XIV.

Маски и лица.

Трудно было бы отгадать, что заставило герцогиню д'Авраншъ принять рѣшеніе, столь сильно оскорбившее гордаго графа де Шиври. Можетъ быть, она и сама хорошо не знала настоящей причины. Разумѣется, тутъ важную роль играла фантазія, которая всегда была и будетъ свойственна всѣмъ вообще женщинамъ. Орфизѣ было всего осьмнадцать лѣтъ, цѣлый дворъ окружалъ ее; но въ этомъ поступкѣ, породившемъ соперничество двухъ пылкихъ молодыхъ людей, проскакивало желаніе показать свою власть. Самолюбію ея льстило двойное поклоненіе, столь явно высказанное; но, быть можетъ еще, вникнувъ поглубже въ сердце блестящей и гордой герцогини, можно бы было открыть въ немъ волненіе, симпатію, какое-то неопредѣленное чувство, въ которомъ играла роль и неожиданность, побуждавшая ее склоняться на сторону графа де Монтестрюка. Онъ съумѣлъ удивить ее, тогда какъ Цезарь де Шиври имѣлъ неосторожность показать свою увѣренность въ успѣхѣ. Она была оскорблена этой увѣренностью, сама того не сознавая, и принятое ею рѣшеніе, ободряя одного, служило вмѣстѣ съ тѣмъ и наказаніемъ другому.

А что можетъ выйти изъ этого -- Орфиза и не думала. Ей довольно было и того, что въ послѣднюю, рѣшительную минуту развязка будетъ все-таки зависѣть отъ нея одной.

Пока обстоятельства должны были рѣшить, на которую сторону склонится окончательно предпочтеніе Орфизы, время весело проходило въ замкѣ между играми въ мячъ и въ кольцо, между охотой и прогулками. Коклико говорилъ, что это настоящая обѣтованная земля; онъ видимо толстѣлъ и увѣрялъ, что пиры, празднества и кавалькады -- единственныя приключенія, которыхъ позволительно искать порядочному человѣку.

Когда шелъ дождь, общество занималось фехтованьемъ. Была даже особая зала, гдѣ собирались и дамы и усердно апплодировали побѣдителямъ.

Графъ де Шиври, слѣдуя совѣтамъ Лудеака, ожидалъ именно случая убѣдиться самому, насколько Гуго де Монтестрюкъ пріобрѣлъ искусства и силы у себя въ Арманьякѣ. Съ того памятнаго вечера, когда Цезарь вынужденъ былъ подчиниться желанію кузины, онъ постоянно выказывалъ своему ненавистному сопернику вѣжливость и любезность, даже заискивалъ въ немъ. У Гуго была душа добрая и довѣрчивая и онъ легко давался въ обманъ, не смотря на прежнія предостереженія опытнаго философа Агриппы, подновляемыя и теперь время отъ времени словами Коклико. Почти можно было подумать, что между обоими графами начинается дружба.

Разъ какъ-то въ дождливый день, графъ де Шиври вошелъ въ фехтовальную залу въ ту самую минуту, какъ начинался бой между самыми искусными бойцами. Онъ увидѣлъ герцогиню д'Авраншъ и, подойдя прямо къ Гуго, спросилъ его:

-- А что, васъ это не соблазняетъ? Я, признаться, радъ бы размять немного руки... такая сырость на дворѣ... при томъ же мнѣ бы хотѣлось узнать, какъ фехтуютъ въ Лангдокѣ... И чортъ возьми? мнѣ кажется, что въ васъ я встрѣчу сильнаго противника!

-- О! отвѣчалъ Гуго, я научился только кое-какъ отбиваться...

-- Гм! подумалъ Лудеакъ, какая скромность!.. скверный знакъ для Цезаря!

Принцесса Маміани подошла къ нимъ съ улыбкой и сказала:

-- Теперь моя очередь увѣнчать побѣдителя... Вотъ эта роза, которую я только что сорвала и поднесла къ своимъ губамъ, будетъ ему наградой.

И, проходя мимо Гуго, она тихо прибавила:

-- Вспомните Сен-Сави!

Черезъ минуту Гуго и Цезарь стояли другъ противъ друга съ отточенными шпагами.

Цезарю предстояло отстаивать свою славу, Гуго долженъ былъ еще завоевать свою. Орфиза де Монлюсонъ смотрѣла на обоихъ. Цезарь началъ съ притворной легкостью, прикрывавшей тонкое искусство, Гуго -- прямо и отчетливо. Оба выказали всю свою гибкость и ловкость. Лудеакъ слѣдилъ внимательно, не теряя изъ виду и принцессу Леонору, которая волновалась гораздо больше, чѣмъ бы слѣдовало при простой невинной забавѣ. Она продолжала поглаживать розу, Орфиза играла вѣеромъ. Среди зрителей слышался одобрительный шопотъ.

Ничто еще пока не обнаруживало, кто изъ двухъ бойцовъ сильнѣе. Точно бился Ожье-датчанинъ противъ Гвидо-Дикаго. Желѣзо встрѣчалось съ желѣзомъ. Однакожь опытный глазъ могъ бы замѣтить, что у гасконца больше разнообразія въ ударахъ и твердоcти въ рукѣ; но это были почти неуловимые оттѣнки.

Дѣло шло безъ всякаго результата. Наконецъ графъ де Шиври, сдѣлавъ нѣсколько новыхъ усилій и видя, что ему никакъ не удается поймать противника и что послѣдній напротивъ иногда ставитъ его самого въ затрудненіе силою своей защиты и неожиданностью своихъ нападеній, рѣшилъ, что графъ де Монтестрюкъ стоитъ его и что серьезный бой между ними остался бы нерѣшительнымъ. Зрители принялись громко апплодировать, когда онъ отступалъ и, склоняя передъ Гуго шпагу, прежде чѣмъ тотъ попалъ въ него, сказалъ:

-- Партія совершенно ровна и потому продолжать бой безполезно.

Орфиза улыбнулась; ея глаза взглянули еще ласковѣй на молодого человѣка, который такъ бойко остановилъ тогда Пенелопу, когда она понесла, а теперь устоялъ съ честью противъ одного изъ лучшихъ бойцовъ при дворѣ.

Маркиза д'Юрсель принялась тоже апплодировать и сказала:

-- Совершенно какъ двое рыцарей Круглаго Стола! и сама прекрасная Изельда не знала бы, кому вручить пальму.

-- А я такъ знаю, прошептала принцесса и, подойдя къ Гуго, сказала ему:

-- Вы заслужили розу и я сберегу ее для васъ.

Между тѣмъ Лудеакъ, не пропустившій ни одного движенья Гуго, подошелъ къ нему и сказалъ:

-- На вашемъ мѣстѣ, графъ, я бы просто боялся.

-- Боялись бы? чего-же?

-- Да того, что столько преимуществъ и успѣховъ, при вашей молодости, непремѣнно возстановятъ противъ васъ множество враговъ.

-- Милостивый государь, отвѣчалъ Гуго гордо, одинъ императоръ, знавшій толкъ въ дѣлѣ, говорилъ Господу Богу; спаси меня отъ друзей, а отъ враговъ я и самъ сберегу себя... Такъ точно и я скажу и сдѣлаю.

Между тѣмъ графъ де Шиври подалъ руку Орфизѣ де Монлюсонъ, уходившей изъ залы. Принявъ эту руку, какъ будто бы онъ и въ самомъ дѣлѣ заслужилъ такую милость побѣдой, она осыпала его комплиментами, не безъ оттѣнка впрочемъ ироніи.

-- Вашъ поступокъ, прибавила она, тѣмъ прекраснѣй и тѣмъ достойнѣй, что вы имѣли, кажется, дѣло съ Рено де Монтобаномъ.

Цезарь почувствовалъ жало, но не моргнувъ отвѣчалъ:

-- А по этому случаю, знаете-ли, прекрасная кузина, я могъ бы напомнить вамъ знаменитое двустишіе, вырѣзанное за стеклѣ въ Шамборѣ королевской рукой:

Jouvent femme varie,

Bien fol qui s'у fie...

-- Мнѣ-то этотъ поэтическій упрекъ! Чѣмъ-же я его заслужила?

-- Какъ, чѣмъ заслужили! Я думалъ, я мечталъ по крайней мѣрѣ, что вы почтили меня вашей дружбой, и ревность кое-кого изъ нашего общества давала мнѣ право надѣяться, что эта дружба истинная...

-- Согласна...

-- И вотъ, съ перваго-же шага, вы ставите на ряду со мной... когоже? незнакомца, занесеннаго галопомъ коня своего въ лѣсъ, гдѣ вы охотились!

-- Признайтесь по крайней мѣрѣ, что этотъ галопъ мнѣ очень. былъ полезенъ!... Не случись того господина, о которомъ вы говорите, очень можетъ быть, что вы не трудились бы теперь обращаться ко мнѣ ни съ упреками, ни съ комплиментами. Ужь не по поводу-ли высказаннаго мною рѣшенія между вами и графомъ де Монтестрюкъ, вы говорите мнѣ это?

-- Разумѣется.

-- Но вы должны бы обожать этого графа, который далъ вамъ случай высказаться о вашей страсти публично!

-- Что это, насмѣшка, Орфиза?

-- Немножко, сознаюсь; но вотъ еще, напримѣръ: вы бы, можетъ быть, обязаны были-мнѣ благодарностью за доставленный мною вамъ прекрасный случай выказать ваше превосходство во всемъ. Неужели же вы, считающійся справедливо однимъ изъ первыхъ придворныхъ, сомнѣваетесь въ успѣхѣ?... Ахъ! кузенъ, такая скромность и въ такомъ человѣкѣ, какъ вы, просто удивляетъ меня!

-- Какъ! въ самомъ дѣлѣ одна только мысль дать мнѣ случай одолѣть соперника внушила вамъ это прекрасное рѣшеніе?

-- Развѣ это не самая простая и самая натуральная мысль?

-- Теперь, когда вы сами это говорите, я ужь не сомнѣваюсь; но самому мнѣ было бы довольно трудно увѣрить себя въ этомъ. И такъ, я принужденъ жить съ графомъ де Монтестрюкъ, несмотря на странность его объясненія въ любви къ вамъ, на сердечно вѣжливой ногѣ?

-- О! но вѣдь онъ такъ издалека пріѣхалъ, какъ вы остроумно замѣтили!... прервала Орфиза.

-- И даже, продолжалъ де Шиври, крутя усы, вы потребуете, быть можетъ, чтобы за этой вѣжливостью появилось искреннее желаніе оказать ему услугу при случаѣ?

-- Такъ и слѣдуетъ порядочному человѣку... да впрочемъ, не это-ли самое вы ужь и теперь дѣлаете?

-- Не нужно-ли еще, чтобы я, въ благодарность за вашу столъ лестную для меня любезность, дошелъ до прямой и открытой дружбы?

-- Я хотѣла именно просить васъ объ этомъ.

-- Развѣ одно ваше желанье не есть уже законъ для того, кто васъ любитъ? Съ этой минуты, графъ де Шаржпноль не будетъ имѣть друга преданнѣе меня, клянусь вамъ.

Орфиза и Цезарь поговорили еще тѣмъ же шутливымъ тономъ, онъ -- стараясь поддѣлаться подъ любимый тонъ кузины, она -- радуясь, что можетъ поздравить его съ такимъ веселымъ расположеніемъ духа. Проводивъ ее во внутреннія комнаты, онъ сошелъ въ садъ, гдѣ замѣтилъ кавалера Лудеака. Никогда еще, быть можетъ, онъ не чувствовалъ такой бѣшеной злобы. Онъ былъ оскорбленъ въ своемъ честолюбіи столько же, какъ и въ своемъ тщеславіи.

-- Ахъ! вскричалъ онъ, герцогиня можетъ похвастать, что подвергла мое терпѣнье чертовски -- тяжелому испытанію! но я выдержалъ себя, какъ будто желая испытать, насколько послушны у меня нервы.-- Ахъ! ты былъ ужасно правъ! Цѣлый часъ она безжалостно насмѣхалась надо мной со своимъ Монтестрюкомъ! и съ какимъ вкрадчивымъ видомъ, съ какой улыбкой! Она все устроила, только чтобъ угодить мнѣ, и я долженъ бы благодарить ее съ первой же минуты, говорила она... Самъ дьяволъ принесъ сюда этого гасконца и бросилъ его на мою дорогу!... Но онъ еще не такъ далеко ушелъ, какъ думаетъ!... Она хочетъ, чтобъ я сталъ его другомъ... я... его другомъ!

Онъ сильно ударилъ ногой по землѣ.

-- А страннѣй всего то, продолжалъ онъ, бросая мрачный взглядъ на Лудеака, что я вѣдь обѣщалъ -- я послушался твоихъ совѣтовъ!...

-- И отлично сдѣлалъ!... Вспомни знаменитый стихъ на этотъ случай:

j'embrasje mon rival, mais c' ot pons l'étvuffer!

Это Расинъ написалъ, кажется, и въ твоемъ случаѣ поэтъ оказался еще и глубокимъ политикомъ. Стань неразлучнымъ другомъ его и, право, будетъ очень удивительно, если тебѣ не удастся, подъ видомъ услуги ему, затянуть его въ какое-нибудь скверное дѣло, изъ котораго онъ ужь никакъ не выпутается.... Его смерть будетъ тогда просто случаемъ, который всѣ должны будутъ приписать или его собственной неловкости, или роковой судьбѣ... Но чтобъ добиться такого славнаго результата, не надо скупиться на ласковую внимательность, на милую предупредительность, на прекрасныя фразы. Если бы тебѣ удалось привязать его къ себѣ узами живѣйшей благодарности, ты сталъ бы его господиномъ.... А насколько я изучилъ графа де Монтестрюка, онъ именно способенъ быть благодарнымъ.

Рѣшившись такъ именно дѣйствовать, Цезарь приступилъ къ дѣлу тотчась же. Въ нѣсколько часовъ его обращеніе совершенно измѣнилось и отъ непріязненноcти перешло къ симпатіи. Онъ сталъ ловко-предупредителенъ, постояно стремясь овладѣть довѣріемъ соперника, вложилъ весь свой умъ и всю свою игривость въ ежедневныя сношенія, обусловливаемыя житьемъ въ одномъ домѣ и общими удовольствіями. Гуго, незнавшій вовсе игры въ мячъ, встрѣтилъ въ немъ опытнаго и снисходительнаго учителя, который радовался его успѣхамъ.

-- Еще два урока, сказалъ Цезарь какъ то разъ Орфизѣ, и ученикъ одолѣетъ учителя.

Если Гуго забывалъ взять свой кошелекъ, Цезарь открывалъ ему свой и не допускалъ его обращаться къ кому-нибудь другому. Разъ какъ то вечеромъ былъ назначенъ маскарадъ и портной не прислалъ графу Гуго чего то изъ платья, а безъ этого ему нельзя было появиться рядомъ съ герцогиней; Гуго нашелъ что было нужно въ своей комнатѣ при запискѣ отъ графа де Шиври съ извиненіями, что не можетъ предложить ему чего-нибудь получше. И когда Гуго сталъ-было благодарить его, Цезарь остановилъ его и сказалъ:

-- Вы обидѣли бъ меня, еслибъ удивились моему поступку. Развѣ потому, что мы съ вами соперники, мы должны быть непремѣнно и врагами? И что же доказываетъ это само соперничество, дѣлающее насъ обоихъ рабами однихъ и тѣхъ же прекрасныхъ глазъ, какъ не то, что у насъ обоихъ хорошій вкусъ? Что касается до меня, то, увѣряю васъ честью, что съ тѣхъ поръ какъ я васъ узналъ, я отъ души готовъ стать вашимъ Пиладомъ, если только вы захотите быть моимъ Орестомъ. Чортъ съ ними, съ этой смѣшной ненавистью и дикой ревностью! Это такъ и пахнетъ мѣщанствомъ и только могло бы придать намъ еще видъ варваровъ, что и вамъ, вѣроятно, такъ-же противно, какъ и мнѣ. Станемъ же лучше подражать рыцарямъ, которые дѣлились оружіемъ и конями, когда надо было скакать вмѣстѣ на битву. Дайте руку и обращайтесь ко мнѣ во всемъ. Все что есть у меня, принадлежитъ вамъ и вы огорчили бы меня, если-бъ забыли это.

За этими словами пошли объятія, и Гуго былъ тронутъ: онъ еще не привыкъ къ языку придворныхъ и счелъ себя обязаннымъ честью отвѣчать ему отъ всего сердца на эти притворныя увѣренія въ дружбѣ.

Коклико высказалъ ему по этому поводу свое удивленье.

-- Какъ странно идетъ все на свѣтѣ! сказалъ онъ. Я бы готовъ головой поручиться, что вы терпѣть не можете одинъ другаго, а вотъ вы напротивъ обожаете другъ друга,

-- Какъ же я могу не любить графа де Шиври, который такъ любезенъ со мной?

-- А отчего же онъ сначала внушалъ вамъ совсѣмъ другое чувство?

-- Да, признаюсь, во мнѣ было что-то похожее на ненависть къ нему; потомъ я долженъ былъ сдаться на доказательства дружбы, которыя онъ безпрерывно давалъ мнѣ. Знаешь ли ты, что онъ отдалъ въ мое распоряженіе свой кошелекъ, свой гардеробъ, кредитъ, все, даже свои связи и свое вліяніе въ обществѣ, почти еще не зная меня, черезъ какихъ-нибудь двѣ недѣли послѣ нашей первой встрѣчи?

-- Вотъ оттого-то именно, графъ, я и сомнѣваюсь! Слишкомъ много меду, слишкомъ много! Я ужь такой болванъ, что никакъ не могу не вспомнить о силкахъ, что разставляютъ на птичекъ... Онѣ, бѣдныя, ищутъ зерна; а находятъ смерть!

-- Э! я еще пока здоровъ! сказалъ Гуго.

Дня два спустя, Цезарь отвелъ въ сторону Лудеака.

-- Мѣсто мнѣ не нравится, сказалъ онъ: я всегда думалъ, что Парижъ именно такой уголъ міра, гдѣ всего вѣрнѣй можно встрѣтить средство отдѣлаться отъ лишняго человѣка, вотъ по этому-то мы скоро и уѣдемъ отсюда.

-- Одни?

-- Э, нѣтъ! герцогиня д'Авраншъ намъ первая подаетъ сигналъ къ отъѣзду. У меня есть друзья при дворѣ и одинъ изъ нихъ -- вѣрнѣй, впрочемъ, одна -- говорила королю, по моей просьбѣ, что крестница его величества ужь слишкомъ зажилась у себя въ замкѣ; она-то и подсказала ему мысль вызвать ее отсюда.

-- Графъ де Монтестрюкъ, разумѣется, захочетъ тоже за ней ѣхать.

-- Тутъ-то именно я его и караулю. Во первыхъ, я выиграю ужь то, что разстрою эту общую жизнь, въ которой онъ пользуется тѣми же преимуществами, какъ и я.

-- Не говоря уже о томъ, что Парижъ -- классическое мѣсто для всякихъ случаевъ. Вотъ еще недавно вытащили изъ Сѣны тѣло дворянина, брошенное туда грабителями... а у Трагуарскаго Креста подняли другаго, убитаго при выходѣ изъ игорнаго дома.

-- Какъ это однако странно! сказалъ Цезарь, обмахиваясь перьями шляпы.

-- И письмо, которое должно разрушить очарованіе нашего острова Калипсо?...

-- Прійдетъ на дняхъ, какъ мнѣ пишутъ, и притомъ написано въ такихъ выраженіяхъ, что нечего будетъ долго раздумывать.

-- Бѣдный Монтестрюкъ!... Провинціалъ въ Парижѣ будетъ точно волченокъ въ долинѣ... Я буду непремѣнно, Цезарь, при концѣ охоты!

Вскорѣ въ самомъ дѣлѣ пришло письмо, извѣщавшее герцогиню д'Авраншъ, что ее требуютъ ко двору.

-- Желаніе его величества васъ видѣть близъ себя такъ лестно, сказала маркиза д'Юрсель, что вамъ необходимо поспѣшить отъѣздозмъ.

-- Я такъ и намѣрена сдѣлать, отвѣчала Орфиза; но вы согласитесь, тетушка, что не могу же я не пожалѣть о нашей прекрасной сторонѣ, гдѣ намъ было такъ хорошо, гдѣ у насъ было столько друзей, гдѣ насъ окружало столько удовольствій. Я знаю, что покидаю здѣсь, но еще не знаю, что меня тамъ ожидаетъ...

-- Но развѣ вы не надѣятесь встрѣтиться при дворѣ съ тѣми самыми лицами, которыя составляли ваше общество здѣсь? -- Графъ де Монтестрюкъ, правда, тамъ еще не былъ, но онъ изъ такого рода, что ему не трудно будетъ найдти случай представиться.

-- Да развѣ меня тамъ не будетъ? воскликнулъ графъ де Шиври; я требую себѣ во всякомъ случаѣ чести представлять повсюду графа де Шаржполя.

-- Я знаю, сказала Орфиза, что вы не уступите никому въ вѣжливости, и въ любезности.

-- Вы меня просто околдовали, прекрасная кузина: великодушіе -- теперь моя слабость... Я хочу доказать вамъ, что бы ни случилось, что во мнѣ течетъ кровь, которая всегда будетъ достойна васъ.

Орфиза наградила его за послушаніе и за мадригалъ такой улыбкой, какой онъ не видѣлъ со дня охоты на которой чуть не убилась Пенелопа.

Близкій отъѣздъ привелъ Гуго въ отчаяніе: ему предстояло разстаться съ этими мѣстами, гдѣ онъ каждый день видѣлъ Орфизу, гдѣ ихъ соединяли одни и тѣ же удовольствія, гдѣ онъ дышалъ однимъ съ нею воздухомъ, гдѣ онъ могъ отгадывать всегда ея мысли. Сколько условій будетъ разлучать ихъ въ Парижѣ и какъ рѣдко будетъ онъ съ ней видѣться!...

Наканунѣ отъѣзда Орфизы въ Блуа и оттуда въ Парижъ, Гуго, проведя съ ней послѣдній вечеръ, грустно бродилъ подъ ея окнами, надѣясь увидѣть еще хоть тѣнь ея на стеклѣ. Его била лихорадка. Безумная мысль пришла ему въ голову и овладѣла имъ съ такой силой, что черезъ минуту онъ ужь мѣрялъ разстояніе до балкона, на которымъ показывался изрѣдка легкій силуэтъ Орфизы: онъ желалъ чего-нибудь отъ нея, какой-нибудь вещи, которой касалась рука ея и которая могла бы напоминать ее повсюду.

Перенесенный на другое мѣсто огонь показывалъ, что герцогиня перешла во внутреннія комнаты. Не прошло и пяти минутъ, какъ онъ уже былъ на балконѣ, не зная самъ, какимъ путемъ онъ туда взобрался, но съ твердой рѣшимостью не сходить внизъ, пока не найдетъ свое сокровище. Окно было полуотворено, онъ толкнулъ его рукой и вошелъ въ маленькую комнату, которая отдѣлялась одной только полуприподнятой портьерой отъ той, куда ушла Орфиза. Его мгновенно охватилъ тотъ самый запахъ, очарованіе котораго онъ ужь не разъ испытывалъ: то было какъ бы ея собственное дыханіе.

Повсюду были разбросаны ея вещи: бывшее на ней въ этотъ день платье изъ блестящей матеріи, облекавшее ея легкій станъ; тонкое кружево, покрывавшее ея плечи отъ вечерней сырости; венгерскія перчатки, еще сохранявшія форму ея милыхъ ручекъ; маленькіе атласные башмачки, обтягивавшіе ея дѣтскія ножки; вѣеръ, которымъ она играла такъ граціозно, какъ истинная кастильянка; все говорило ему объ ней. Гуго стоялъ въ восхищеніи, упиваясь ароматомъ всѣхъ этихъ вещей, но среди этого восторга начинало закрадываться въ него безпокойство: что, если вдругъ Орфиза выйдетъ въ эту комнату, что подумаетъ она, увидѣвъ его здѣсь, какъ и чѣмъ онъ объяснитъ ей свое присутствіе? Можно-ли надѣяться, что ему удастся уйдти такъ же неслышно, какъ онъ вошелъ? Онъ и не подозрѣвалъ, что Орфиза уже слѣдила за всѣми его движеньями.

Какъ ни легко онъ взошелъ на балконъ, но въ ночной тишинѣ все было такъ безмолвно, что какъ только Гуго ступилъ ногой на полъ, она стала прислушиваться; скоро ей показалось, что окно открывается невидимой рукой; легкій трескъ паркета предупредилъ ее, что кто-то ходитъ до сосѣдней комнатѣ. Она была слишкокъ храбра, чтобъ звать кого-нибудь на помощь: дочь одной изъ героинь Фронды, она, какъ и мать, не знала вовсе страха. Она подумала, не Шиври-ли это, извѣстный своей наглой смѣлостью, и ужь схватила кинжалъ, готовая твердой рукой поразить его за такую дерзость; молча, приподнявъ портьеру, она посмотрѣла.

Она задрожала, узнавъ Гуго де-Монтестрюка. Какъ! онъ, въ ея комнатахъ, въ такой часъ! что ему нужно? Удерживая дыханье и спрятавшись за толстую портьеру, изъ-за которой могла все видѣть, тогда какъ ея самой было невидно, она слѣдила за каждымъ его шагомъ. Первое чувство ея было -- гнѣвъ и огорченіе: Гуго падалъ въ ея мнѣній и сердце ея сжимаюсь отъ сожалѣнья; второе чувство было -- удивленіе и нѣжное умиленіе.

Послѣ минутной нерѣшимости, Гуго подошелъ осторожно къ креслу, на которомъ висѣлъ вѣнокъ изъ розъ, бывшій сегодня на корсажѣ у Орфизы. Оглянувшись на всѣ стороны, онъ оторвалъ въ волненьи одинъ цвѣтокъ, страстно поцѣловалъ его и спряталъ у себя на груди. Онъ ужь хотѣлъ уходить и повѣсилъ осторожно вѣнокъ на спинку кресла, когда вниманіе его обратилось на что то, чего Орфиза не могла разсмотрѣть изъ-за своей портьеры. Гуго нагнулся и нѣжно снялъ съ бѣлаго атласнаго корсажа какую-то ниточку золотого цвѣта: то былъ длинный волосъ Орфизы. Она улыбнулась, увидѣвши, съ какимъ восхищеньемъ онъ разсматриваетъ свою находку, какъ будто она дороже для него всякаго жемчужнаго ожерелья, и тихонько выпустила кинжалъ изъ рукъ. Къ чему ей нужно было оружіе противъ такого почтительнаго обожанія?

Долго Гуго разсматривалъ при огнѣ стоявшей на столикѣ свѣчи тонкіе изгибы этого бѣлокураго волоса, онъ то вытягивалъ его, то обвивалъ золотымъ кольцомъ на пальцѣ. Вдругъ онъ досталъ спрятанную на груди розу и, обмотавъ вокругъ стебелька найденный волосъ, завязалъ оба конца и спряталъ опять на груди, какъ воръ, схватившій какую-нибудь драгоцѣнность.

Онъ уходилъ тихо и уже дошелъ-было до окна, какъ вдругъ тяжелыя складки портьеры раскрылись и передъ нимъ появилась Орфиза. Онъ отступилъ шагъ назадъ, вскрикнувъ отъ ужаса.

Окутанная бѣлымъ кисейнымъ пеньуаромъ, съ распущенными волосами, съ обнаженными по-локоть руками въ длинныхъ широкихъ рукавахъ, въ полусвѣтѣ, оставлявшемъ въ тѣни ея неясную фигуру, -- она казалась призракомъ. Она сама не понимала, отчего вдругъ рѣшилась показаться, и какое-то новое, неиспытанное еще ощущеніе удивляло ее; но, притворяясь раздраженною, она спросила Гуго:

-- По какому это случаю, графъ, вы вошли сюда въ такой часъ?... Неужели вы обыкновенно такъ поступаете и неужели вы думаете, что такой поступокъ -- честный способъ отблагодарить за мое гостепріимство и за мою прямую, открытую признательность вамъ?...

Гуго хотѣлъ отвѣчать; она его прервала:

-- Какимъ путемъ вы попали въ мои комнаты? какъ? зачѣмъ?

-- Я былъ тамъ внизу, подъ вашими окнами... увидѣлъ свѣтъ... сердце мое забилось, мной овладѣло безуміе... у шпалеры ростетъ дерево... я взлѣзъ... меня все тянулъ свѣтъ, по немъ проходила ваша тѣнь.... я прыгнулъ съ дерева на балконъ...

-- Но вы могли упасть въ такой темнотѣ!... убиться насмерть!...

-- Вы вотъ объ этомъ думаете, герцогиня, а я не подумалъ!...

-- Но, еще разъ, зачѣмъ? съ какой цѣлью?

-- Самъ не знаю... Не сердитесь, ради Бога! я вамъ все, все скажу -- я искалъ чего-нибудь изъ вашихъ вещей, что вы носили. Я хотѣлъ сдѣлать изъ этого талисманъ себѣ. Мнѣ попалась подъ руку роза -- она была тутъ вотъ, въ этомъ вѣнкѣ... я взялъ ее.

-- Но если ужь вамъ такъ сильно хотѣлось этого цвѣтка, зачѣмъ же вы прямо у меня не попросили его?

-- Какъ, попросить у васъ! А какое имѣлъ я право на такую огромную милость? Нѣтъ, нѣтъ, я бы ни за что не посмѣлъ! но вы уѣзжаете и я не знаю, когда опять васъ увижу! моя голова помутилась. Я не хотѣлъ всего лишиться отъ васъ.... Ахъ! герцогиня, я такъ люблю васъ!

Этотъ крикъ, вырвавшійся изъ глубины души его, заставилъ ее вздрогнуть.

-- Такъ вы въ самомъ дѣлѣ меня любите? спросила она глухимъ голосомъ, и вы не въ шутку сказали мнѣ тогда, что хотите посвятить мнѣ свою жизнь?

-- Въ шутку! но во мнѣ говорило все, что только есть самаго лучшаго, самого искренняго!... Эта любовь овладѣла всѣмъ существомъ моимъ съ перваго же взгляда, который я осмѣлился поднять на васъ; каждый день, проведенный у васъ на глазахъ, дѣлалъ эту любовь сильнѣе и глубже... Я живу только вами и хотѣлъ бы жить только для васъ... Неужели вы не поняли, не догадались, не почувствовали, что меня одушевляетъ не мимолетное безуміе, не капризъ молодаго сердца, но чувство неизмѣнное, необъятное, невѣдомое? Но вѣдь самая смѣлость моего поступка служитъ вамъ доказательствомъ моей искренности. Моя надежда, моя мечта -- это вы. Мечта такая высокая, что даже теперь, когда вы мнѣ позволили стремиться къ этому блаженству, я не знаю, какимъ чудомъ могу его достигнуть? Я вижу васъ между звѣздами... Но мысль, что самъ Богъ привелъ меня на вашъ путь, укрѣпляетъ меня и поддерживаетъ... Ахъ! если-бъ довольно было храбрости, преданности, всевозможныхъ жертвъ, безпредѣльной любви, безграничнаго уваженія, ежеминутнаго обожанія, -- я, можетъ быть, заслужилъ бы васъ и вся жизнь моя ушла бы на любовь къ вамъ!... Взгляните на меня, герцогиня, и скажите сами, развѣ я говорю неправду?

Эта пламенная рѣчь, столь непохожая на придворные мадригалы будуарныхъ поэтовъ, какіе привыкла слышать до сихъ поръ герцогиня де Авраншъ, увлекла ее, какъ порывъ бури.

-- Я вѣрю вамъ, графъ, отвѣчала она съ живостью; я ужь и тогда вѣрила вашей искренности, когда сказала вамъ, что буду ждать три года. Но у меня сердце гордое и однихъ словъ мнѣ мало! И между тѣмъ, мнѣ кажется, что еслибъ я любила, какъ вы любите, ни передъ чѣмъ бы я не оставалась, ничего бы не пожалѣла, чтобы добиться успѣха, -- ни усилій, ни терпѣнія, ни самыхъ тяжелыхъ испытаній. Какія бы ни стояли передо мной преграды, ничто бы меня не удержало. Я пошла бы къ своей цѣли, какъ идутъ на приступъ крѣпости, сквозь дымъ и пламя, презирая смерть. Я гдѣ-то читала девизъ человѣка, питавшаго честолюбіе и готоваго пожертвовать ему послѣдней каплею своей крови: Per fas et nefas! Я переведу этотъ крикъ гордости и отваги слѣдующими словами, которыя я ставлю себѣ закономъ: Во что бы то ни стало! Если вашу душу, какъ вы говорите, наполняетъ любовь, заставившая васъ преклонить передо мной колѣна, то вы будете помнить эти слова, не будете оглядываться назадъ, а будете смотрѣть впередъ!

Онъ готовъ былъ кинуться къ ея ногамъ, но она его удержала и продолжала:

-- Вы у меня взяли, кажется, розу? отдайте мнѣ ее назадъ.

Гуго досталъ розу и подалъ ей.

-- Я не хочу, чтобы отсюда уносили что-нибудь безъ моего согласія, сказала она; но я не хочу также дать поводъ думать, что я придаю слишкомъ большую важность простому цвѣту.... Каковъ онъ есть, я вамъ отдаю его.

Гуго бросился цѣловать ея руку, но она высвободила ее и, подойдя къ столу, взяла съ него книгу, поискала въ ней и, проведя ногтемъ черту на поляхъ раскрытой страницы, сказала:

-- Можете прочесть, графъ, и да сохранитъ васъ Богъ!

Орфиза вышла изъ комнаты блѣдная, со сверкающимъ взоромъ, между тѣмъ какъ Гуго схватилъ книгу и раскрылъ на замѣченномъ мѣстѣ. Съ первыхъ же строкъ онъ узналъ Сида, а на поляхъ отмѣченной ногтемъ страницы глаза его встрѣтили знаменитый стихъ:

Sors vainqueur d' un combas dont Chiméne est lepria.

-- Орфиза! вскричалъ онъ.

Но его руки встрѣтили колебавшіяся еще складки портьеры за вышедшею герцогиней. Гуго не осмѣлился переступить за легкую преграду, отдѣлявшую его отъ его идола. Но не нашелъ ли онъ въ этой комнатѣ больше, нежели смѣлъ надѣяться, больше чѣмъ цвѣтокъ, больше чѣмъ даже ея волосъ? Опьяненный любовью, обезумѣвшій отъ счастья, съ цѣлымъ небомъ въ сердцѣ, Гуго бросился къ балкону и въ одинъ мигъ спустился внизъ, готовый вскрикнуть, какъ нѣкогда Родригъ:

Paraisfez, Novarrois, Maures et Castillans.