I.
Еще только дрогнули первыя революціонныя тѣни, переходя въ отступленіе, еще съ внѣшней стороны импозантнымъ и потрясающимъ было наступленіе красныхъ силъ, реально уже разбитыхъ, еще, казалось, мѣнялись шансы побѣды на той и другой сторонѣ, и будущее движеніе было неизвѣстнымъ никому,-- а въ русской художественной литературѣ тотчасъ же началась большая и вдумчивая работа по самоанализу, по разслѣдованію и изслѣдованію проносившихся бурь и потрясеній, по раскрытію правды-истины и правды-справедливости во всѣхъ катастрофическихъ событіяхъ великой смуты.
Какъ и всегда, русская литература и на этотъ разъ оказалась безмѣрно-искренней и не отказалась отъ исторической своей тенденціи самобичеванія съ раскрытіемъ души до дна глубокаго, интимнаго. И, не считаясь ни съ какими политическими лозунгами дня, далеко не всегда оправдывавшими откровенный самоанализъ, русская литература до послѣднихъ дней и точно напряженнѣе съ каждымъ днемъ продолжала и продолжаетъ эту большую и отвѣтственную работу по пересмотру всѣхъ революціонныхъ цѣнностей. А ихъ вѣдь накопилось много. Въ тотъ періодъ, когда слагалось и формулировалось революціонное движеніе, его идеи и этика росли въ условіяхъ чудовищнаго нервнаго подъема, подчасъ больного, подчасъ безумно смѣлаго, не считавшагося ни съ какими реальными силами, подчасъ слѣпого, игравшаго "va bank" въ безумномъ азартѣ искренности или авантюризма. Поэтому, помимо объективныхъ, соціальныхъ и политическихъ условій, уже въ области одной психологіи, нѣчто колоссальное представляетъ собою та величина, которая именуется революціоннымъ движеніемъ. И соотвѣтственно этому, колоссаленъ тотъ трудъ, который предприняла наша художественная литература по пересмотру недавнихъ цѣнностей. Онъ начался, повторяемъ, еще въ тотъ моментъ, когда горизонтъ русской жизни былъ залитъ кваснымъ огнемъ крови, пожаровъ, надеждъ и упованій. Онъ начатъ былъ искренно и продолжается до нашихъ дней въ самой интенсивной формѣ съ одною цѣлью -- всю пытливость духа приложить къ тому, чтобы постичь истину въ величайшемъ сдвигѣ русской исторіи.
Самое примѣчательное это то, что значительное движеніе началось какъ разъ въ томъ лагерѣ, который активно и идейно быль ближе всѣхъ къ революціи. Оно началось здѣсь и развивается упрямо и настойчиво, хотя бы дорогой цѣной, ибо, раскрывая прошлое, приходится вскрывать свои раны, приходится касаться самаго близкаго и дорогого и наносить удары своимъ же близкимъ и роднымъ, подчасъ удары въ собственное сердце. Извѣстно вѣдь, что самый вѣрный смертельный ударъ наноситъ своя родная близкая рука.
Какъ же отнеслись къ этому прошлому на другомъ берегу? Въ станѣ противниковъ, въ черномъ лагерѣ мракобѣсовъ, которые поистинѣ учиняли плясъ дикарей надъ каждымъ пораженіемъ революціи, и затѣмъ со скальпами носились въ общественныхъ рядахъ, привѣтствуя каждый кровавый шагъ усмиренія? Начался-ли и въ этомъ лагерѣ, одновременно съ первыми криками о побѣдѣ, и пересмотръ всѣхъ побѣдившихъ цѣнностей и цѣнностей побѣжденныхъ? Искренно, прямо и непосредственно подошла-ли художественная мятель побѣдившаго праваго стана къ врагамъ и къ событіямъ, и постаралась ли она разобраться со всѣмъ объективно и справедливо?
Прошло уже достаточно времени, чтобы подвести итоги и дать отвѣтъ на эти любопытные въ общественно-психологическомъ отношеніи вопросы.
Кстати есть для этого и матеріалъ. Правда, чрезвычайно небольшой матеріалъ. Но надо вѣдь принять во вниманіе, что правый станъ, въ особенности теперешній правый станъ, до убогости бѣденъ какими бы то ни было идейными силами. Если есть у него еще нѣкоторые рессурсы въ видѣ перебѣжчиковъ отъ лѣвыхъ, то вообще у него -- голая нищета. И, обнаруживаясь въ публицистикѣ, эта нищета праваго стана особенно замѣтна и въ его художественномъ творчествѣ, если только можно назвать художественнымъ то творчество, которое въ этой области проявляется.
II.
Мы располагаемъ весьма незначительнымъ матеріаломъ въ этомъ отношеніи, но онъ такъ однообразенъ въ освѣщеніи главныхъ и принципіальныхъ вопросовъ, касающихся цѣнностей, что даетъ достаточное основаніе считать это однообразіе отсвѣтомъ установившагося, окристаллизовавшагося отношенія праваго стана къ событіямъ "неслыханной смуты".
Это отношеніе не имѣетъ рѣшительно ничего общаго съ тѣмъ, какое проявляетъ лѣвый лагерь. Въ послѣднемъ -- яркая пытливость, желаніе дойти до дна истины путемъ какихъ бы то ни было идейныхъ и психологическихъ жертвъ, самообнаженіе и раскапываніе въ нѣдрахъ души хотя бы крупицъ и частицъ правды. А здѣсь -- гордое самодовольство и ликующее празднованіе побѣды. Никакого исканія, мучительнаго, или хотя бы просто исканія, мы не видимъ. Художественная мысль исходитъ отъ тѣхъ же трафаретовъ, отъ которыхъ исходитъ и современная черная публицистическая мысль. Ничего новаго, яркаго, самобытнаго, поэтому, здѣсь нѣтъ. Продолжается примитивный "танецъ отъ печки", повтореніе старыхъ шаблонныхъ мыслей, дешевыхъ, истасканныхъ афоризмовъ, и надоѣвшее всѣмъ пусканіе въ лагерь противника своихъ притупленныхъ націоналистическихъ стрѣлъ. И въ связи съ этимъ, нѣтъ ни атома желанія пересмотрѣть эта трафареты или, по крайней мѣрѣ, жизненно и содержательно ихъ освѣтить, по-новому укрѣпить или хоть ремонтировать. Слѣдованіе публицистическому образцу до такой степени слѣпо, что ведетъ къ повторяемости не только идей у разныхъ авторовъ, но къ повторяемости сюжетовъ, къ повторяемости типовъ героевъ, ихъ стремленій, задачъ и содержанія. Точно всѣ писатели, какъ маляры, вышли изъ одной школы и умѣютъ писать реакціонныя вывѣски и реакціонныя картины однѣми и тѣми же красками, однѣми и тѣми же кистями. Какъ холуйскіе богомазы, они малюютъ одни и тѣ же образа, не подозрѣвая, что это однообразіе слишкомъ бросается всѣмъ въ глаза.
И ни въ чемъ именно художественное ихъ банкротство не проявляется съ особой силой, какъ въ этомъ отношеніи. Художественности у правыхъ беллетристовъ какъ разъ и не обнаруживается. Элементовъ самыхъ простѣйшихъ творчества у нихъ нѣтъ и быть не можетъ, ибо нельзя требовать, чтобы холуйскій богомазъ вдругъ проявилъ себя Рафаэлемъ или Тиціаномъ. Берутъ они, конечно, своимъ главнымъ черновымъ матеріаломъ жизнь, но подходятъ къ ней не какъ творцы и мастера слова, а какъ узкіе наблюдатели, которымъ, въ сущности, все равно, которыхъ жизнь во всей ея громадѣ не интересуетъ, и которымъ, въ силу ихъ предубѣжденности, нужны лишь самыя опредѣленныя части этого матеріала. Защитники свободы искусства и творчества, враги тенденціозности и служебныхъ задачъ творчества, они всѣ подходятъ къ жизни съ черными публицистическими заданіями. И только то обстоятельство, что жизнь сплошь и рядомъ оказывается сильнѣе всякихъ искусственныхъ заданій, дѣлаетъ ихъ произведенія хоть сколько-нибудь переваримыми.
III.
Правая печать уже нѣсколько разъ объявляла о нарожденіи въ ихъ станѣ новыхъ крупныхъ художественныхъ талантовъ. Первокласснымъ художникомъ провозглашенъ былъ И. Родіоновъ, авторъ "Нашего преступленія", первокласснымъ и настоящимъ художникомъ объявленъ С. Фонвизинъ, авторъ романовъ "Въ смутные дни" и "Двѣ жизни". Увѣнчанъ ни болѣе, ни менѣе, какъ лаврами самого Л. Н. Толстого авторъ романа "Святыни" князь Голицынъ-Муравлинъ. Если къ этимъ произведеніямъ присоединитъ "Отчій Домъ" Н. Русова (и его же "Озеро") и "Призраки", романъ, г. Козельскаго, а также романъ В. Олацкаго "Золотые Сны",-- то весь художественный арсеналъ праваго стана будетъ исчерпанъ.
Романъ И. Родіонова въ свое время произвелъ много шуму. О немъ одинаково энергично говорили всѣ лагери нашей литературы. Но громче всѣхъ и больше всѣхъ кричалъ о немъ нашъ правый станъ, найдя своего бога и пророка въ авторѣ произведенія, описавшаго современную деревню. И нужно отдать справедливость автору, онъ на первыхъ порахъ умѣлъ балансировать между правой и лѣвой гранью довольно удачно.
Онъ предпослалъ своему гнетущему и во многихъ отношеніяхъ правдивому роману горячее предисловіе, въ которомъ признавалъ черноту и ужасы современной деревни результатомъ вины правящаго и интеллигентнаго класса, и звалъ культурныя силы на помощь крестьянину, погибающему въ океанѣ невѣжества, бѣдности и жестокости. Это произвело впечатлѣніе, хотя въ самомъ романѣ разсужденія уѣздныхъ интеллигентовъ оказывались въ достаточной мѣрѣ звѣрскими, эшафотными.
Но затѣмъ искренность этихъ призывовъ автора была подчеркнута сообщеніями газетъ объ его культуртрегерской дѣятельности въ деревнѣ, проявившейся въ крѣпостномъ отношеніи къ крестьянамъ, и, наконецъ, г. Родіоновъ слился открыто, уже никого не обманывая, съ черносотенной "Земщиной" и иліодоровщиной черной фазы. И съ тѣхъ поръ онъ, какъ литераторъ, исчезъ. Нельзя же считать литературой его брошюру "Смерть сказкѣ", которая написана въ защиту Иліодора, когда послѣдній истерично, а потому, и лживо обѣщалъ умереть съ голоду въ монастырѣ.
Наибольшій шумъ былъ произведенъ именно этимъ произведеніемъ, къ которому отнеслись съ вниманіемъ и слѣва. Но зато и сошелъ со сцены этотъ мнимый талантъ литературы довольно быстро.
По существу, "Наше преступленіе" далеко не цѣлостное произведеніе, не романъ, не художественная исповѣдь автора. Это больная повѣсть больной деревни, переживающей трагическій кризисъ перехода къ новымъ формамъ жизни. Этотъ кризисъ умѣлѣе, умнѣе и неизмѣримо художественно-талантливѣе творчески воспроизведенъ И. А. Бунинымъ. Но г. Родіоновъ, когда писалъ свое первое произведеніе, былъ далекъ еще отъ политическихъ лагерей и ихъ настроеній, онъ, помѣщикъ и крѣпостникъ, не смотрѣлъ на литературу, какъ на орудіе для произведенія своихъ партійныхъ счетовъ, плановъ и программъ. Писалъ просто и непосредственно. И рисовалъ грамотно съ жизни. А деревня современнаго момента такъ дѣйствительно интересна, и такъ ужасенъ этотъ интересъ, что небольшой фотографичности достаточно, чтобы произвести большое впечатлѣніе.
И именно то, что современная дереівня была фотографически воспроизведена г. Родіоновымъ, причемъ пореволюціонная ея фаза была взята независимо отъ пронесшихся надъ нею бурь, придало свѣжесть "Нашему преступленію" и подкупило критику. Теперь приходится поставить крестъ надъ писателемъ, который предпочелъ участіе въ темной бандѣ валяймарковской арміи независимому положенію литератора.
"Наше преступленіе" стоитъ особнякомъ отъ всей литературы, которую мы отмѣтили выше. У г. Родіонова не было тогда еще обличительныхъ задачъ, и онъ не выходилъ на единоборство съ революціей. Ему поэтому не надо героевъ и героинь, не надо было лучезарнаго націоналистическаго блеска, патріотическихъ фейерверковъ, гремучихъ тирадъ на тему "Громъ побѣды, раздавайся" и вообще парадныхъ идейныхъ выступленій для обличенія инородцевъ и посрамленія революціонеровъ.
Этимъ только и отличается "Наше преступленіе" отъ прочей литературы праваго стана.
IV.
Всѣ романы черносотеннаго содержанія и типа, конечно, являются великосвѣтскими. Неизмѣнно въ нихъ участвуютъ герои и героини самаго высокаго ранга и положенія, украшенные какъ патріотическими добродѣтелями, такъ равно чинами, орденами, звучными титулами и неисчислимыми богатствами. Ничего не подѣлаешь съ художественною мыслью праваго стана. Она ничего не понимаетъ высокаго и красиваго, разъ оно не включено въ высокій чинъ и въ красивый титулъ. Наивно было бы думать, что умудренная опытомъ жизни правая мысль теперь ищетъ для себя новыхъ силъ, независимо отъ происхожденія, титуловъ, орденовъ, придворнаго званія, и т. п. По старой проторенной дорожкѣ идетъ правая мысль, и до сихъ поръ ушла не дальше институтки, весьма полагающей, что блескъ человѣческой личности неизмѣнно зависитъ отъ его мундира и званія.
И вотъ мы видимъ, что идейными защитниками стараго строя, его воинами и моральными адвокатами, а вмѣстѣ съ тѣмъ и идеальными героями правой художественной мысли являются блестящіе представители знати.
Графъ Артуръ Хорватъ ("Въ смутные дни" С. Фонвизина), князь Галицкій и гвардеецъ Мухановъ ("Двѣ жизни" его же), князь Безлатный и крупный чиновникъ Колчинъ ("Святыни", кн. Голицына-Муравлина), князь Волконскій, депутатъ третьей Думы ("Отчій домъ" Н. Русова), князь Лыковъ и вице-директоръ департамента Одинцовъ, ("Призраки" г. Козельскаго) и, наконецъ, князь Борисъ. Чебоксаръ-Туманскій и князь Курицынъ ("Золотые Сны" В. Онацкаго) -- все это модели, точно работы однѣхъ и тѣхъ рукъ. Холуйскіе богомазы одинаковы въ своей мазнѣ. И грубо, топорно, ни съ чѣмъ, кромѣ начальства не считаясь, они намазываютъ оной нелѣпыя фніуры благонамѣренныхъ героевъ спасителей отечества, оплотъ и надежду страны, радость и счастье родины.
Графъ Артуръ Хорватъ мужественъ, смѣлъ, ненавидитъ революцію, презираетъ опасность. Онъ уменъ, красивъ, любимецъ женщинъ. Онъ талантливъ, и его работы является шедеврами и земскаго, и бюрократическаго творчества. Жизнь онъ побѣждаетъ, какъ женщинъ, и является въ то же время идеальнымъ бюрократомъ новаго типа, умнымъ, смѣлымъ и красивымъ.
Князь Безлатный -- старый осколокъ минувшаго, а потому и особенно драгоцѣнный для автора. Онъ имѣетъ незримое вліяніе и проводитъ свои взгляды путями, доступными только немногимъ, путями "звѣздной палаты". И описывая его, кн. Голицынъ точно блѣднѣетъ и становится, если не во фронтъ предъ княземъ Безлатнымъ, то обращается въ согбенную фигуру и всяческими унизительными поклонами рабьяго стиля подчеркиваетъ свое уваженіе и преданность, преданность и уваженіе князьямъ тьмы такого типа. Колчинъ тоже уменъ. Борется лихо со всѣми препятствіями. Издаетъ патріотическій журналъ, который, къ изумленію, окупаетъ себя,-- безъ единой копейки субсидіи. Проводитъ блестяще патріотическіе взгляды и защищаетъ идею русской государственности съ такой талантливостью, которой позавидовалъ бы и Катковъ. Оба героя очень богаты.
Князь Волконскій, депутатъ третьей Думы, изъ крайне правыхъ, насаждаетъ культуру въ деревнѣ и даже настолько благороденъ, что покровительствуетъ элементамъ революціоннымъ. Говорить умныя слова и рѣчи о патріотизмѣ. Безмѣрно богата.
Князь Лыковъ флигель-адъютантъ, всемогущій, безмѣрно богатый -- одного доходу не менѣе четырехъ милліоновъ, -- не сморгнувъ глазомъ, исчисляетъ г. Козельскій. Красавецъ, любитъ женщинъ и любимъ ими безъ конца и мѣры. Благороденъ. Честенъ. Милостивъ. Уменъ. Не довольно-ли?
Князь Борисъ Чебоксаръ-Tyманскій владѣлецъ неисчислимыхъ имѣній по Поволжью. Тоже безмѣрно богатъ. Безчисленныя бюрократическія и родовыя связи. Изумительная карьера. Красавецъ, уменъ. Безконечныя побѣды надъ женщинами. Благороденъ, честенъ...
Словомъ, все по трафарету. Чѣмъ выше захватываетъ авторъ чины и положеніе своего героя, тѣмъ больше и больше награждаетъ онъ его всяческими добродѣтелями, чтобы доказать, что только высокія добродѣтели находятся столь высоко и награждаются тоже столь высоко.
По такому же трафарету нагромождены и женскіе свѣтлые образы. Рецептъ тотъ же старый и избитый. Конечно, всѣ красавицы -- съ дѣвичьими косами длиною въ Панамскій каналъ. Прямо можно было бы устроить конкурсъ между черносотенными авторами на длину косъ ихъ героинь. Можно было бы устроить конкурсъ добродѣтелей дочерей и женъ столь высокопоставленныхъ героевъ. Поистинѣ, ослѣпительна мазня портретовъ этихъ несчастныхъ женщинъ, которыя, навѣрное, въ жизни гораздо проще и привлекательнѣе, чѣмъ изображаетъ ихъ холуйскій мазокъ авторовъ, не считающихся съ чувствомъ мѣры и почему то желающихъ, во что бы то ни стало доказать, что прекрасная русская женщина можетъ быть лишь въ томъ станѣ, гдѣ и о палачахъ говорятъ положительно, какъ о слугахъ государства...
Для полноты характеристики творчества авторовъ необходимо отмѣтить, что ни одинъ изъ нихъ не допускаетъ и мысли о возможности появленія героя изъ другихъ менѣе высокихъ слоевъ и другихъ менѣе высокихъ и отмѣнныхъ добродѣтелей. Только сверху, только князья и графы, только богатые, умные, красивые, титулованные счастливцы призваны бытъ героями дня и данной полосы. Остальные все -- шваль, мерзость, низменность.
Какъ характерна эта ерунда! Она неизгладимо мѣтитъ особою печатью все творчество праваго стана. И какое же идейное и моральное банкротство нужно проявить, чтобы при помощи такихъ образовъ обращаться съ якобы художественнымъ словомъ убѣжденія къ русскому обществу, къ самому демократическому, къ самому безпредразсудочному обществу?
Правда, уличные романы искони вѣковъ не только у насъ, но и у всѣхъ народовъ, неизмѣнно рисовали героевъ исключительно изъ высокой аристократіи. Но улица, -- надо это отмѣтить,-- все же честнѣе и умнѣе черносотеннаго романа, ибо въ уличныхъ романахъ вся эта высокая аристократія фигурируетъ чаще въ роли уголовныхъ преступниковъ, чѣмъ въ роли благородныхъ дѣятелей, рыцарей-ли молодости или резонеровъ подъ старость. Улица оказывается умнѣе именно потому, что она;-- улица, а каждая улица демократична.
V.
Всѣ эти идеальные герои сталкиваются съ революціей и революціонерами, противоставляя имъ, краснымъ, величіе своего духа и своей души. Нужно-ли говорить, какими ничтожными, гнусными и мерзопакостными рисуются всѣ дѣятели революціи? Всѣ они "недоучки, лѣнтяи и часто горькіе пьяницы". Революціонные ряды состояли "изъ болѣзненно возбужденныхъ, въ большинствѣ уродливыхъ людей, неумныхъ каждый въ отдѣльности, въ толпѣ же утрачивающихъ окончательно и малую крупицу разума, отпущеннаго имъ природою". Нашъ русскій народъ никакой свободы не желаетъ и ею тяготится. Если же произошла у насъ революція, то только потому, что въ Россіи существуютъ жиды -- "народъ по своему существу революціонный". И все русское аграрное движеніе произошло, конечно, не на почвѣ земельнаго голода, а только потому, что по лицу земли разсѣяны евреи, которые и основывали среди крестьянъ боевыя дружины. И такую теорію г. Фонвизинъ подтверждаетъ примѣромъ своихъ героевъ: имѣнье Муханова было разграблено крестьянами по наущенію еврея Эльквича, во время скрывшагося.
В. Опацкій рисуетъ революціонеровъ, какъ наглыхъ лжецовъ, мистифицирующихъ массы, живущихъ сыто, буржуазно и равнодушно къ чужимъ несчастіямъ. Революціонеры первые уходятъ съ поля сраженій. Революціонеры трусы и предатели. Вербуютъ они себѣ послѣдователей путемъ обмана. Прикрываются культурными цѣлями, оказываютъ денежную поддержку и въ концѣ-концовъ такъ опутываютъ своими сѣтями невинныхъ людей, что тѣ попадаютъ въ паутину, точно мухи. А затѣмъ, подчинивъ и покоривъ себѣ такихъ слабовольныхъ людей, революціонеры посылаютъ ихъ на убой, насиліемъ заставляя совершать террористическіе акты. Во главѣ революціонной толпы идутъ обыкновенно "несказанной" красоты флагоносицы. Г. Опацкій неизмѣнно подчеркиваетъ, что такія красавицы бросаются въ революцію послѣ того, какъ прожигаютъ свою жизнь въ качествѣ незарегистрированныхъ проститутокъ. Кн. Голицынъ-Муравлинъ корень зла видитъ въ евреяхъ и громитъ "жида" при всякомъ удобномъ и неудобномъ случаѣ.
Въ "Призракахъ" героемъ-революціонеромъ является студента Башиловъ, конечно, старый студентъ, засидѣвшійся въ университетѣ, грязный, уродливый, въ красной рубахѣ. Онъ агитируетъ среди крестьянъ и тоже вызываетъ безпорядки. За Башиловыми стоятъ публицисты въ роли Мовши Кнута, который пишетъ, конечно, подъ самымъ православнымъ псевдонимомъ. Радикалы, вродѣ выводимыхъ авторомъ Громовыхъ, мечтаютъ лишь о собственности, каковую и пріобрѣтаютъ женитьбой или безчестными сдѣлками при помощи, конечно, неизмѣннаго "жида". У г. Русова революціонерки занимаются тѣмъ, что пьютъ ликеры, разсматриваютъ порнографическія карточки и затѣмъ, снимая съ себя одежды, предлагаютъ кавалерамъ сравнивать ихъ съ картинками..
Не только революціонеры, но и вообще все культурное русское общество, вся оппозиція рисуется холуйскими богомазами, какъ какой-то Бедламъ. Во главѣ оппозиціоннаго политическаго салона въ Петербургѣ, въ описаніяхъ г. Опацкаго стоитъ распутница, мѣняющая любовниковъ и наживающая отъ нихъ себѣ состояніе. Ее окружаетъ такая же молодежь. Красивыя женщины проповѣдуюгь радикальные взгляды, чтобы ловить себѣ побогаче содержателей. Молодежь подъ видомъ политики занимается любовью, чуть-ли не лиги любви открываетъ. Лигу любви, впрочемъ, нашелъ, но не въ столицѣ, а въ провинціи, г. Русовъ и описалъ ее слабо по-дѣтски, очевидно, по наслышкѣ.
Такова холуйская мазня всѣхъ этихъ авторовъ. Ни въ одномъ романѣ мы не встрѣтили попытки серьезно отнестись къ революціонному движенію или къ ея отдѣльнымъ представителямъ. Грубо по-бурсацки дѣлается вселенская смазь всѣмъ революціонерамъ, и единымъ махомъ они низводятся на степень неосмысленныхъ животныхъ, которыя бросаются въ огонь революціи по глупости или же преслѣдуя корыстные интересы. Ни въ одномъ романѣ не видно и слѣда какихъ-либо идейныхъ увлеченій революціонеровъ, идейной борьбы между ними, партійныхъ разногласій. Великосвѣтскіе авторы, судящіе о революціи по "Рус. Знамени" и "Земщинѣ" и не имѣющіе, очевидно, никакого представленія о смутномъ движеніи, считали возможнымъ, конечно, писать о невѣдомыхъ имъ предметахъ... Ниже мы укажемъ, какіе въ согласіи съ подобнаго рода этикой литературные пріемы борьбы употребляютъ авторы, не брезгающіе никакими средствами для уничтоженія своихъ противниковъ.
VI.
Художественная мысль, какъ бы свободно она ни увлекалась фантазіей, все же прикована прочными цѣпями къ землѣ, къ земному, къ реальнымъ условіямъ. Этой связанностью въ особенности отличаются дарованія бѣдныя, скромныя, небольшія. Фантазія требуетъ большого дара. Простая выдумка считается уже признакомъ таланта. А маленькіе холуйскіе богомазы... куда ужъ имъ и мечтатъ-то о полетахъ фантазіи или творческомъ претвореніи жизни въ высшихъ аналитическихъ или синтетическихъ образахъ?.. Справиться бы только съ фотографіей жизни, воспріять ее грамотно, не криво, а похоже на правду. И этого вполнѣ достаточно. Послѣднимъ условіямъ, конечно, удовлетворяютъ всѣ авторы черносотенныхъ романовъ. Творчества, конечно, въ нихъ нѣтъ ни атома. Есть только небольшія способности зафиксировать грамотно перомъ нѣкоторыя жизненныя очертанія.
Эта-то зависимость отъ жизни создаетъ весьма любопытное явленіе. Какъ ни порываются авторы создать свѣтлыми, прекрасными и идеальными своихъ героевъ-боговъ, какими яркими мазками ни расписываютъ они доблести героевъ, добродѣтели ихъ и всякаго рода качества, все же жизнь врывается и портитъ краски, дѣлаетъ ихъ тусклыми, рветъ порой полотно, и тамъ, гдѣ должно сіять ослѣпительное солнечное сіяніе, вдругъ начинаютъ растекаться мрачныя похоронныя пятна.
И герои, противъ воли авторовъ, теряютъ свое красивое опереніе и представляются довольно-таки подозрительными. Фонвизинскій герой, напримѣръ, который проявляетъ столько добродѣтелей и доблестей, въ концѣ концовъ оказывается холоднымъ, расчетливымъ Гальтиморомъ. Его патріотическая дѣятельность развивается параллельно, съ дѣятельностью "феминистской". И не столько интересы родины и борьба съ революціей, сколько женщины, опредѣляютъ всю жизнь Хорвата. И онъ относится чисто зоологически къ женщинѣ. Не проходитъ мимо ни одного красиваго существа, чтобы своимъ разбойнымъ наскокомъ не овладѣть ею. Дѣйствуетъ грубо, по-хамски, дерзко. Прекрасную дочь Муханова онъ влюбляетъ въ себя опытными пріемами стараго Донъ-Жуана. Молодая дѣвушка покоряется этому гипнозу. Она выходитъ замужъ за Хорвата, уѣзжаетъ съ нимъ заграницу и здѣсь погибаетъ отъ случайной пули. А доблестный патріотъ и герой немедленно, въ буквальномъ смыслѣ этого слова, отъ трупа молодой жены убѣгаетъ къ американкѣ, съ которой у него начался флиртъ. Эта отвратительная сцена является и заключительной въ романѣ и хорошо характеризуетъ героя-патріота...
Князь Лыковъ у Козельскаго, владѣя чуть ли не милліардами, держитъ у себя на службѣ мерзавца-управляющаго, который всячески эксплоатируетъ крестьянъ. Князь отлично это понимаетъ. Князь знаетъ, что этотъ нѣмецъ -- воръ. Князь знаетъ, что нелѣпо запрещать, напримѣръ, крестьянамъ собирать ягоды въ барскомъ лѣсу и штрафовать за это крупными суммами. Князь все это знаетъ и тѣмъ не менѣе просьбы крестьянъ не удовлетворяетъ, чтобы не показаться слабымъ. А когда толпа начинаетъ бунтовать, то князь, изображаемый авторомъ умницей, тонкимъ и чуткимъ, выходитъ къ крестьянамъ и грозно кричитъ: "на колѣни!", конечно, проваливаясь съ этимъ старымъ рецептомъ усмиреній. Зато великодушный князь, желающій ягодъ для крестьянъ, не стѣсняясь, даритъ большое имѣніе брату невѣсты, проигравшему въ карты и женины деньги, и казенныя средства...
Князь Чебоксаръ-Туманскій обольщаетъ въ молодости крестьянку. Оставшагося послѣ ея смерти мальчика онъ бросаетъ на произволъ судьбы, принявъ только мѣры къ его усыновленію третьимъ лицомъ, тоже крестьяниномъ. И вотъ въ концѣ концовъ этотъ самый великолѣпный, умный и сердечный князь подписываетъ, въ качествѣ военнаго судьи, смертный приговоръ своему сыну отъ крестьянки. Сознавая, какъ случайно его фактическій сынъ попалъ въ революцію, и какъ далекъ онъ, въ сущности, отъ того преступленія, какое совершилъ, и которое, по своимъ моральнымъ взглядамъ, отрицалъ великолѣпный князь по словамъ автора, тепло думавшій въ теченіе всей жизни о своей первой любви, лѣниво похлопоталъ за сына у генералъ-губернатора, и дѣло тѣмъ и ограничилось. Сына повѣсили. Князь успокоился.
VII.
Если таковы главные герои, то какъ же относятся неосмотрительные авторы къ неглавнымъ героямъ, къ антуражу, къ тому великосвѣтскому обществу, которое является солью земли русской, которое свято бережетъ святые завѣты старыхъ устоевъ, которое стоить на стражѣ интересовъ Россіи, защищаетъ ее отъ лютыхъ вороновъ революціи?
Жизнь заставляетъ черносотенныхъ авторовъ, несмотря на всѣ опредѣленныя заданія, не лгать. Ничего не подѣлаешь. Жизнь сильнѣе заданій. И какъ бы черносотенные авторы ни пытались прикрасить своихъ людей своего круга, изъ этой работы ничего не выходить. Холуйскіе богомазы яркими, бьющими въ глаза пятнами изукрашиваютъ и все то почтенное общество, которое должно быть опорой великой Россіи. И что это за общество?! Да это Бедламъ, удвоенный, утроенный, предъ которымъ всѣ самые черные пороки революціонеровъ кажутся ничтожнѣйшими изъ ничтожныхъ.
Здѣсь поистинѣ судьба настигаетъ черную сотню. И ихъ предшественники, кн. Мещерскій, Маркевичъ, Орловскій,-- всѣ они попадали въ ту же западню жизни. Какъ ни старались они фантазировать, все же высокая аристократія въ общемъ въ ихъ романахъ описана самыми убійственными красками. Наиболѣе вѣрные смертельные удары нанесены какъ разъ дружеской рукой.
Такіе же смертельные удары наносятъ и черносотенные авторы новаго поколѣнія. Поистинѣ жутко становится за тотъ міръ, который они описываютъ. И это тѣ, которые управляютъ страной, которые держатъ въ своихъ рукахъ судьбы народовъ, которые могутъ направить корабль по любому курсу, хотя бы въ пучину, хотя бы въ пресвѣтлый рай? Неужели это они, таинственныя и неизвѣстныя намъ силы, которыя теперь, напримѣръ, празднуютъ свой реакціонный бенефисъ, и которыя накладываютъ свое тяжкое veto на всѣ живыя устремленія Россіи?
Да, это именно тѣ элементы. И густыми черными красками, не жалѣя ни красокъ, ни лицъ, описываютъ наши авторы жизнь устоевъ россійскаго государства, его цвѣтъ и гордость, словно похороны совершаютъ и панихиду поютъ.
В. Опацкій рисуетъ губернаторовъ на окраинахъ и весь чиновный синклитъ, какъ сплоченную шайку для защиты своихъ грубыхъ интересовъ. Никакая борьба никакими легальными путями съ ними невозможна. Честный человѣкъ долженъ сдаться и уйти. Ни большое личное вліяніе, ни рѣдкая протекція не спасаетъ честнаго человѣка отъ необходимости капитулировать предъ бюрократіей, которая гнеть подъ свою основу всѣхъ и каждаго. Старыя, конечно, это истины, но ихъ настойчиво проповѣдуютъ даже черносотенные писатели. Тотъ же авторъ въ роли генералъ-губернатора въ западной окраинѣ рисуетъ князя Курицына, дурака первостатейнаго, жестокаго и тупого, почти животное.
У г. Козельскаго опора и столбъ отечества, директоръ департамента Одинцовъ, пишущій докладныя записки на тему о всеобщемъ обузданіи, является форменнымъ воромъ. Получивъ полную довѣренность отъ сестеръ своей жены, онъ тайно отъ нихъ, но съ согласія своей жены, продалъ ихъ имѣніе и деньги присвоилъ себѣ. Сестеръ онъ постоянно обманывалъ, разсказывая всякія были и небылицы о причинахъ упадка доходности ихъ имѣній, и даетъ имъ гроши, такъ какъ вырученныя за имѣніе суммы давно уже растрачены. Его сынъ -- мотъ и картежникъ, спустившій имущество своей жены и за путавшійся до того, что забирается черезъ товарища въ казенный сундукъ.
Князь Голицынъ-Муравлинъ безпощаденъ по отношенію къ высшей бюрократіи. Если, съ одной стороны, онъ рисуетъ инородческое засилье въ чиновничествѣ, то съ другой, онъ рисуетъ и чиновниковъ вообще, независимо отъ національности. И вся эта правящая клика представляетъ ораву людишекъ, какіе бы громкіе чины они ни носили, людишекъ, которые ничего не дѣлаютъ, плюютъ на интересы страны, думаютъ только о наградахъ, повышеніяхъ, вѣчно куютъ интригу, и сами попадаютъ въ ея сѣти.
Князь Безлатный, который играетъ громадную роль при дворѣ, и который рисуется авторомъ, какъ идеальная свѣтлая личность, своему крестнику Колчину даетъ такой благоразумный совѣтъ: "въ политикѣ нужны честные люди, но такіе, которые согласны сдѣлать подлость". И этотъ афоризмъ авторъ влагаетъ въ уста героя, котораго онъ превозноситъ выше облака ходячаго. Ужъ если идеальныя и свѣтлыя личности не брезгаютъ такими истинами въ своемъ багажѣ, то что же думаетъ и какую мораль для себя вырабатываетъ вся эта чиновная знатная армія, ютящаяся около сильныхъ міра сего и думающая только о томъ, чтобы сломать кому-нибудь шею, чтобы не сломить ея себѣ самому?
Авторъ романа націоналистъ. Онъ угощаетъ читателя цѣлыми рѣчами въ націоналистическомъ тонѣ и духѣ, и "жидамъ" и инородцамъ достается отъ него едва-ли не на каждой страницѣ. Въ идейномъ отношеніи націонализмъ князя Голицына не ушелъ дальше самаго элементарнаго разжевыванія пресловутой тріады николаевской эпохи. Съ серьезнымъ видомъ авторъ мелко философствуетъ на эту тему и повторяетъ то, что мы и до послѣднихъ дней слышимъ отъ философовъ правой, совершенно неподвижной мысли. Характерно то, что авторъ признаетъ, однако, безсиліе своихъ идей, и для вящаго успѣха націонализма онъ дѣлаетъ нѣсколько рискованныхъ опытовъ. Сначала изображаетъ рядъ лицъ чиновнаго міра въ весьма отрицательныхъ краскахъ, прямо именуетъ ихъ глупцами, а затѣмъ глупыхъ-то загоняетъ въ свой націоналистическій станъ. Ихъ убѣдили идеи г. Голицына!..
С. Фонвизинъ заинтересовался высшей военной средой. Той средой, члены которой, продѣлавъ блестящую военную карьеру, затѣмъ успокаиваются, выходятъ въ отставку, а затѣмъ, работаютъ уже, какъ "штафирки", но въ должностяхъ губернаторовъ, предводителей дворянства, кандидатовъ въ министры и прочее. Дворянство,-- разсуждаетъ авторъ,-- отдаетъ военной средѣ весь свой цвѣтъ. Что же представляетъ собою этотъ цвѣтъ, какую жизненную школу онъ проходитъ, и съ какой подготовкой является затѣмъ въ страну въ качествѣ мирныхъ культурныхъ работниковъ?
И въ романѣ "Двѣ Жизни" авторъ безжалостно, съ тѣмъ реализмомъ, какой свойственъ людямъ, не задающимся никакой цѣлью и не связаннымъ никакими заданіями, рисуетъ жизнь, бытъ, нравы золотой военной молодежи. Все офицерство г. Фонвизина сплошное уродство. Офицеры у него какіе-то аппараты для воспріятія алкоголя въ любомъ количествѣ и покупныхъ женскихъ ласкъ, для устройства выгодной женитьбы и карьеры. Ни одного свѣтлаго пятнышка, ни одной тоскующей души. Ни одной думающей головы. Сплошная зоологія, хотя и сильно вызолоченная.
Черносотенный романъ здѣсь становится радикальнымъ. Въ самомъ красномъ станѣ, пожалуй, и не могли бы, по незнанію, дать такія убійственныя характеристики военной золотой молодежи. И г. Фонвизинъ даетъ эти характеристики, правда, написанныя еще до революціи, но все же по своему смыслу точно сдѣланныя именно подъ боевымъ вліяніемъ той полосы.
Авторъ очень рѣзко описываетъ нравы и обычаи военной среды во всѣхъ положеніяхъ, и во всѣхъ положеніяхъ его герои дѣйствуютъ отталкивающе. И нѣкоторыя картины автора прямо великолѣпны. Вотъ, напримѣръ, пасхальная заутреня въ самой аристократической церкви Петербурга -- въ церкви Удѣловъ. Предъ вашими глазами какая-то вакханалія, въ которой только не достаетъ веселой музыки, и въ которой не одна военная аристократія, но и аристократія вообще блестяще выполняетъ свою роль. Ученіе въ манежѣ; полу балъ съ дамами полусвѣта; завтракъ по случаю удачной помолвки товарища по полку; разъѣздъ изъ Михайловскаго театра; ужинъ у Кюба; вакхическій вечеръ въ святую пятницу, устроенный офицерами съ такими именами, что присутствующій при разсказѣ объ ихъ похожденіяхъ генералъ чуть не падаетъ въ обморокъ; уличная расправа пьянаго офицера со случайнымъ прохожимъ и т. д.,-- все это ярко, жизненно и даже сильно написано. Но г. Фонвизинъ, вѣроятно, и не подозрѣваетъ, какъ онъ сильно постарался о водѣ на чужую мельницу. И если бы у него была логика, онъ понялъ бы, какую связь имѣютъ картины, описанныя имъ въ "Двухъ жизняхъ", съ картинами романа "Въ смутные дни". Но г. Фонвизинъ -- чиновникъ, и въ въ художественной литературѣ онъ знаетъ факты, но не понимаетъ обобщеній.
VIII.
Трудно найти какую-нибудь общую идейную положительную базу во всѣхъ этихъ произведеніяхъ. На черныхъ знаменахъ ихъ написаны извѣстныя слова, но вѣдь это не философія. Но все же, когда героямъ приходится разсуждать, высказывать что-либо созидательное, они стараются надѣть на себя культурныя одежды и, въ сущности, отгородиться отъ погромной черной сотни. Слегка обозначается общій идеалъ ихъ -- золотая умѣренная середина. Даже г. Фонвизинъ, признающій и смертную казнь -- немедленно на мѣстѣ преступленія -- и всякаго рода насиліе, все же говоритъ о культурѣ и настаиваетъ на необходимости созидательной, близкой къ прогрессивной работѣ на мѣстахъ. Онъ даже рисуетъ двухъ идеалистовъ, которые будто бы бросили блестящія карьеры, чтобы отдаться служенію крестьянскимъ интересамъ.
Князь Голицынъ-Муравлинъ, травя инородцевъ на каждой страницѣ, все же старается убѣдить читателей, что онъ противъ погромовъ, что онъ защищаетъ каждаго иновѣрца, признаетъ его равноправіе, лишь бы только иновѣрецъ не притворялся съ враждебными цѣлями русскимъ. Князь отводитъ цѣлыя страницы для разсужденій своего героя Колчина о плодотворности реформъ. Конечно, все это лисьи и волчьи упражненія въ государственномъ правѣ, и кто имъ повѣритъ? Но интересно то, что, борясь всячески съ революціей, эти беллетристы темнаго лагеря все же открещиваются отъ Валяй-Марковыхъ. В. Опацкій находитъ даже нѣсколько положительныхъ словъ по адресу революціи. Онъ идетъ дальше всѣхъ авторовъ въ своихъ требованіяхъ къ интеллигенціи; онъ ждетъ и надѣется на какой-то творческій въ ней переломъ. Его герой не удовлетворенъ ни реакціей, ни революціей. И хотя, въ сущности, неизвѣстно, чего онъ хочетъ, но все же онъ пламенно настаиваетъ на развитіи прогрессивныхъ формъ жизни. Опять-таки и здѣсь одна словесность, потому что какой же прогрессъ, когда и родного сына влекутъ на эшафотъ?
Только одинъ г. Русовъ проповѣдуетъ какую-то всеобщую аморальность, звѣриную нравственность и распущенность. Но г. Русовъ -- вообще исключеніе изъ писательской среды. Онъ весьма своенравенъ и представляетъ собою типичный образецъ разложенія русской интеллигентщины, такъ хорошо подмѣченнаго и воспѣтаго Сашей Чернымъ. Въ сущности, герой г. Русова -- ренегатъ, убѣжавшій отъ революціи и сдѣлавшійся затѣмъ нигилистомъ въ самомъ первобытномъ смыслѣ этого слова.
IX.
Любопытно отмѣтить, для обрисовки моральнаго лика черносотенной литературы, нѣкоторые этическіе пріемы, пускаемые въ ходъ для уязвленія противниковъ.
Г. Фонвизинъ, вообще не стѣсняющійся въ своемъ романѣ "Въ смутные дни" использовать дѣйствительный злободневный матеріалъ, вродѣ агентскихъ телеграммъ, газетныхъ корреспонденцій, допускаетъ на свои страницы даже цѣлые протяженно-сложенные доклады въ защиту принципа единоличной земельной собственности, въ обличеніе принципа принудительнаго отчужденія. Но въ то же время авторъ не стѣсняется пользоваться и инсинуаторскимъ матеріаломъ.
Рисуя вообще чиновниковъ, какъ образецъ храбрости, честности и смѣлости дѣйствій,-- это въ революціонную-то полосу!-- г. Фонвизинъ, между прочимъ, въ видѣ исключенія, рисуетъ фигуру вице-губернатора Коцена, мягкаго, добродушнаго, слабаго, кроткаго и совершенно неспособнаго администратора. Этотъ Коценъ выѣзжаетъ на мѣсто крестьянскихъ безпорядковъ, которые ему поручено усмирить. Коценъ ничего бъ этомъ отношеніи не дѣлаетъ, а между тѣмъ, писатель Вихляевъ обращается къ нему съ открытымъ письмомъ, въ которомъ осуждаетъ мнимыя жестокости, учиненныя Коценомъ. Возбужденный этимъ письмомъ революціонеръ убиваетъ Коцена.
Читатель, конечно, пойметъ, что въ этомъ эпизодѣ г. Фонвизинъ пустилъ свою стрѣлу въ писателя, въ сравненіи съ которымъ самъ г. Фонвизинъ -- только ничтожество. Рѣчь идетъ о В. Г. Короленкѣ, авторѣ открытаго письма къ статскому совѣтнику Филонову, который, на правахъ вице-губернатора, дѣйствительно, чрезвычайно жестоко усмирялъ крестьянскіе безпорядки. Исторія эта ясно, подробно до всѣхъ деталей разсказана въ извѣстной брошюрѣ В. Г. Короленко "Сорочинская трагедія". Выяснена она также и судебными властями, которыя прекратили всякое преслѣдованіе В. Г. Короленко. И тѣмъ не менѣе "писатель" Фонвизинъ пытается выступить противъ настоящаго писателя съ инсинуаціей, прикрывшись храбро псевдонимами и ложью...
H. Н. Русовъ -- вотъ это ужъ полный "жманфишистъ". Этому писателю на все наплевать. Проповѣдуя устами своего героя Глинскаго карамазовское "все позволено", Русовъ и самъ позволяетъ себѣ больше, чѣмъ многое. Такъ онъ совершенно безцеремонно пользуется въ своемъ "романѣ" писательскими именами, очевидно, только въ надеждѣ на скандалезность. Иного мотива быть не могло.
И вотъ, чтобы придать пикантность своему роману, г. Русовъ, описывая описанныя до него гораздо талантливѣе религіозныя собесѣдованія въ московской "Ямѣ", даетъ затѣмъ картину религіозно-философскаго собранія въ Москвѣ, въ литературно-художественномъ кружкѣ. И докладчика, и нѣкоторыхъ присутствовавшихъ авторъ называетъ подлинными именами, не опуская случая поинсинуировать въ стилѣ скворцовскаго "Колокола". Въ уѣздномъ городѣ онъ попадаетъ будто бы въ лигу любви, основанную учительницей, съ которой Глинскій познакомился въ Петербургѣ у извѣстнаго писателя, называемаго авторомъ опять-таки полнымъ именемъ. И здѣсь же приводится скандальный разсказъ о томъ, какъ извѣстный поэтъ (полная фамилія) назвалъ чортомъ извѣстнаго писателя (полная фамилія) и вытащилъ его на середину комнаты за вихры. Описываетъ г. Русовъ лигу любви и называетъ ея богомъ-покровителемъ извѣстную писательскую фамилію. Потомъ этотъ богъ былъ смѣненъ поэтомъ -- опять полное имя! Описываетъ затѣмъ г. Русовъ посѣщеніе Л. Н. Толстого и вкладываетъ ему въ уста такой афоризмъ: "я не понимаю, какъ можно любимой дѣвушкѣ задирать подолъ"...
Романъ посвященъ С. Н. Булгакову. Плоховато ему чувствуется отъ этакого посвященія...
X.
Съ чисто-художественной стороны напрасно стали бы мы искать какихъ-либо блестокъ во всѣхъ этихъ произведеніяхъ. Они всѣ удивительно шаблонны, однообразны, неярки, съ тугимъ стилемъ, казенными варварскими оборотами, безцвѣтностью канцелярскихъ докладовъ. Даже наиболѣе литературный изъ всѣхъ авторовъ князь Голицынъ-Муравлинъ написалъ, въ сущности, не романъ, а докладъ о развитіи идей націонализма, о препятствіяхъ, имъ чинимыхъ, и мѣрахъ для устраненія оныхъ. А попутно разсказалъ два-три любовныхъ эпизода и нарисовалъ рядъ кричащихъ типовъ журналистовъ, конечно, съ православными фамиліями, но изъ евреевъ. Авторъ "закатываетъ" такіе періоды, что безъ передышки его романа читать нельзя. А въ длинныхъ рѣчахъ и соображеніяхъ его героевъ приходится застревать, какъ въ трясинѣ.
Прочія произведенія въ томъ же духѣ, только развѣ болѣе наивны. Вообще наивность и шаблонъ -- главныя отличительныя черты есѣхъ этихъ произведеній. До сихъ поръ только въ этихъ романахъ мы встрѣчаемъ такіе изветшавшіе пріемы, какъ спасеніе ребенка изъ горѣвшаго дома, продѣланное героемъ для того, чтобы побѣдить непобѣдимое женское сердце; неизмѣнные скучные и глупые дневники, длинныя письма. Раненаго героя приносятъ въ домъ родителей дѣвушки, и она, ухаживая, влюбляется въ больного и т. д. Всѣ эти пріемы совершенно дѣтскіе, обличающіе только авторскую безпомощность, отсутствіе всякой выдумки и еще болѣе -- отсутствіе техники. Чтобы одолѣть всѣ эти произведенія, нуженъ, дѣйствительно, нѣкій героизмъ, если къ тому не побуждаетъ профессіональная обязанность.
Мы не знаемъ судьбы этихъ произведеній въ читающей публикѣ. Кажется, только одинъ Фонвизинъ обратилъ на себя вниманіе, и хоть сколько-нибудь читаемъ, благодаря военнымъ разсказамъ. Остальные, повидимому, покрываются пылью на полкахъ, какъ и вся наша патріотическая литература, существующая лишь благодаря субсидіямъ.
Тяжкій рокъ у праваго стана. Даже приличнаго писателя не могъ онъ создать, даже приличнымъ именемъ прикрыться. А эта средняя сѣрая армія пишущихъ по назначенію богомазовъ въ своемъ точно чиновномъ усердіи рѣшительно портитъ всѣ планы и предположенія. Вмѣсто черносотеннаго творчества получается нѣчто среднее, а подчасъ и такое, что противный лагерь прочтетъ съ удовольствіемъ. Ничего не подѣлаешь противъ рока. Литература, которую вопреки Духу Святому хотятъ приневолить и заставить служить князьямъ тьмы, перестаетъ быть литературой. Она вноситъ только разрушеніе въ свою среду и нисколько не ослабляетъ силы враговъ, на которыя она обрушивается. Съ такой литературой правый лагерь не въ состояніи завоевать себѣ ни атома успѣха.
Ал. Ожиговъ.
"Современникъ", кн. XI, 1913 г.