По бору вихри бушевали;

Шумели волны на реке;

Грядами тучи набегали;

Скоплялась буря вдалеке;

Луна лишь изредка являлась,

Сверкнув меж тёмных облаков...

На место сборное примчалась

Ватага сборных удальцов.

"Стой здесь; товарищи, слезайте!

Туда отряд сторожевой;

Кормите коней, отдыхайте", -

Сказал Изгнанник молодой.

Под многолетними соснами

Зажглись трескучие огни;

Близ оных мясо палашами

Рубили к ужину одни,

Другие коней убирали,

И лица буйных удальцов

Сквозь дым на зареве мелькали,

Как привиденья злых духов.

Они в кругу - и наполнялся

Вином стакан чередовой;

Гроза шумела; ветра вой

С их громким хохотом сливался.

Угрюм, безмолвен, Атаман

Лежал под деревом ветвистым,

Пред ним стоял вином пенистым

Давно наполненный стакан.

Блуждая окрест диким взором,

Изгнанник, в думу погружён,

Не пил вина, и разговором

Не оживлял беседы он.

Казалось, в мрачном нетерпенье

Кого-то в сумраке искал,

И взор огнистый выражал -

Борьбу страстей, души волненье...

Пируют все, лишь он один

То чутким ухом припадает

К земле сырой, то придвигает

К себе тяжёлый карабин...

Вдруг слышен оклик часового,

Ответа не было. Припал

К сырой земле Изгнанник снова,

"Чу! Конский топот! - закричал. -

Вставайте, други!" - и привстал,

Взводя курок, он на колени.

Все удальцы за ним, как тени,

Оставя пир свой, поднялись

И за оружие взялись.

Изгнанник юный на поляну

Взор неподвижный устремил...

Он жаждал битв подобно врану,

Как буря в них ужасен был.

Но трое всадников кричали

"Свои!" на оклик часовым,

И в два мгновенья уж стояли

С младой казачкой перед ним.

Он их не видит... на девице

Остановил свои глаза;

Она без чувств, и на реснице

Дрожит холодная слеза...

Не позднее 23 июня 1827, Лукино