Идиллическая повесть.

Посвящается В. П. Веригиной

Глава I.

Очевидное покровительство боговъ сопутствовало съ самыхъ первыхъ дней жизни юнаго Ваѳила.

Не могущій назвать по имени отца, потерявшій мать при рожденіи, онъ зналъ дѣтство счастливымъ и свѣтлымъ, какимъ знаютъ далеко не всѣ, даже не лишенные нѣжнаго родительскаго ухода. Взятый старымъ Біономъ, замѣняющимъ въ праздничныхъ обрядахъ жреца, Ваѳилъ выросъ при храмѣ среди нимфъ, не боясь даже косматаго Пана, чье изображенье, выдолбленное въ толстой соснѣ, пугало часто не только мальчиковъ, но и бородатыхъ мужей. Съ раннихъ лѣтъ пріучилъ его Біонъ помогать ему при богослуженіяхъ: держать плоскую кадильницу съ благовонной смолой или играть на двухъ длинныхъ одноствольныхъ флейтахъ. Уже семи лѣтъ былъ воспѣтъ мальчикъ случайно проходившимъ бродячимъ пѣвцомъ въ нѣжной элегіи, гдѣ онъ назывался ни больше, ни меньше, какъ самимъ сыномъ Афродиты пѣннорожденной, легкокрылымъ богомъ любви, Эротомъ. Хотя жившіе въ этихъ мѣстахъ, занимаясь сельскими работами и не зная далекихъ городовъ съ ихъ пышными храмами, въ трогательной наивности не различали великихъ боговъ и молились только нимфамъ и Пану, какъ полезнымъ помощникамъ въ мирныхъ трудахъ, однако, выслушавъ сочиненную элегію, они остались очень гордыми, что среди нихъ живетъ прекрасный Ваѳилъ, вдохновившій пѣвца.

Впрочемъ, и раньше общая любовь окружала дѣтство Ваѳила, и всѣ безъ различія, богатые и бѣдные, спѣшили удѣлить ему лучшую часть изъ того, что имѣли.

Да и какъ было не любить Ваѳилаг мѣняясь съ годами, онъ всегда оставался прекраснымъ; характеръ имѣлъ легкій и веселый; былъ ласковъ со всѣми; его флейтъ заслушивались не только люди, и даже глупыя овцы по цѣлымъ часамъ оставались неподвижными, бросивъ свою жвачку, какъ зачарованныя звуками. Женщины любили его за красоту и привѣтливость, и всѣ наперерывъ старались замѣнить своей нѣжностью мать и сестеръ. Мужчины видѣли въ немъ милость боговъ и покровительствовали ему тѣмъ охотнѣе, чѣмъ чаще они замѣчали, что помощь Ваѳилу не проходитъ безъ награжденія отъ всесильныхъ. И судьба его казалась чудесной.

Старый, помнящій все, что свершилось въ теченіе многихъ лѣтъ, Эакъ объ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ рожденіе Ваѳила, въ долгіе зимніе вечера, когда всѣ возлежали у огня послѣ ужина, разсказывалъ такъ:

Глава II.

"Слава богамъ, жатвы въ тотъ годъ были богаты, и никто не запомнитъ столь обильнаго сбора винограда. Уже справили праздникъ Вакха; и молодое вино бродило въ новыхъ мѣхахъ, а юноши уходили въ горы на осенній ловъ; гадатель, разсмотрѣвъ внутренности принесеннаго въ жертву нимфамъ козленка, находилъ необычайно счастливыя предзнаменованья.

"И вотъ, однажды, когда первый морозъ покрывалъ уже на зарѣ долину бѣлымъ инеемъ, который потомъ подъ лучами еще грѣющаго солнца поднимался къ вершинамъ горъ легкимъ паромъ, по дорогѣ, идущей съ берега моря, гдѣ не было никакого жилья, если не считать нѣсколькихъ убогихъ хижинъ рыбаковъ, пришла женщина. Едва достигнувъ перваго дома, которымъ какъ и теперь являлся домъ Мартилла, она со стономъ опустилась у порога. Тяжкую болѣзнь и усталость долгаго пути можно было замѣтить по блѣдному лицу, несмотря на выраженіе страданія все же не лишенному красоты. Одежда, хотя и сильно запыленная, порванная во многихъ мѣстахъ, и сандаліи съ серебряными украшеніями указывали на не совсѣмъ низкое происхожденіе неизвѣстной путницы.

"Лишившись чувствъ, она пролежала такъ у порога, пока сбѣжавшіеся на ея стоны сосѣди не подняли ее и не внесли въ домъ Мартилла, быть можетъ, и не совсѣмъ довольнаго предстоящими хлопотами, но повинующагося волѣ боговъ, какъ извѣстно, покровительствующихъ путешественникамъ въ несчастныхъ случайностяхъ. Женщины, освободившія ее отъ одеждъ и освѣжившія тѣло губкой, пропитанной виномъ, объявили, что неизвѣстной предстоитъ черезъ нѣсколько минутъ сдѣлаться матерью, и сейчасъ же стали готовиться къ принятію ребенка; однѣ -- растопляя очагъ и ставя на немъ воду, другія -- вытаскивая какія-то тряпки, а старухи -- бормоча свои молитвы и заклинанія.

"Родившійся вскорѣ мальчикъ, слишкомъ маленькій, почти не кричащій, съ черными мягкими волосами и большими глазами, казался рожденнымъ не для жизни. Несмотря на усердный уходъ почти всѣхъ женщинъ деревни, молодая мать, изнемогая отъ страданій, едва приведенная въ себя, скончалась, одинъ лишъ разъ поцѣловавъ поднесеннаго ей сына и отъ слабости могшая прошептать совсѣмъ тихо только одно слово: "Афродита", отдавая какъ будто этимъ мальчика подъ покровительство богини. Многихъ смутило такое странное посвященіе, ибо прекрасная богиня меньше всего является склонной заниматься судьбой маленькихъ, лишенныхъ родительскаго ухода дѣтей, и въ этомъ не видѣли добраго предзнаменованья.

"Никто не зналъ, какъ поступить съ ребенкомъ, и всѣ были удивлены, когда на сдѣдующее утро Біонъ, уже и тогда не молодой, живущій безъ женщины, пришелъ къ дому Мартилла и объявилъ, что явившаяся въ ночномъ видѣніи нимфа приказала ему взять мальчика къ себѣ. И взявъ ребенка неумѣлыми руками, онъ отнесъ его въ свое одинокое жилище.

"Коза и присмотръ всѣхъ женщинъ по очереди доставили все, что нужно, Ваѳилу, какъ былъ названъ мальчикъ, и къ веснѣ можно было видѣть около хижины Біона его самого, сидящимъ на порогѣ съ какой-либо ручной работой и присматривающимъ за мальчикомъ, уже начинающимъ ползать на рукахъ, и его кормилицей-козой, привязанной къ колышку на длинной веревкѣ".

Такъ преблизительно передавалъ старый Эакъ разсказъ о рожденіи Ваѳила, впрочемъ, почти всѣмъ извѣстный и по памяти, такъ какъ съ того времени пошла только пятнадцатая весна.

Глава III.

Нѣжные пальцы Ваѳила казались не созданными для грубыхъ сельскихъ работъ; впрочемъ, они были достаточно искусны и проворны для плетенія сѣтей, длинныхъ веревокъ, вѣнковъ, употребляемыхъ при жертвоприношеніяхъ и на пирахъ, для вырѣзыванья самыхъ тонкихъ рисунковъ на деревянныхъ чашахъ, и, кромѣ того, они никогда не утомлялись перебирать отверстія флейтъ.

Никѣмъ не принуждаемый, Ваѳилъ почти не оставался безъ дѣла: лѣтомъ онъ или уходилъ на берегъ моря съ работой или присматривалъ за козами Біона, извлекая нѣжные звуки изъ своихъ флейтъ. Зима тоже не уменьшала его усердія. Даже приглашаемый къ сосѣдямъ, онъ не приходилъ безъ своей кожаной сумки, въ которой, кромѣ флейтъ, всегда лежали какія-нибудя принадлежности для новыхъ долгихъ работъ.

Въ тотъ годъ, когда Ваѳилу пошла пятнадцатая весна, онъ всю зиму прохворалъ. Напрасно Біонъ, и самъ не полный невѣжда въ искусствѣ врачеванія, давалъ ему пить различныя мелко растертыя въ порошокъ травы, прикладывалъ пластыри, заставлялъ дѣлать тайныя движенія, да и еще призывалъ отовсюду извѣстныхъ въ далекихъ окрестностяхъ врачей, -- Ваѳилъ кашлялъ и хирѣлъ, не вставая съ мягкаго ложа, кутаясь въ тяжелые мѣха.

Только по мѣрѣ того, какъ весеннее солнце, оттаивая замерзшія окна, пробиралось въ хижину, мало-по-малу возвращались силы Ваѳилу. Однако, слабость зимней болѣзни не скоро покинула хрупкое тѣло юноши, такъ что праздникъ Адониса былъ для Ваѳила тоже первымъ возвращеніемъ.

Деплій, бывавшій даже за моремъ, взялся устроить въ этотъ годъ весенній праздникъ по городскому обычаю. Ему пришла счастливая мысль поручить роль воскресшаго бога Ваѳила. Бѣлокурая Амариллисъ изображала радостную Киприду. Двѣнадцать дѣвушекъ, самыхъ прекрасныхъ, всѣ въ цвѣтахъ и новыхъ яркихъ туникахъ, несли носилки, на которыхъ возлежалъ возвращенный Адонисъ. Съ радостными восклицаніями бросилась, какъ львица, Киприда навстрѣчу юному любовнику, а онъ, нѣжный и хрупкій, ожидалъ ее съ томной улыбкой, покорно отдавая свое тѣло страстнымъ ласкамъ перваго свиданья послѣ долгой разлуки.

Трепетъ наполнялъ души зрителей, ибо оба были прекрасны и настолько подходили къ своимъ ролямъ, что нельзя было даже повѣрить, будто все происходившее только пустое притворство искусныхъ актеровъ.

Пестрымъ вѣнкомъ окружая Ваѳила, одѣвали дѣвушки его въ праздничныя, вышитыя золотомъ одежды, украшали волосы цвѣтами, умащали. руки и ноги благовонными мазями.

Длинное шествіе пастуховъ и пастушекъ проходило мимо высокаго ложа, на которомъ въ цвѣтахъ, окруженные своей прекрасною свитой, возлежали Киприда и Адонисъ, и онъ, улыбаясь всѣмъ безразлично, привѣтливо срывалъ бѣлыя и красныя розы и, прикоснувшись къ нимъ губами, бросалъ ихъ внизъ проходившимъ дѣвушкамъ; а она, палимая страстью и ревностыо, обнимала его колѣни, цѣловала руки, глядѣлась съ мольбой въ его ласковые, невѣрные глаза.

Съ той же нѣжной улыбкой, что была для всѣхъ, утѣшалъ богиню коварный любовникъ и, какъ бы лаская, закрывалъ ей глаза своими розовыми ладонями, а въ это время измѣнчивыя уста уже дарили поцѣлуи соперницѣ. Всѣ дѣвушки покинули своихъ возлюбленныхъ и каждая старалась хоть на мигъ владѣть улыбкой Адониса, лаской его надушенныхъ рукъ, нѣжнымъ, какъ прикосновеніе лепестка розы, поцѣлуемъ. Тщетны были слезы и мольбы Киприды, и она смирилась. Отошла грубая ревность отъ ложа прекраснаго.

Наконецъ, досталъ Ваѳилъ изъ складокъ одежды свои флейты и, выпрямившись, заигралъ, и начались танцы, то тихіе и стыдливые, то быстрые и сладострастные, смотря по тому, какіе звуки рождались подъ искусными пальцами.

Глава IV.

Съ неодобреніемъ замѣчалъ Біонъ перемѣну, происшедшую въ его названномъ сынѣ. Будто томимый какимъ-то ожиданіемъ, часто безъ цѣли, бродилъ Ваѳилъ по лугамъ, и взглядъ его сдѣлался разсѣянъ. Вяло брался за привычную работу, только побуждаемый взоромъ, а иногда даже гнѣвнымъ словомъ старика, чего прежде никогда не случалось, и, пользуясь первымъ предлогомъ, бросалъ ее съ отвращеніемъ. Въ самый жаръ уходилъ купаться къ ручыо и долго, уже снявши одежды, лежалъ на сухомъ пескѣ, обжигаемый страстнымъ солнцемъ. И какъ бы въ первый разъ замѣчая свое тѣло, съ удивленіемъ и радостью заглядывалъ въ спокойную поверхность ручья, покорно принимавшую отраженіе; сначала стройныя, тонкія ноги, потомъ гибкое тѣло съ узкой, почти дѣтской грудью; слабыя безъ мускуловъ руки, и, наконецъ, прекрасное лицо съ томнымъ взглядомъ сѣрыхъ глазъ, нѣжнымъ ртомъ, спутанными кудрями, плѣнительное и влекущее, смущенное и вѣчно лукавое.

Долго, какъ зачарованный, любовался Ваѳилъ самъ собою, и когда, освѣживъ разгоряченное тѣло въ тихихъ волнахъ, онъ ложился опять на песокъ, опершись локтями, дѣлалось грустно, и, взявъ свои флейты, онъ игралъ на нихъ томныя и свѣтлыя пѣсни, смутно о чемъ-то мечтая.

Глава V.

По вечерамъ, когда, загнавъ козъ и овецъ въ загражденія, старики ложились спать, и юноши и дѣвушки собирались на опушкѣ рощи, гдѣ нимфы покровительствовали счастливымъ, а сатиры пугали и дразнили робкихъ, дѣвушки не стыдились называть при всѣхъ Ваѳила прекраснымъ, ласкать его темныя кудри, цѣловать алыя губы въ награду за сыгранную пѣсню, и юноши не сердились на своихъ возлюбленныхъ. Иногда Ваѳилъ бывалъ грустнымъ и томнымъ, и всѣ старались утѣшить его. Обвивались нѣжныя руки вокругъ тонкой шеи; прекрасныя уста шептали слова утѣшенія, и сладки были безразличныя ласки при всѣхъ. Но чаще Ваѳилъ бывалъ веселымъ. Его серебристый смѣхъ, остроумныя выдумки, быстрыя движенія воодутевляли всѣхъ, и начинались веселыя игры, танцы, состязанія.

Легко было бѣгать по росистой травѣ, и перегнавшій всѣхъ могъ получать въ награду поцѣлуи, ни отъ кого не боясь отказа.

Дѣвушки съ завязанными глазами ловили легко поддающихся, и не узнавшія сквозь повязку пойманнаго подвергались сладкому наказанію, и такъ какъ черезъ тонкую ткань лукавые глаза ухитрялись все видѣть даже въ темнотѣ, какъ днемъ, то не было случайностью, что Ваѳилъ бывалъ чаще другихъ избраннымъ и притворно не узнаннымъ.

Такъ продолжались, часто до самаго разсвѣта, игры, никогда не утомлявшія своимъ сладкимъ однообразіемъ.

Глава VI.

Имѣя землю, стада и домъ, расположенный на холмѣ, съ окнами на западъ, востокъ, сѣверъ и югъ, Терпандръ, постоянно живущій въ далекомъ городѣ, вздумалъ прожить лѣтніе мѣсяцы у моря, отдохнуть отъ зимняго веселья въ тихомъ уединеніи и кстати провѣрить стараго раба Емподія, управляющаго всѣмъ имѣніемъ и не всегда аккуратнаго въ присылкѣ положенныхъ оброковъ.

Онъ не привезъ съ собой ничего, кромѣ нѣсколькихъ книгъ и запаса восковыхъ таблетокъ для писемъ къ далекимъ друзьямъ и сельскихъ элегій. Онъ велъ идиллическую и уединенную жизнь, ухаживая самъ за своимъ цвѣтникомъ, встрѣчая восходъ солнца уже на прогулкѣ, не чуждаясь однако своихъ сосѣдей, часто приходившихъ къ нему за совѣтами или даже просто изъ наивнаго любопытства, задавая ему тысячи вопросовъ, на которые онъ отвѣчалъ съ терпѣніемъ и достоинствомъ настоящаго ученика философовъ. Но больше всѣхъ доставляли ему удовольствіе посѣщенія Ваѳила, достаточно частыя, благодаря привѣтливости, съ которой они принимались.

Не только звуки флейтъ развлекали его. Сбивчивыя слова юноши или иногда задумчивое молчаніе по цѣлымъ часамъ, его нѣжная странная красота, особенность его положенія среди всѣхъ другихъ юношей, -- все это привлекало Терпандра. И однажды, поливая по обыкновенію на закатѣ свои грядки съ левкоями въ то время, какъ Ваѳилъ, полулежа на каменныхъ ступеняхъ, лѣниво перебиралъ отверстія флейтъ, Терпандръ вдругъ оставилъ работу, какъ будто принявши какое-то рѣшеніе, вошелъ на нѣсколько минутъ въ домъ, и выйдя, держа въ рукахъ восковыя таблички, которыя розовѣли отъ послѣднихъ лучей солнца, прочелъ такъ:

Флейта нѣжнаго Ваѳила

Насъ плѣнила, покорила,

Плѣнъ намъ сладокъ, плѣнъ намъ милъ,

Но еще милѣй и слаще,

Если встрѣченъ въ темной чащѣ

Самъ плѣнительный Ваѳилъ.

Кто ловчѣй въ любовномъ ловѣ:

Алость крови? тонкость брови?

Гроздья ль темныя кудрей?

Жены, юноши и дѣвы

Всѣ текутъ на тѣ напѣвы,

Всѣ къ любви спѣшатъ скорѣй.

О, Ваѳилъ, желаетъ каждый

Хоть однажды страстной жажды

Сладко ярость утомить,

Хоть однажды, пламенѣя,

Позабыться, томно млѣя,

Рвися послѣ Мойры нить.

Но глаза Ваеила строги,

Безъ тревоги тѣ дороги,

Гдѣ идетъ сама любовь.

Ты не хочешь, ты не знаешь,

Ты въ лѣсу одинъ блуждаешь,

Пусть другихъ мятется кровь.

Ты идешь легко, спокоенъ.

Царь иль воинъ, кто достоинъ

Цѣловать твой алый ротъ?

Кто соперникъ, гдѣ предтечи,

Кто обниметъ эти плечи, Ч

то лобзалъ одинъ Эротъ.

Самъ въ себѣ, себя лобзая,

Прелесть мая презирая,

Ты идешь и не глядишь,

Мнится: вотъ раскроешь крылья

И безъ страсти, безъ усилья

Въ небо ясное взлетишь.

Глава VII.

Окончившіе жатву на еще не обсыпавшихся желтыхъ снопахъ справляли праздникъ Деметрѣ-матери. И такъ какъ не всѣ поспѣвали къ одному сроку съ началомъ и окончаніемъ работъ, то и празднества жатвъ не совпадали. Связанные же часто съ далекими поселками родствомъ и дружбой, приглашенные черезъ особыхъ вѣстниковъ, приходили на чужіе праздники другъ къ другу и тѣмъ удваивали, утраивали, иные даже удесятеряли веселые дни.

Подъ покровительствомъ плодоносной богини окончательно рѣшались судьбы осеннихъ браковъ, и часто въ эти теплыя, безсонныя ночи благосклонная Деметра благословляла тайну счастливыхъ любовниковъ, еще не названныхъ передъ лицомъ Гименея супругами.

Приглашенный вмѣстѣ съ другими ходилъ на праздники и Ваѳилъ, но больше непонятной, неожиданной боли, чѣмъ радости принесли ему эти счастливые для всѣхъ дни отдыха, любви и веселья.

Не было больше шумныхъ игръ. Тихій шопотъ любовныхъ паръ замѣнилъ пѣсни и танцы. Грустнымъ бродилъ Ваѳилъ, не понимая, въ чемъ заключалась тягостная перемѣна. По прежнему ласково улыбались, цѣловали его при встрѣчѣ дѣвушки, а къ вечеру всегда такъ случалось, что приходилось ему или уходить подальше въ душистые, сырые луга, или сидѣть у огней съ стариками и слушать ихъ хмѣльныя, безсвязныя рѣчи, пока не овладѣетъ памятью сонъ.

Всѣми ласкаемый, всѣмъ щедро раздающій поцѣлуи, Ваѳилъ не понималъ празднаго вопроса: "кого ты любишь?" и часто слезы непонятной горькой обиды выступали на прекрасныхъ глазахъ въ эти звѣздныя, одинокія ночи.

Глава VIII.

Однажды, возвращаясь съ безцѣльной прогулки, Ваѳилъ былъ остановленъ вопросомъ поборовшей робость Главкисъ, уже давно томящейся страстью къ юношѣ:

-- Отчего ты грустенъ, прекрасный Ваѳилъ? Развѣ никто не хочетъ принять отъ тебя душистаго вѣнка? Развѣ мало утѣшаютъ тебя поцѣлуи и нѣжныя ласки дѣвушекъ, что ты ходишь, какъ отвергнутый и никому не любый?

Поднявъ на вопрошающую свои свѣтлые прозрачные глаза, еще никогда не темнѣвшіе страстью, Ваѳилъ отвѣчалъ, горько жалуясь:

-- Я готовъ, милая Главкисъ, спросить у тебя, что случилось со мной, Оставаясь прежнимъ, я не понимаю самъ, почему все вокругъ меня измѣнилось.

-- О, юноша, признавайся, какъ имя жестокой, что заставляетъ тебя страдать! -- съ притворнымъ смѣхомъ воскликнула дѣвушка, трепеща отъ ожидаемаго отвѣта.

-- Мнѣ пришлось бы перечислить всѣ имена, потому что всѣ безъ всякой вины стали слишкомъ мало любить меня.

-- Можетъ быть, потерявъ любовь всѣхъ, ты пріобрѣлъ любовь одной, и не есть ли она самая истинная.

-- Увы, я не замѣчаю даже этой единственной.

-- Какъ несчастна должна быть имѣющая столь непроницательнаго возлюбленнаго.

Отвернувшись, чтобы скрыть свое волненіе и даже слезы, дѣвушка пошла по дорогѣ, закрывъ лицо руками.

-- Если ты, милая Главкисъ, хотѣла сказать, что ты любишь меня -- я очень радъ, -- догоняя дѣвушку, говорилъ Ваѳилъ. -- Я тоже очень люблю тебя, -- добавилъ онъ голосомъ, слишкомъ не похожимъ на влюбленнаго, и цѣлуя ее, утѣшая, онъ не замѣчалъ, что отвѣтные поцѣлуи были уже совсѣмъ не такими, какъ даваемые при всѣхъ.

Глава IX.

Въ самый полдень вошелъ Ваѳилъ въ домъ, незамѣченный Терпандромъ, углубившимся въ чтеніе, и Емподіемъ, отправлявшимся въ городъ по порученію хозяина, и, пройдя темными сѣнями, вышелъ на внутренній дворикъ съ выложеннымъ розовымъ мраморомъ, еще не совсѣмъ высохшимъ водоемомъ и въ ростъ человѣческій, прекраснымъ изображеніемъ Кипрской матери надъ нимъ.

Пурпуровый пологъ не былъ растянутъ, и солнце, стоящее прямо надъ головой, обжи-гало съ безпощадной яростью своимъ страстнымъ зноемъ, увеличеннымъ еще каменными накалившимися стѣнами.

Безъ колебанія Ваѳилъ подошелъ прямо къ божественной Афродитѣ и, положивъ у ногъ ея, какъ будто дары простой полевой нимфѣ, половину козьяго сыра и лепешку изъ сладкаго мака, обратился къ ней такъ:

-- Много разъ слышалъ я твое имя, о милостивая, упоминаемое, будто бы, какъ имя чудесной покровительницы моей. Такъ расказывали, по крайней мѣрѣ, помнящіе мое рожденіе, хотя, я не зная, не молился тебѣ и не благодарилъ тебя за милости, считая ихъ получаемыми отъ другихъ знакомыхъ мнѣ съ дѣтства боговъ. Ты, всеблагая, конечно, не разсердишься на мое незнаніе. Теперь же я прихожу къ тебѣ потому, что мой другъ Терпандръ, выслушавъ разсказъ о моемъ рожденіи, приказалъ привезти тебя изъ-за моря, объяснивъ, что только къ тебѣ долженъ обращать я свои молитвы, что ты, сильнѣйшая изъ всѣхъ, можешь принести смертнымъ и божественную радость, и горесть, отъ которой нѣтъ утѣшенія. И вотъ я, никогда до сихъ поръ не знавшій горя и слезъ, молю тебя -- сжалься надо мной; научи, отчего я, такъ не похожій на другихъ, всѣмъ сердцемъ жаждая любви, не понимаю, что означаетъ это столь жестокое для меня слово.

-- Всѣ любятъ; даже овцы, которыхъ я пасу, по словамъ отца моего Біона, знаютъ радость любви, рѣзвясь со своими баранами; и только я, красой даже превосходящій, какъ говорятъ, другихъ юношей, такъ жарко любимый прекрасною Главкисъ, не могу утѣшить ее радостнымъ отвѣтомъ. О, сжалься, сжалься!

Слезы текли изъ глазъ по колѣнямъ богини, которыя онъ обнималъ, желая тронуть своими мольбами. Отъ слезъ, поцѣлуевъ и опаляющихъ лучей солнца нагрѣвалось высѣченное изъ мрамора тѣло.

И такъ велика была надежда и вѣра Ваѳила, что онъ не удивился и не испугался, когда почувствовалъ вдругъ, что неподвижныя до сихъ поръ въ стыдливой позѣ руки уже касались его волосъ и шеи. Поднявъ голову, онъ увидѣлъ, что вставленные изумрудные глаза горѣли не мертвымъ блескомъ камня. Тихо, сливаясь съ журчаніемъ водоема, раздался голосъ сжалившейся:

-- Я утѣшу тебя, избранный мною съ самаго часа рожденія. Развѣ для смертныхъ создавала я твое тѣло; развѣ твоя красота не говорила всѣмъ не слѣпымъ, что печать моихъ заботъ лежитъ на тебѣ. Мальчикъ, не догадывающійся какую славную участь я готовлю ему, вытри свои слезы, встань, тебѣ позволено смотрѣть прямо въ глаза прародительницѣ народовъ.

Поднявшись на стуненьки, Ваѳилъ обнялъ уже не холодный мраморъ, а горячее упругое тѣло, трепетное и прекрасное.

Такъ не смертной было суждено видѣть, какъ въ первой разъ посинѣли его свѣтлые глаза, и извѣдать первыя объятья, въ которыхъ страсть является лучшей руководительницей, замѣняя дерзость и опытность.

Глава X.

Даже изъ-за горъ приходили на погребеніе Ваѳила всѣ, до кого долетѣла горестная вѣсть о необычайной кончинѣ юноши.

Только къ вечеру слѣдующаго дня пріѣхавшимъ изъ города Емподіемъ было найдено тѣло и рядомъ одежды въ розовомъ углубленіи водоема у подножья статуи Афродиты.

Прекрасное тѣло такъ мало походило на трупъ, что цѣлыхъ пять дней не рѣшались Біонъ и другіе искусные врачи утверждать, что духъ уже покинулъ свою земную темницу, чтобы въ Элизіумѣ занять достойное мѣсто среди боговъ и героевъ.

Однако, еще среди колебаній, были сдѣланы уже всѣ приготовленія къ погребенію. Бѣлыхъ астръ, опустошивъ цвѣтники Терпандра, принесли дѣвушки и устлали полъ благовонными травами. Какъ жениха на брачный пиръ увили Ваѳила бѣлой туникой; волосы украсили вѣнкомъ; руки умастили мазями. На крылатыхъ кадильницахъ Терпандръ сжегъ ароматныя смолы и куренія. Спущенный пологъ давалъ постоянный сумракъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, пропускалъ тонкіе лучи солнца, игравшаго на лицѣ умершаго страннымъ, живымъ румянцемъ

Безмолвно бѣлѣла въ сумракѣ побѣдительница Афродита, даже улыбкой не выдавая своего торжества; благовѣйный шопотъ и подавленные вздохи не заглушали успокоительнаго журчанія водоема.

Больше всѣхъ изъ дѣвушекъ, конечно, плакала ненасытившая свою страсть Главкисъ, даже нарушая приличіе и благочиніе своими воплями и стонами. Несносная печаль разрывала ея сердце, еще переполненное нераздѣленной любовью. Никогда уже не узнаетъ она радости; никогда не будетъ владѣть прекраснымъ тѣломъ возлюбленнаго; даже сладкими воспоминаніями не могла она утѣшить себя, потому что воспоминанья о безплодныхъ ласкахъ Ваѳила только еще болыне увеличивали ея безпримѣрныя, невыносимыя страданья.

Много толковъ вызвала эта смерть, казавшаяся столь необъяснимой и несправедливой, ибо никто не могъ знать, что еще на землѣ Ваѳилъ былъ счастливѣйшимъ изъ смертныхъ любовниковъ.

И только Терпандръ, отмѣтивъ въ своихъ таблеткахъ день погребенія Ваѳила, осенній, хотя и ясный, возбуждающій какое-то необъяснимое безпокойство вѣтромъ засыпающимъ пылью, багровымъ солнцемъ, шумомъ деревьевъ и недалекаго моря, еще недостаточно спокойный, чтобы написать элегію правильнымъ размѣромъ, записалъ: "Милость и мудрость боговъ, хотя бы и не всегда ясная для нашего бѣднаго разсудка, всегда прозрѣвается въ казалось бы даже совершенно лишенныхъ справедливости и разумности случаяхъ нашей жизни.

Флейты же Ваѳила онъ увезъ съ собой на память объ осени, проведенной у моря.