"Речь", 1910, 14 октября

Все чаще и чаще замечается сейчас увлечение экзотикой. Она манит, соблазняет нас, уставших от быта, от игры настроениями, от подчас кустарной метафизики или лишенной содержания стилизации.

От первого артистического кабаре при театре Веры Федоровны**, от самого этого театра через длинный ряд случайными рамповыми огнями вспыхивавших театров "Стиля", "Лукоморья", "Черного кота" и проч.*** тянется прихотливая и претенциозная линия порывов в страну экзотики, чудотворную, неизведанную, полную волнующих обещаний и надежд. До сих пор, однако, страна эта была для всех, ее видавших, скалистым пустынным островом. Ни райских птиц с золотыми перьями, ни хрустальных замков, ни опьяняющих миражей никто не нашел. Экзотика оставалась легендой, неоправданной и недостоверной.

Она не оправдалась, не стала достоверной и вчера, когда торжественно, при щелканье шампанских бутылок, разносимых странными официантами в полумонмартрских, полунижегородских куртках, распахнулись двери нового дома, построенного в чаянии ее постижения, "Дома интермедий".

"Расписаны были кулисы пестро", труда и старания вложено много, немало, быть может, и нежного дарования, но вместе с синеватым дымом разрешенных папирос таяли и расплывались впечатления, никто не забыл жизни, веселый смех звучал пусто, а антракты были молчаливы и грустны. Маленький шаг вперед был все же сделан.

Устроители интермедий поняли, что соблазн экзотики исходит не от воплощения индивидуалистической фантазии, как в "Балаганчике" Блока, а от подчеркивания и выявления фантазии объективной, смешивающейся с действительной, конкретной жизнью.

От понимания ее до совершенного ее воплощения -- дистанция огромного размера, перешагнуть которую вчера не удалось, да и вряд ли удастся так скоро, но тем не менее в "Шарфе Коломбины", пантомиме Шницлера, чувствовалось много верно и хорошо прочувствованных штрихов, приближающих к цели.

Несколько напоминающий постановку "Балаганчика" второй акт пантомимы по группировке фигур, прихотливому гриму, темпу и несколько нарочито дерзновенным выпадам актеров вперед за занавес представил зрелище очень интересное и почти новое.

Очень хорош финал третьего действия, где мертвый Пьеро, искусно посаженный Арлекином, держит в охладевшей руке стакан с игристым вином, а безумная умирающая Коломбина, прижимаясь к его ногам и подымая свой бокал, как бы в ответный тост мертвецу, сидит тихо и неподвижно, пока игривый танцевальный аккорд, ворвавшаяся веселая орава, брошенные лепестки цветов не превращают мрачной тишины в безудержный шум и веселье. Толчок, и Пьеро опрокидывается, разбиваясь, падает бокал, и белая длинная фигура покрывает мертвую Коломбину.

Желанное впечатление достигается вполне благодаря инсценировке Доктора Дапертутто, как значится в программе, певучему замыслу автора, великолепной игре Гибшмана и милой игре Альбова и Хованской****.

Перед пантомимой и после нее ставились на сей раз довольно тусклые безделушки Кузмина.

Минутами было немного скучно, минутами -- немного веселее.

Негритянская трагедия Потемкина задумана на тонкий смех, выполнена на смех грубый. Момент негритянского танца кругом дрыгающего ногами повешенного, при всей нелепости обстановки, тем не менее неприятен. Это безусловная погрешность против художественного вкуса.

Гибшман, объясняющий действие на сцене и переводящий бессмысленные английские слова, и здесь очень хорош.

Следовал дивертисмент, длинный, длинный -- до трех часов.

12 октября 1910 года в театре малых форм "Дом интермедий" (на Галерной улице) была показана премьера пантомимы "Шарф Коломбины" (первый вариант); "транскрипция" пьесы А. Шницлера, как указано в афише, принадлежала Доктору Дапертутто. Музыка П. Донаньи. Постановка танцев: С. М. Надеждин, В. И. Пресняков, А. Р. Больм. Художник Н. Н. Сапунов. При распределении ролей был применен необычный принцип: здесь и актеры императорской труппы (как Е. Тиме), и эстрадные исполнители (как К. Гибшман), и живописцы (А. Яковлев, В. Шухаев), режиссер Александринского театра, выпускник режиссерского класса Вл. И. Немировича-Данченко при МХТ Н. Петров (под псевдонимом Коля Петер) и другие.

Весной 1911 года пантомима была показана труппе Московского Художественного театра. К. С. Станиславский назвал постановку "великолепной" {472} (см.: Виноградская И. Н. Жизнь и творчество К. С. Станиславского: Летопись. Т. 3. М., 1974. С. 271).

Критика в целом высоко оценила пантомиму. Ю. Беляев, например, отмечал в постановке переключение планов, сущностное для мейерхольдовского понимания гротеска: "Небывалое пополам со смешным, кукольное с человечным -- вот рецепт талантливого Доктора. Что-то кошмарное a la Гофман чудилось на балу в сложных группах танцующих, в гримасничающем дирижере, в кричащей пестроте кукольного домика" (Беляев Юр. Вечер в "Доме интермедий" // Новое время. 1910. 15 октября).

** -- Имеются в виду "субботы", которые проводились в Драматическом театре В. Ф. Комиссаржевской и в которых участвовали символисты, мирискусники, сторонники разных течений нового искусства.

*** -- "Стиль", "Черный кот" -- театры малых форм.

Театр-кабаре "Лукоморье" был организован в 1908 году при Петербургском театральном клубе. В комиссии по созданию театра состояли В. Э. Мейерхольд, Ю. М. Юрьев, А. Н. Бенуа, А. М. Ремизов, С. А. Городецкий, М. В. Добужинский. В спектаклях участвовали студийцы "Аудитории Вс. Мейерхольда". Спектакли игрались в помещении театра "Кривое зеркало" З. В. Холмской и А. Р. Кугеля до начала его представлений, то есть до полуночи. Мейерхольд поставил здесь пародии-миниатюры "Последний из Уэшеров" В. А. Трахтенберга по Э. По, "Петрушка" П. П. Потемкина, "Честь и месть" Ф. Сологуба (см. рецензию: Гуревич Л. Петербургские эberbrettl'и и ночной кабаре // Слово. 1908. 10 декабря).

**** -- Пантомиму на тот же сюжет ставил дважды А. Я. Таиров под названием "Покрывало Пьеретты". А. Левинсон в сравнительной рецензии писал, что у Мейерхольда "действие развивается с сомнамбулической стремительностью, ни одна группа, ни один жест не повторяется, каждый окончателен. Бал "Шарфа Коломбины" -- не вечеринка в старой доброй Вене, а маскарад страшных и гнусных личин, видений неотступного кошмара Коломбины. В ироничном изгибе спины Арлекина, словно сошедшего с призрачного холста Пикассо, начертан был весь его демонический образ. Музыка в "Шарфе Коломбины" всего лишь эмоциональный фон", у Таирова же преобладает психологическая детализация и обильная картинность на основе музыки. У Мейерхольда в пантомиме, по мнению Левинсона, была "крайняя лаконичность символического жеста в атмосфере гротеска", у Таирова стиль был историческим; где у Мейерхольда -- "иносказание масок", у Таирова -- "выразительность лиц" (Левинсон А. Камерный театр: "Покрывало Пьеретты" // Жизнь искусства. 1919. 14 марта. No 97). Еще одно сравнение односюжетных пантомим сделал М. Бонч-Томашевский (Маски. 1913 -- 1914. No 2. С. 47 -- 56).

Источник текста: Мейерхольд в русской театральной критике: 1898 - 1918 / Сост. и коммент. Н. В. Песочинского, Е. А. Кухты, Н. А. Таршис. М.: Артист. Режиссер. Театр, 1997. 527 с.

"Дом интермедий"

Комментарии