XVII.

Подготовленная дуэль.

Человѣкъ, стоявшій передъ Цезаремъ, былъ большаго росту, сухой какъ тростникъ, мускулистый, съ широкими плечами, жилистыми руками, небольшой круглой головой, покрытой густыми курчавыми волосами, какъ у Геркулеса, съ плотной шеей, широкой грудью и съ рубцомъ на щекѣ, который терялся въ густыхъ усахъ; кожа у него была кирпичнаго цвѣта. Все въ немъ обличало сангвиническій темпераментъ, животныя страсти и богатырскую силу.

Иногда впрочемъ, на мгновеніе, какое-нибудь слово, поза, жестъ выдавали дворянина, какъ выдается вдругъ свѣжій пейзажъ изъ разорваннаго вѣтромъ тумана; но вслѣдъ затѣмъ выступалъ снова старый рубака и графъ Орфано исчезалъ въ капитанѣ д'Арпальеръ.

-- Ахъ, графъ, сказалъ онъ, разстегивая поясъ, трудно жить въ такіе времена, когда министры короля не признаютъ заслугъ порядочнаго человѣка!... Заставляютъ бѣгать за недоданнымъ жалованьемъ капитана, который командовалъ жандармскимъ эскадрономъ въ Миланѣ и гренадерской ротой во Фландріи; заставляютъ дежурить по переднимъ человѣка, бравшаго Дюнкирхенъ съ Тюренномъ и ходившаго на приступъ Лериды съ принцемъ Конде; а между тѣмъ даютъ полки мальчишкамъ, у которыхъ еще нѣтъ и трехъ волосковъ на бородѣ! Если бы храбрости отдавали должную справедливость, я давно уже былъ бы полковникомъ.

-- Скажите лучше -- генераломъ! ввернулъ Лудеакъ. Къ чему такая скромность?

-- Не безпокойтесь, сказалъ Цезарь, я беру на себя ваше дѣло, а пока я не добьюсь для васъ справедливости -- мой кошелекъ къ вашимъ услугамъ...

На разсвѣтѣ десять пустыхъ бутылокъ свидѣтельствовали о жаждѣ капитана, а обглоданныя кости жаркого -- объ его аппетитѣ. Во время ужина онъ разсказывалъ о своихъ походахъ, мѣшая оживленныя рѣчи съ кружками вина и постоянно сохраняя трезвый видъ.

-- Если когда-нибудь вамъ встрѣтится надобность въ капитанѣ д'Арпальерѣ, сказалъ онъ, застегивая поясъ со шпагою которая въ его сильной рукѣ казалась перышкомъ, -- обратитесь въ улицу Тиктоннъ, подъ вывѣской Красной Щуки.... Я тамъ обыкновенно сплю до полудня.

-- Понялъ? спросилъ Лудеакъ Цезаря, когда капитанъ ушелъ... Мы пригласимъ графа де Монтестрюка ужинать... поговоримъ, поѣдимъ, осушимъ побольше кружекъ... головы разгорячатся... случайно завяжется споръ и мы неловко раздуемъ его, желая будто бы утушить... Оба разсердятся и ссора кончится дуэлью!..

-- А потомъ?

-- Потомъ Гуго де Монтестрюкъ, графъ де Шаржполь, будетъ убитъ. Не знаю, правда-ли, что капитанъ д'Арпальеръ командовалъ жандармскимъ эскадрономъ въ сраженіи при Дюнкирхенѣ, или ходилъ на приступъ Лериды съ принцемъ Конде, но знаю очень хорошо, что во всей Европѣ нѣтъ лучшаго бойца на шпагахъ. И вотъ зачѣмъ я повелъ тебя сегодня ужинать съ этимъ молодцомъ въ трактирѣ Поросенка.

-- Одно безпокоитъ меня немного, сказалъ Цезарь, покручивая усики, ты увѣренъ, что это будетъ не убійство?

-- Э! нѣтъ, -- вѣдь это будетъ дуэль.

-- Ты уменъ, Лудеакъ, сказалъ Цезарь.

Все устроилось, какъ предвидѣлъ кавалеръ: подготовленная и разсчитанная заранѣе встрѣча свела Гуго и Цезаря на маскарадѣ у герцогини д'Алфаншъ, графъ де Шиври проигралъ какое то пари Монтестрюку, назначили день для ужина.

-- И мнѣ очень хочется, чтобъ вы надолго сохранили память объ ужинѣ и о собесѣдникѣ, съ которымъ я васъ познакомлю! сказалъ онъ Гуго. Это молодецъ, встрѣчавшійся съ врагами короля лицомъ къ лицу въ Каталоніи и во Фландріи, въ Палатинатѣ и въ Миланѣ!

Но Лудеакъ вовсе не желалъ, чтобъ Монтестрюкъ встрѣтился съ капитаномъ Арпальеромъ прежде, чѣмъ онъ самъ переговоритъ съ бывшимъ командиромъ гренадерской роты въ битвѣ при Нордлингенѣ.

-- Любезный капитанъ, сказалъ онъ ему, войдя въ его чуланъ въ улицѣ Тиктоннъ, вамъ уже сказано, что вы встрѣтитесь на дняхъ съ новой личностью. Я знаю, что вы человѣкъ порядочнаго общества, столько же осторожный, какъ и смѣлый; но умоляю васъ при этой встрѣчѣ еще удвоить вашу осторожность.

-- Это зачѣмъ?

-- Какъ бы вамъ это сказать?... Вещь очень щекотливая!

-- Продолжайте.

-- Вы не разсердитесь?

-- Нѣтъ... я кротокъ, какъ агнецъ.

-- Вотъ именно эта-то кротость намъ и будетъ нужна... Впрочемъ, замѣтьте, что я вѣдь только передаю слова другихъ.

-- Вы наконецъ выводите меня изъ терпѣнья своими недомолвками... Кончайте же.

-- Представьте себѣ, что люди, видѣвшіе, какъ вы деретесь на шпагахъ, и знающіе, какъ силенъ въ этомъ дѣлѣ собесѣдникъ, котораго графъ де Шиври хочетъ вамъ представить, -- увѣряютъ, что въ благородномъ искусствѣ фехтованья онъ вамъ ступить не дастъ... Дѣлать нечего, говорилъ кто-то изъ нихъ, а храброму капитану д'Арпальеру придется помѣриться съ этимъ и отказаться отъ славы перваго бойца... Да, онъ будетъ только вторымъ, говорилъ другой.

-- А! вотъ что говорятъ!

-- Да, и множество другихъ глупыхъ толковъ, которыхъ я не хочу передавать вамъ, прибавляютъ еще къ этимъ расказамъ... Вотъ почему, для вашей же собственной пользы, я умоляю васъ не говорить ничего такого, что могло бы разсердить вашего соперника. Онъ молодъ, какъ я вамъ говорилъ; онъ не только слыветъ рѣдкимъ дуэлистомъ и страстнымъ охотникомъ биться на шпагахъ, но еще и очень щекотливымъ на счетъ чести... Не заведите какъ нибудь глупой ссоры, прошу васъ!

-- А что вы называете глупой ссорой, позвольте узнать?

-- О, мой Боже! не горячитесь пожалуйста! Я называю глупой ссорой такую, въ которой нѣтъ достаточнаго довода, чтобы два честныхъ человѣка выходили на дуэль... Если у него громкій голосъ, -- ну, пусть себѣ кричитъ...

-- Ну, это значитъ -- подвергать мою дружбу къ вамъ слишкомъ тяжелому испытанію!... Но пусть же онъ не слишкомъ громко кричитъ, а то какъ разъ ему заткнутъ глотку!... Я и не съ такими пѣтухами справлялся!...

-- Я въ этомъ совершенно увѣренъ, возразилъ Лудеакъ, пожимая ему руку; но теперь я васъ предупредилъ, и вы сами знаете пословицу...

Обезпечивъ себя съ этой стороны, Лудеакъ пошелъ къ Гуго.

-- Я долженъ дать вамъ добрый совѣтъ, сказалъ онъ ему; вы будете ужинать съ человѣкомъ, котораго мой другъ Цезарь такъ расхвалилъ вамъ; онъ и заслуживаетъ этихъ похвалъ, но у него есть одинъ недостатокъ, о! всего только одинъ! Онъ чертовски щекотливъ, обижается словомъ, улыбкой и тотчасъ же готовъ въ такихъ случаяхъ выхватить изъ ноженъ шпагу.

-- А!

-- И притомъ любитъ острить и насмѣхаться. Вотъ меня, напримѣръ, онъ не разъ просто осыпалъ насмѣшками! Будьте-же осторожны и если замѣтите, что онъ къ вамъ пристаетъ, дѣлайте лучше видъ, что не обращаете на это вниманія.

-- Однакожь, если онъ перейдетъ границы приличной шутки?

-- Между нами будь сказано, у капитана д'Арпальера на боку такая шпага, которую можно-бы прозвать по истинѣ кровопійцей: ее постоянно мучитъ жажда крови. Ну, что-же будетъ хорошаго, если вы схватите рану за то только, что у васъ на минуту не достало терпѣнья!

-- Ну! раны-то я пока еще не получилъ!

-- Я знаю, что вы можете съ нимъ потягаться... Но подумайте -- нѣтъ лошади, которая бы хотя разъ не споткнулась. Итакъ, не выходите изъ себя, довѣрьте мнѣ!

Лудеакъ ушелъ отъ Гуго.

-- Спи покойно, сказалъ онъ Цезарю, я подложилъ трутъ и раздулъ уголья; если теперь не загорится, то, значитъ, всѣ святые не захотятъ этого.

Дня два или три спустя, четверо собесѣдниковъ собрались у того же самаго трактирщика, въ улицѣ Сент-Оноре, гдѣ графъ де Шиври познакомился въ первый разъ съ капитаномъ д'Арпальеромъ. Гуго и капитанъ, кланяясь другъ другу, обмѣнялись грозными взглядами, гордымъ и высокомѣрнымъ со стороны графа де Монтестрюка, нахальнымъ со стороны капитана.

-- Искра запала, сказалъ себѣ Лудеакъ.

Хозяинъ Поросенка превзошелъ самъ себя и, несмотря на обвязанный еще лобъ, онъ изъ одного самолюбія приготовилъ имъ такой ужинъ, которому могъ-бы позавидовать самъ знаменитый Ватель. Тонкія вина не оставляли желать ничего лучшаго.

Какъ только они усѣлись за столомъ, Монтестрюкъ сталъ внимательно присматриваться къ лицу капитана, ярко освѣщенному огнемъ свѣчей. Онъ почувствовалъ какъ будто электрическій ударъ и глаза его безпрестанно обращались на это лицо, почти противъ воли.

Гдѣ же онъ видѣлъ этотъ квадратный лобъ, эти красныя мясистыя уши, этотъ короткій носъ съ раздутыми ноздрями, эти жирныя губы, эти сѣрые, будто пробуравленые глаза съ металлическимъ блескомъ, эти брови, взъерошенныя какъ кустарники и какъ-то особенно свирѣпо сросшіяся надъ носомъ, что придавало столько суровости этой разбойничьей рожѣ? Онъ припоминалъ смутно, но почти былъ увѣренъ, что ужь встрѣчался съ этой личностью, хотя не могъ еще опредѣлить, гдѣ и когда?

Капитанъ съ своей стороны, не сводилъ глазъ съ Гуго и какъ-то особенно посмотрѣлъ на него, какъ будто съ безпокойствомъ и съ любопытствомъ вмѣстѣ. О ему тоже смутно казалось, что онъ ужь встрѣчался гдѣ-то съ графомъ де Монтестрюкъ. Но когда именно, въ какой сторонѣ?

Теперь Монтестрюкъ былъ уже не въ своемъ театральномъ костюмѣ; въ лицѣ его и во всей фигурѣ было много такого, что оживляло воспоминанія капитана и давало имъ новую силу.

Недовольный однакожь тѣмъ, что молодой человѣкъ разсматриваетъ его съ такимъ упорствомъ, онъ вдругъ сказалъ ему:

-- Послушайте! должно быть, вы находите много интереснаго въ моемъ лицѣ, что такъ пристально на него смотрите? Ужь не противенъ-ли вамъ цвѣтъ моихъ глазъ, или вамъ не нравится, можетъ быть, моя открытая улыбка?

-- Вовсе не улыбка и не глаза, хотя густые усы и брови и скрываютъ, можетъ быть, всю ихъ прелесть; но меня интересуетъ вся ваша фигура! Черты ваши, капитанъ, невозможно забыть тому, кто хоть разъ имѣлъ счастье созерцать ихъ, а я увѣренъ, что я уже имѣлъ это счастье... Но когда именно, гдѣ и въ какихъ обстоятельствахъ? -- этого моя неблагодарная память никакъ не можетъ подсказать мнѣ.

-- Что это, насмѣшка, кажется? вскричалъ д'Арпальеръ, выведенный изъ терпѣнья уже однимъ оборотомъ фразъ Гуго.

-- Сдержите себя, ради Бога! сказалъ тихо Лудеакъ, обращаясь къ Монтестрюку.

-- Я-то? Боже меня сохрани! весело возразилъ Гуго, продолжая смотрѣть на капитана. Я только ищу! Вотъ у васъ между бровями, наверху носа, сидитъ пучокъ волосъ, который мнѣ особенно припоминается и я просто не въ силахъ оторвать отъ него глазъ... Къ этому именно пучку примѣшивается одна исторія, герой которой, въ настоящую минуту, должно быть, давно уже качается гдѣ-нибудь на веревкѣ...

-- И вы осмѣливаетесь находить, что этотъ герой похожъ на меня?

-- Съ искреннимъ сожалѣніемъ, но -- да!

-- Будьте осторожнѣй, шепнулъ Лудеакъ на-ухо капитану, который измѣнился въ лицѣ.

Гуго и капитанъ вскочили разомъ.

-- И послушайте! продолжалъ Монтестрюкъ, чѣмъ больше я смотрю на васъ, тѣмъ яснѣй становятся мои воспоминанія. Съ глазъ моихъ спадаетъ наконецъ пелена... развѣ родные братья могутъ быть такъ похожи другъ на друга, какъ похожи вы на этого героя... Тотъ же видъ... та же фигура, тотъ же голосъ!... Тотъ былъ наполовину плутъ, а на -- половину разбойникъ.

Дикій ревъ вырвался изъ груди капитана.

-- Кажется, ужь больше нечего мѣшаться, прошепталъ Лудеакъ, наклонившись къ Цезарю.

Графъ де Монтестрюкъ сложилъ руки на груди.

-- Точно-ли вы увѣрены, что васъ зовутъ Балдуинъ д'Арпальеръ? спросилъ онъ. Подумайте немножко, прошу васъ... У васъ должно быть еще другое имя... просто-кличка, когда вы странствуете по большимъ дорогамъ?...

-- Громъ и молнія! крикнулъ капитанъ и ударилъ со всей силой кулакомъ по столу.

-- Бриктайль! я былъ увѣренъ.

И хладнокровно, показывая великану перстень на своемъ пальцѣ, онъ произнесъ:

-- Узнаешь ты этотъ перстень, что ты у меня было -- укралъ?... Вотъ онъ все еще у меня на пальцѣ... Одно меня удивляетъ, что у тебя до сихъ поръ еще голова держится на плечахъ!...

Кровь бросилась въ лицо Бриктайля: дѣйствительно, это онъ сдѣлалъ себя капитаномъ д'Арпальеръ, вслѣдствіе разныхъ приключеній. Онъ ужъ хотѣлъ-было броситься черезъ раздѣлявшій ихъ столъ и схватить врага за горло, но сдержался невѣроятнымъ усиліемъ воли и отвѣчалъ:

-- А! такъ ты -- волченокъ изъ Тестеры, тотъ самый, что оставилъ слѣды своихъ зубовъ у меня на рукѣ?... Посмотрите, господа!

Онъ отвернулъ рукавъ и показалъ бѣлый знакъ зубовъ на волосатой рукѣ; потомъ, съ тѣмъ же страшнымъ хладнокровіемъ, обмакнувъ пальцы въ стаканъ, изъ котораго только что пилъ, онъ бросилъ двѣ или три капли вина въ лицо Гуго де Монтестрюку.

-- О! умоляю васъ! вскричалъ Лудеакъ, бросаясь на Гуго, чтобъ удержать его.

-- Мнѣ хотѣлось только видѣть, каковъ будетъ эффектъ отъ краснаго вина на его бѣлой кожѣ!... сказалъ Бриктайль, хладнокровно застегивая поясъ со шпагой.

-- Вы сейчасъ увидите тотъ же самый эффектъ на черной кожѣ, возразилъ Гуго и спокойнымъ движеніемъ высвободился изъ рукъ Лудеака.

Дѣла шли отлично. Шиври вмѣшался въ свою очередь.

-- Вы другъ мнѣ, любезный графъ, сказалъ онъ Гуго, поэтому я имѣю право спросить васъ, до какихъ поръ вынамѣрены оставлять эти капли вина на своихъ щекахъ?

-- Пока не убью этого человѣка!

-- А когда же вы его убьете?

-- Сейчасъ же, если онъ не боится ночной темноты.

-- Пойдемъ! отвѣчалъ Бриктайль.

-- Ты, Лудеакъ, будешь секундантомъ у капитана, сказалъ Цезарь, а я -- у Монтестрюка.

Всѣ вмѣстѣ вышли на улицу; Шиври пропустилъ впередъ Бриктайля и самъ пошелъ передъ Гуго, а Лудеакъ послѣднимъ. Спускаясь по узкой лѣстницѣ въ нижній этажъ трактира, Лудеакъ нагнулся къ уху Монтестрюка;

-- Вѣдь я же васъ предупреждалъ... Надо было промолчать!.... Теперь я дрожу отъ страха.

Скоро пришли къ лампадѣ, горѣвшей предъ образомъ Богоматери, на углу улицы Ленжери, рядомъ съ кладбищемъ Невинныхъ Младенцевъ. Неясный свѣтъ лампады дрожалъ на мокрой и грязной мостовой, звѣзды свѣтили съ неба. Мѣстность была совершенно пустынная. Тамъ и сямъ блисталъ огонь, на самомъ верху высокихъ, погруженныхъ въ сонъ домовъ; между трубами свѣтилъ рогъ мѣсяца, тонкій какъ лезвіе турецкой сабли, и аспидныя крыши сверкали, какъ широкіе куски металла.

-- Вотъ, кажется, хорошее мѣсто, сказалъ Гуго, топнувъ ногой по мостовой, гдѣ она казалась суше и ровнѣй; а тутъ кстати и кладбище, куда снесутъ того изъ насъ, кто будетъ убитъ.

Онъ обнажилъ шпагу и, упершись остріемъ въ кожаный сапогъ, согнулъ крѣпкій и гибкій клинокъ.

Лудеакъ, хлопотавшій около капитана, принялъ сокрушенный видъ.

-- Скверное дѣло! шепнулъ онъ ему. Если хотите, еще можно уладить какъ-нибудь.

Вмѣсто всякаго отвѣта, Бриктайль обратился къ противнику и, тоже обнажая шпагу, сказалъ ему:

-- Помните-ли, я разъ вечеромъ сказалъ вамъ. Берегитесь встрѣчаться со мной! Мы встрѣтились... поручите же вашу душу Богу!...

-- Ну! тебѣ, бѣдный Бриктайль, объ этомъ заботиться нечего: твою душу уже давно ждетъ дьяволъ!

Бриктайль вспыхнулъ и, бросивъ далеко свою шпагу, сталъ въ позицію.

Началась дуэль суровая, твердая, безмолвная; ноги противниковъ прикованы были къ землѣ, глазами они впились другъ въ друга. Оба бойца щупали пока одинъ другаго, не предоставляя ничего случайности; Гуго вспомнилъ полученные когда-то удары, Бриктайль -- тотъ прямой ударъ, который отпарировалъ всѣ его хитрости. Хладнокровіе было одинаково съ обѣихъ сторонъ; искусство тоже было равное. Де Шиври и Лудеакъ слѣдили за боемъ, какъ знатоки, и еще не замѣчали ни малѣйшаго признака превосходства ни съ той, ни съ другой стороны.

Видно было, что Гуго учился въ хорошей школѣ, и рука его, хотя и казалась слабѣй, но не уступала въ твердости рукѣ противника. Удивленный Бриктайль провелъ ладонью по лбу и ужь начиналъ немного горячиться, но еще сдерживалъ себя. Вдругъ онъ прилегъ, съежился, вытянулъ впередъ руку, представляя шпагѣ Гуго узкое и короткое пространство,

-- А! неаполитанская штука! сказалъ Гуго, улыбаясь. Бриктайль прикусилъ губы и, не находя нигдѣ открытаго мѣстечка, куда бы можно было кольнуть остріемъ, вдругъ вскочилъ; выпрямился во весь свой огромный ростъ, зачастилъ ударами со всѣхъ сторонъ разомъ, быстрый какъ волкъ, кружащійся вокругъ сторожевой собаки.

-- А! теперь испанская! продолжалъ Гуго. И та-же улыбка скользнула у него на губахъ.

-- Чортъ возьми! да это мастеръ! проворчалъ Лудеакъ, обмѣнявшись взглядомъ съ Цезаремъ.

Бриктайль быстро пріостановился, весь сжался, укоротилъ руку и, прижавъ локоть, подставилъ противнику изъ своего тѣла какой то шаръ, изъ котораго торчало одно остріе шнаги.

-- А! фламандская!... цѣлый смотръ! сказалъ Гуго.

Вдругъ онъ, не отступая ни на волосъ, перенялъ шпагу изъ правой руки въ лѣвую; Бриктайль поблѣднѣлъ. Онъ напалъ теперь основательно и почувствовалъ царапину въ отвѣтъ.

-- Громъ и молнія! вскричалъ онъ, да эта шпага -- настоящая кираса!

Его удары посыпались одинъ за другимъ, болѣе быстрѣе, но за то менѣе вѣрные и отражаемые повсюду.

-- Манера школьниковъ, на этотъ разъ! сказалъ Гуго.

-- Какъ только онъ потеряетъ хладнокровіе, онъ пропалъ прошепталъ Лудеакъ, наблюдавшій Бриктайля.

Вдругъ Гуго выпрямился, какъ стальная пружина.

-- Вспомни прямой ударъ! сказалъ онъ, и остріе его шпаги вонзилось прямо въ грудь Бриктайлю.

Рейтаръ постоялъ еще съ минуту, опустивъ руку, съ выраженіемъ ужаса и удивленія на лицѣ, потомъ вдругъ тяжело упалъ. Кровь хлынула у него изо рта и брызнула на мостовую; но, сдѣлавъ послѣднее усиліе, онъ подняль голову и сказалъ:

-- Если уцѣлѣю, то берегись!

Голова его упала съ глухимъ стукомъ на землю, ноги судорожно вздрогнули, бороздя грязь, и онъ вытянулся недвижимо.

-- Убитъ! сказалъ Шиври, склонившись надъ нимъ.

Лудеакъ сталъ на колѣни возлѣ тѣла и положилъ руку на сердце, а ухо приставилъ къ губамъ раненаго.

-- Нѣтъ! возразилъ онъ, еще какъ будто бы дышетъ. -- У меня душа добрая и я не могу оставить христіанскую душу умереть безъ помощи. Вдвоемъ съ Цезаремъ они прислонили великана къ столбу, поднявъ ему голову, чтобы его не задушило лившеюся изъ горла кровью. Лудеакъ отдалъ справедливость искусству Монтестрюка и обратясь къ Цезарю, сказалъ ему.

-- Побудь съ нимъ пока, а я побѣгу къ знакомому хирургу, очень искусному въ подобныхъ случаяхъ... Такого молодца, какъ этотъ, стоитъ сохранить.

Когда пришелъ хирургъ съ носилками для раненаго, Гуго поспѣшилъ уйдти. Патруль или просто городовой изъ объѣздныхъ могъ застать его съ окровавленной шпагой въ ножнахъ надъ тѣломъ человѣка при послѣднемъ издыханіи. Лудеакъ посмотрѣлъ, какъ онъ уходилъ на темное кладбище, закутавшись въ плащъ, между тѣмъ какъ хирургъ осматривалъ раненнаго.

-- Не такъ-то, видно, легко намъ будетъ отдѣлаться отъ этого малаго, сказалъ онъ Цезарю... Ужь если капитанъ ничего не могъ сдѣлать, то кто же съ нимъ сладитъ?

-- Я.

-- Со шпагой въ рукѣ?

-- Нѣтъ -- развѣ буду вынужденъ безусловной необходимостью -- но человѣка можно погубить, и не убивая... У меня не одно средство.

-- Гм! я вѣрю только смерти... Знаешь старинную поговорку: убитъ звѣрь -- и ядъ пропалъ...

-- Поговорка основательная и при случаѣ я ее припомню. А пока все, что я могу тебѣ сказать, это -- что если когда-нибудь графъ де Монтестрюкъ женится на Орфизѣ де Монлюсонъ, то это будетъ значить, что Цезаря де Шиври нѣтъ ужь въ живыхъ.

Между тѣмъ хирургъ перевязалъ рану несчастнаго, голова котораго безсильно перевѣшивалась съ одного плеча на другое; прикладывая корпію къ ранѣ, онъ любовался широкой грудью, сильными мускулами, вообще крѣпкимъ сложеніемъ капитана.

-- Да, говорилъ она сквозь зубы, рана ужасная -- весь клинокъ прошелъ черезъ легкое!... прости, Господи! Онъ чуть не насквозь хватилъ! но такой силачъ еще можетъ отойдти -- знавалъ я и не такія еще раны, да и тѣ залѣчивались... Все зависитъ отъ присмотра.

И, взглянувъ на Лудеака, докторъ спросилъ:

-- Куда понесете вы его? Въ больницу? это все равно, что гробъ ему готовить! Есть-ли у него квартира, гдѣ бы можно было слѣдить за нимъ, не теряя напрасно времени и трудовъ?

-- А ручаетесь вы за выздоровленіе?

-- Воля Господня, но если отдадите его мнѣ на руки и если ни въ чемъ не будетъ недостатка, то -- да, можетъ быть...

-- Когда такъ, то берите его и несите ко мнѣ, сказалъ Цезарь носильщикамъ.... Мой домъ и мои люди къ его услугамъ, а если онъ выздоровѣетъ, то вы получите сто пистолей.

-- Это, значитъ, вашъ другъ? вскричалъ хирургъ, идя впереди носилокъ.

-- Лучше чѣмъ другъ -- человѣкъ полезный.

-- А какъ починимъ его, то онъ еще намъ послужитъ, прибавилъ шопотомъ Лудеакъ.