По бору вихри бушевали;
Шумели волны на реке;
Грядами тучи набегали;
Скоплялась буря вдалеке;
Луна лишь изредка являлась,
Сверкнув меж тёмных облаков...
На место сборное примчалась
Ватага сборных удальцов.
"Стой здесь; товарищи, слезайте!
Туда отряд сторожевой;
Кормите коней, отдыхайте", -
Сказал Изгнанник молодой.
Под многолетними соснами
Зажглись трескучие огни;
Близ оных мясо палашами
Рубили к ужину одни,
Другие коней убирали,
И лица буйных удальцов
Сквозь дым на зареве мелькали,
Как привиденья злых духов.
Они в кругу - и наполнялся
Вином стакан чередовой;
Гроза шумела; ветра вой
С их громким хохотом сливался.
Угрюм, безмолвен, Атаман
Лежал под деревом ветвистым,
Пред ним стоял вином пенистым
Давно наполненный стакан.
Блуждая окрест диким взором,
Изгнанник, в думу погружён,
Не пил вина, и разговором
Не оживлял беседы он.
Казалось, в мрачном нетерпенье
Кого-то в сумраке искал,
И взор огнистый выражал -
Борьбу страстей, души волненье...
Пируют все, лишь он один
То чутким ухом припадает
К земле сырой, то придвигает
К себе тяжёлый карабин...
Вдруг слышен оклик часового,
Ответа не было. Припал
К сырой земле Изгнанник снова,
"Чу! Конский топот! - закричал. -
Вставайте, други!" - и привстал,
Взводя курок, он на колени.
Все удальцы за ним, как тени,
Оставя пир свой, поднялись
И за оружие взялись.
Изгнанник юный на поляну
Взор неподвижный устремил...
Он жаждал битв подобно врану,
Как буря в них ужасен был.
Но трое всадников кричали
"Свои!" на оклик часовым,
И в два мгновенья уж стояли
С младой казачкой перед ним.
Он их не видит... на девице
Остановил свои глаза;
Она без чувств, и на реснице
Дрожит холодная слеза...
Не позднее 23 июня 1827, Лукино