улыбка сжала ей губы.
-- Знаете-ли вы, что такое ревность? продолжала она.
-- Да, кажется, знаю, отвѣчала принцесса, между тѣмъ какъ молнія сверкнула въ ея глазахъ
-- Когда она меня мучитъ, это просто огнемъ жжетъ! Въ груди больно, сердце горитъ. Приходитъ ненависть -- и терзаетъ какъ желѣзный зубъ... У меня нѣтъ тогда другой мысли... другого желанья... другой потребности, -- какъ отмстить за себя!...
Принцесса дрожала отъ ея голоса. По лицу Олимпіи, отражающему самую безпощадную, самую непримиримую злобу и ненависть, она видѣла на сквозь всю ея душу до самой глубины и ей стало страшно.
Графиня провела рукой по лбу и, подвинувшись къ Леонорѣ, которая сидѣла безмолвная, продолжала:
-- Вы хорошо сдѣлали, что пріѣхали -- мнѣ нужно было видѣть лицо, напоминающее мнѣ родину -- бѣдную родину, которую я покинула для этой проклятой Франціи!...
-- Вы, графиня де Суассонъ, вы жалѣете, что пріѣхали сюда?.. Я не думала, чтобы которая нибудь изъ племянницъ кардинала Мазарини могла пожалѣть, что перемѣнила отечество...
-- Сестры мои -- можетъ быть... но я! Да притомъ же, что за дѣло, что у насъ есть, когда нѣтъ того, чего хочется!
Она сдѣлала нѣсколько, невѣрныхъ шаговъ по комнатѣ. Брискетта, на которую никто не обращалъ вниманія; ходила взадъ и впередъ, повидимому, равнодушная, занимая чѣмъ попало руки, но внимательно прислушиваясь къ разговору.
-- Я попала на дурную полосу, продолжала Олимпія... Ничто мнѣ не удается... Вотъ эта ла-Вальеръ: она, должно быть, околдовала короля... Ничего не придумаю противъ ея соблазновъ.
-- Неужели вы не можете простить ей ея счастья?
-- А я развѣ счастлива?
Принцесса взглянула на графиню съ удивленьемъ.
-- Ахъ! я знаю, что вы мнѣ хотите сказать... у меня есть молодость, богатство, вліяніе, имя, завидное положеніе въ обществѣ... а прочее? А бываютъ иногда такіе часы, когда для женщины это прочее все!
-- Не понимаю.
-- Развѣ вы не знаете, что случилось?.. Онъ уѣхалъ!
-- Кто?
-- Графъ де Монтестрюкъ.
-- Ну, что же такое?
Графиня де Суассонъ пожала плечами.
-- Вы бываете при дворѣ и спрашиваете: ну, что же такое? Не хотите-ль увѣрить меня, что вамъ ничего не говорили, или что вы сами ничего не отгадали?
-- Такъ это правда? вы его любите? вскричала принцесса.
-- Я не знаю, люблю ли я его, но вотъ здѣсь у меня болитъ живая рана, когда подумаю, что ничто не могло удержать его... Да, я просила, я грозила, и этотъ провинціальный дворянчикъ, которому я, Олимпія Манчини, отдала все, уѣзжаетъ!.. Но я не позволю поступать съ собой, какъ съ мѣщанкой, которую возьмутъ и потомъ бросятъ... нѣтъ!.. Я дала ему понять, что не забуду этого, и не забываю!.. Вы поймете это: у васъ течетъ итальянская кровь въ жилахъ...
-- О, да! отвѣчала принцесса глухимъ голосомъ.
-- И какъ будто этого еще мало, что онъ пренебрегъ мною, -- онъ весь преданъ другой женщинѣ, съ которой почти помолвленъ...
-- Знаю! знаю!
Вдругъ она измѣнилась въ лицѣ, положила холодную руку на руку Олимпіи и спросила:
-- Неужели я поняла? Этотъ ядъ, эти булавки, неужели это для Гуго?..
-- А! и вы тоже называете его Гуго?.. Да, признаюсь, одну минуту... Если онъ умретъ, гдѣ-жь будетъ мщеніе?.. у него едва будетъ время узнать, какая рука поразила его... онъ и страдать-то не будетъ... Нѣтъ! нѣтъ! онъ долженъ жить!
-- Такъ для той, можетъ быть?..
-- Для той, кого онъ любитъ?.. Для Орфизы де Монлюсонъ?.. Это было бы лучше... поразить его въ его любви... вырвать ее у него... сложить эту любовь въ могилу!.. Но нѣтъ! и этого еще мало... Онъ станетъ оплакивать свою молодую Орфизу, умершую во всей красѣ... Мнѣ хочется другаго... Мнѣ хочется такого мщенія, которымъ я могла бы наслаждаться, сколько хочу... чтобъ оно было медленное, продолжительное... чтобъ оно текло капля по каплѣ, чтобъ оно просыпалось съ зарей, но не засыпало бы ночью.... чтобъ оно было ежечасное, ежеминутное, и все живѣй, все злѣй, все глубже!.. Вы, видно, не умѣете ненавидѣть?.. Вотъ увидите!
-- Что-жь такое?
-- А! если я не могу потрясти вліяніе фаворитки на умъ короля и заставить ее вытерпѣть то же, что я сама вытерпѣла... то я съумѣю, по крайней мѣрѣ, наказать соперницу... и я жду теперь именно кого-то, кто мнѣ поможетъ!
Она позвонила.
-- Отчего это графа де Шиври нѣтъ до сихъ поръ? Въ этотъ часъ онъ бываетъ обыкновенно въ Луврѣ... сказала она вошедшему лакею. Видѣли-ль его? Что онъ отвѣчалъ?
-- Графъ де Шиври прочелъ принесенное мной письмо и сказалъ, что скоро пріѣдетъ къ графинѣ, отвѣчалъ лакей.
Измученная принцесса встала. Брискетта подкралась къ ней.
-- Останьтесь, ради Бога!.. я ничего не могу, а вы?
Пораженная и тронутая умоляющимъ голосомъ Брискетты, принцесса сѣла опять.
-- Я вамъ не мѣшаю? спросила она у графини.
Но Олимпія не отвѣчала ни слова, а провела платкомъ по сухимъ губамъ.
-- Орфиза де Монлюсонъ будетъ герцогиней! Она богата -- она красавица!... онъ любитъ ее... и я увижу ихъ вмѣстѣ, счастливыхъ, женатыхъ, у меня на глазахъ?... Ни за что!... Развѣ я не права, скажите?
Она взяла руки Леоноры и сжимала ихъ въ порывѣ ненависти и отчаянія; потомъ отошла отъ нея и принялась ходить по комнатѣ.
-- И еще пріѣдетъ ли этотъ графъ де Шиври? А между тѣмъ дѣло касается его не меньше, чѣмъ меня!
Въ эту минуту доложили о графѣ; онъ вошелъ гордо, высоко поднявъ голову.
-- Наконецъ!... вскричала графиня.
-- Вотъ слово, которое навлекло бы мнѣ много враговъ, еслибъ его услышали придворные, сказалъ графъ, цѣлуя руку Олимпіи.
-- Теперь не до мадригаловъ, графъ; если я послала васъ звать, то больше для вашей же пользы, чѣмъ для себя. Имѣете ли вы извѣстія о графинѣ де Монлюсонъ, вашей кузинѣ, которую вы хотѣли бы сдѣлать вашей женой, какъ мнѣ говорили?
-- Она уѣхала не давно въ свой замокъ.
-- А! вы такъ думаете? Ну, такъ знайте же, графъ, что она скачетъ по дорогѣ въ Вѣну.
-- Она -- въ Вѣну!
-- А развѣ графъ де Монтестрюкъ не туда же ѣдетъ?
-- А! произнесъ Цезарь, блѣднѣя.
-- Графиня де Монлюсонъ пріѣдетъ туда въ одно время съ нимъ... Теперь, если вамъ нравится, что они вернутся женихомъ и невѣстой... то мнѣ-то что до этого? Это ваше дѣло.... но еслибъ я была мужчиной и еслибъ другой мужчина вздумалъ занять мое мѣсто.... я бы не стала разбирать оружія, а поразилабъ его, чѣмъ понало!
Глаза Цезаря стали страшны.
-- Одно преданное мнѣ лицо, имѣющее свои причины не терять ихъ обоихъ изъ виду, слѣдитъ какъ тѣнь за графомъ де Монтестрюкомъ, сказалъ онъ.
-- Хорошо! но довольно ли этого? Его надо поразить прямо въ сердце.... онъ любитъ графиню де Монлюсонъ и надо мстить!
Огненный взоръ Цезаря впился въ глаза Олимпіи.
-- Германія не заперта для васъ, сколько я знаю? продолжала она, дороги открыты для всякаго.... Скачите за ней въ погоню, загоните сотню лошадей, если нужно, подкупите сотню лакеевъ, проберитесь ночью въ гостинницу, гдѣ она остановилась; ну, а дальше..... вы сами понимаете? Устройте такъ, чтобъ ѣхать съ ней день, два, три дня, по доброй волѣ или насильно, и вы будете очень неловки, если, по возвращеніи домой, она сама не попроситъ промѣнять имя Монлюсонъ на де Шиври. А когда вы станете герцогомъ д'Авраншъ... она проститъ вамъ, повѣрьте!
Брискетта, слушавшая внимательно, подошла потихоньку къ принцессѣ Маміани и, сложивъ руки, шепнула ей:
-- Слышите, принцесса, слышите?
-- Но ужь нечего терять время на танцы въ будущемъ балетѣ при дворѣ! продолжала Олимпія. Такія дѣла, когда ихъ начинаютъ, надо вести быстро.
-- Я ѣду сегодня вечеромъ, графиня, сказалъ Цезарь.
-- И не возвращайтесь назадъ, пока не достигнете цѣли, герцогъ, вскричала Олимпія съ удареніемъ на послѣднемъ словѣ, Докажите этой гордой графинѣ де Монлюсонъ, что ея дерзкій девизъ -- per fas et nefas-- годится для всякаго!
-- А для меня особенно.
Дѣлая видъ, что ей нужно дать ему еще новыя и настоятельныя указанія, Олимпія проводила его до самой передней, говоря съ нимъ вполголоса.
Какъ только она вышла изъ комнаты, Брискетта побѣжала къ принцессѣ.
-- Ахъ! умоляю васъ, спасите ее, спасите его! вскричала она, бросаясь передъ ней на колѣна и обнимая ея ноги обѣими руками. -- По выраженію вашего лица, я сейчасъ замѣтила, что вы -- другъ графа де Монтестрюка -- я смотрѣла на васъ внимательно и тайный инстинктъ толкнулъ меня къ вамъ -- Не отрекайтесь!... вы измѣнились въ лицѣ, когда узнали, на что годятся эти булавки, и въ глазахъ вашихъ отразился ужасъ, когда графиня де Суассонъ высказала вамъ свои мысли... Мнѣ говорили, что вы добры, что у васъ высокая душа... Дьяволъ можетъ внушить графинѣ какое-нибудь ужасное дѣло... Отъ нея всего можно ждать... У меня пробѣгалъ холодъ по костямъ, когда я слушала, что она говорила... Гуго грозитъ смертельная опасность... Той, кого онъ любитъ, то же грозитъ страшная бѣда... Я готова отдать всю кровь свою, чтобъ спасти ихъ обоихъ... но что я могу сдѣлать?... Вы сильны и свободны, неужели же вы ничего для него не сдѣлаете?
-- Ахъ! ты сама не знаешь, чего требуешь!
-- Я знаю, что одинъ разъ вы уже спасли его отъ погони. Не краснѣйте! Какая женщина, у которой есть сердце въ груди, не сдѣлала бы того-же самаго??... Кого мы разъ спасли, съ тѣмъ мы связаны на вѣки. Посмотрите на эти два лица, вотъ въ той комнатѣ! Сколько желчи у нихъ въ глазахъ! сколько яду на губахъ!... Ахъ! умоляю васъ, принцесса, вы можете предупредить обоихъ! Письмо можетъ не дойдти -- посланнаго могутъ не послушать... Вы же разскажете, что сами слышали. Вы опередите графа де Шиври и вамъ Гуго будетъ обязанъ всѣмъ.
-- Ну, такъ и быть! я ѣду... Чтобъ увидѣть его, я положу всю преданность, какая только можетъ быть въ сердцѣ женщины -- Богъ совершитъ остальное!
Брискетта бросилась къ рукамъ принцессы и горячо ихъ цѣловала. Графъ де Шиври ушелъ, Олимпія вернулась.
-- Кажется, теперь я отомщу за себя! сказала она.
-- Разумѣется, прошептала Брискетта и, взглянувъ на принцессу, прощавшуюся съ обергофмейстериной, подумала:
-- А, можетъ быть, и нѣтъ!...