"Аполлонъ", No 11, 1910
АЛЕКСАНДРИНСКІЙ
Когда видишь плохую пьесу или плохихъ актеровъ, то прежде всего стараешься найти виновника: автора, исполнителей или режиссера, вылить мысленно на него все свое неудовольствіе и этимъ легкимъ мщеніемъ успокоить раздраженіе.
Но вотъ видѣлъ я новую постановку "Трехъ сестеръ" въ Александринскомъ театрѣ, было скучно и тяжело, а виновника нѣтъ. Авторъ?-- Но вѣдь это давно признанный и увѣнчанный Чеховъ, изъ пьесъ котораго Станиславскій устраивалъ незабываемыя зрѣлища. Актеры?-- Но это первоклассные наши актеры, они отнеслись къ новой постановкѣ очень внимательно и старательно.
Въ чемъ же тутъ дѣло?
Стало уже почти общимъ мѣстомъ, что должно быть нѣсколько совершенно различныхъ, часто противорѣчащихъ другъ другу, принциповъ постановокъ, цѣлыя эпохи, цѣлые театры такъ и называются: "театръ Островскаго", "театръ Шекспира", наконецъ, "театръ Матерлинка". Но, несмотря на все различіе пріемовъ основныхъ принциповъ, есть же что-то объединяющее ихъ. Есть же основные признаки театральности, по которымъ самое древнее и самое новое театральное воплощеніе назовемъ мы словомъ "Театръ". И вотъ, когда я смотрѣлъ "Трехъ сестеръ" въ Александринскомъ театрѣ, я не могъ упрекнуть ни одного актера въ частности, а, между тѣмъ, какъ-то помимо ихъ вины, все выходило фальшиво, тягостно, слова не склеивались въ стройныя сцены, сцены въ дѣйствія, дѣйствія въ цѣлостную драму,-- у меня явилась мысль, которая можетъ показаться на первый взглядъ кощунственною.
Пьеса Чехова -- не для театра.
"Но какъ же Станиславскій?"-- сейчасъ же возразятъ мнѣ.
А вы вполнѣ увѣрены, что театръ Станиславскаго -- театръ? Помните, какъ въ прошломъ году на собраніи у барона Дризена Станиславскій говорилъ о ненависти къ театру, о стремленіи къ чему-то высшему, чѣмъ театръ, къ жизни? Въ театрѣ лицедѣйствуютъ, всегда притворяются то однимъ, то другимъ. А у Станиславскаго развѣ было хоть какое-нибудь притворство?-- все подлинно, и эта подлинность -- не та театральная подлинность, которая благодаря высокому искусству актеровъ заставляетъ забывать, что это только искусное притворство, только геніальная игра лицедѣя, а на самомъ дѣлѣ -- роскошный замокъ, сдѣланный изъ полотна, что величавую бороду Лира только что налѣпилъ парикмахеръ, бутафорскую мантію надѣлъ костюмеръ.-- Нѣтъ, не такая магическая театральная подлинность у Станиславскаго, тамъ подлинность настоящей жизни, жизни, правда, фантастической, нереальной, жизни пьесъ Чехова. А декораціи, костюмы, гримъ -- только печальная необходимость, безъ которой -- какъ сказалъ тотъ же Станиславскій -- "къ сожалѣнію, пока нельзя обойтись". Конечно, зрѣлище жизни можетъ и волновать, и восторгать, особенно жизни, которая такъ близка была всѣмъ, когда впервые появились пьесы Чехова въ театрѣ Станиславскаго. Но зрѣлище жизни и театральное зрѣлище находятся въ разныхъ плоскостяхъ. Въ холодныя осеннія сумерки, когда такъ печально и томно доносятся заглушенные звуки какого-нибудь банальнаго вальса, разыгрываемаго неискусной рукой, звуки эти могутъ волновать, совпадая, случайно, съ вашимъ настроеніемъ, будить неясныя мечты, казаться прекрасными или безнадежными. Когда же въ свѣтлой залѣ геніальный піанистъ сыграетъ вамъ этотъ вальсъ, развѣ то же дѣйствіе на васъ окажутъ тѣ же звуки? И вотъ, мнѣ кажется, что причина неудачи "Трехъ сестеръ" въ Александринкѣ заключается въ томъ, что опытные, отличные актеры захотѣли "сыграть пьесу", по всѣмъ правиламъ театральнаго искусства -- притвориться Вершининымъ, Соленымъ, Андрееліъ, Машей, а между тѣмъ, именно для такого театральнаго притворства, Чеховъ не далъ почти никакого матеріала. Чеховъ перешелъ границу театральности, фанатически преданный ему Станиславскій послѣдовалъ за нимъ, но актеры, но театръ этого сдѣлать не могли, а, можетъ быть, и не должны были.
НОВЫЙ ДРАМАТИЧЕСКІЙ
Шесть лѣтъ тому назадъ Вѣра Ѳедоровна Коммиссаржевская пыталась создать граждански-интеллигентскій театръ. Это было время полнаго расцвѣта героевъ "3нанія"; это было время, когда надвигавшаяся революція придавала безсильнымъ словамъ яркость и трепетность, часто даже независимо отъ талантовъ авторовъ; наконецъ, во главѣ театра стояла Вѣра Ѳедоровна!.. и, все же, какъ скоро полной неудачей кончилась эта попытка, не основанная на фундаментѣ чисто-художественномъ. "Новый драматическій театръ" послѣ всяческихъ шатаній прошлаго года, кажется, рѣшилъ подобрать шесть лѣтъ тому назадъ брошенный флагъ н придать себѣ постно-интеллигентскій обликъ.
Каждый день, а по праздникамъ иной разъ и дважды въ день, поютъ актеры "Новаго Драматическаго театра", то "Быстры, какъ волны, дни нашей жизни", то "Gaudeamus igitur"; изображаютъ пьяныхъ и пессимистическихъ студентовъ, произносятъ рѣчи на міровыя темы -- "Что есть старость", "Стоитъ ли жить"; воспроизводятъ съ тончайшимъ реализмомъ бытъ швейно-студенческой богемы.
Впрочемъ, оцѣнку новой пьесы Л. Андреева "Gaudeamus" читатель можетъ найти въ "замѣткахъ о русской беллетристикѣ", о театральномъ же воплощеніи ея говорить приходится очень мало.
Режиссера, въ смыслѣ постановки, замѣтно не было; изъ исполнителей лучше другихъ была г-жа Климова, не слишкомъ слащавая въ роли добродѣтельной курсистки, и Онуфрій -- Стефановъ; хуже другихъ -- не избавившійся отъ провинціальныхъ манеръ Карамазовъ и Ѳеона, въ нелѣпой роли тенора, глотающаго снѣгъ, чтобы доказать, что онъ "не свинья, которая думаетъ только о своемъ голосѣ". Слѣдующей новинкой, долженствующей закрѣпить за театромъ строго-прогрессивную репутацію, была пьеса Горькаго "Чудаки". Даже не къ девяностымъ, а куда-то въ дебри шестидесятыхъ годовъ переносили эти наивные, фельетонно-обличительные разговоры на общественныя темы, приправленныя для живости довольно нелѣпой любовной исторіей между глуповатымъ писателемъ, добродѣтельной женой его и коварной обольстительницей. Такъ въ доброе старое время идейные романы въ родѣ "Что дѣлать" съ агитаціонной цѣлью скрашивались презрѣнной художественностью. Совершенно неумѣстна для интеллигентскаго театра постановка нашумѣвшаго "Тайфуна", который пришелся такъ ко двору Малому театру.
МАЛЫЙ
По своему обыкновенію, "Малый театръ" какъ блины печетъ новинки, но въ нынѣшнемъ году и первая, и вторая, и третья, и четвертая -- все комомъ.
Нашумѣвшей бульварной мелодрамѣ "Тайфунъ", конечно, самое подходящее мѣсто на Фонтанкѣ!
Для современной мелодрамы мало одного душещипательнаго сюжета, необходима еще какая-нибудь пикантная общественная приправа.
Для "Тайфуна" такой приправой послужилъ модный японскій вопросъ.
Исторія доктора Текерамо фантастически важнаго японскаго шпіона, убивающаго свою европейскую любовницу и спасеннаго отъ суда ловкостью и готовностью къ самопожертвованію, ради дѣла родины, своихъ сородичей, должна имѣть характеръ общественный, а съ другой стороны, мелодраматическіе эффекты, убійство, судъ, привидѣнія, смерть мучимаго раскаяніемъ убійцы.-- Весь этотъ экзотическій соусъ приготовленъ будто нарочно для "Малаго театра".
А, между тѣмъ, кромѣ Глаголина, гримомъ, манерами, голосомъ, довольно удачно изображавшаго японца, на всѣхъ остальныхъ доморощенныхъ японцевъ, во главѣ со Сладкопѣвцевымъ, смотрѣть нельзя было.
"Дачныя барышни" Острожскаго слѣдующая новинка,-- специфическая "легкая" комедія въ стилѣ спеціальныхъ малотеатральныхъ драматурговъ. Легкость ея заключается въ обычныхъ трюкахъ, въ родѣ живыхъ лошадей, автомобилей, граммофона, купальныхъ костюмовъ... однимъ словомъ, въ ней есть все, что полагается для "легкой" комедіи, кромѣ смысла, остроумія и хотя бы приблизительной литературности.
Самымъ крупнымъ "комомъ" малаго театра оказалась постановка республиканской трагедіи Шиллера "Заговоръ Фіеско". Если о "Тайфунѣ" и "Дачныхъ барышняхъ" можно говорить добродушно, то о трагедіи Шиллера въ воплощеніи Малаго театра даже вспомнить безъ возмущенія нельзя.
Вѣдь берясь за классическую, историческую пьесу, надо имѣть хоть самое приблизительное представленіе о стилѣ, хоть немного чувствовать ритмъ драмы. Сколько прекрасныхъ возможностей открываетъ трагедія Шиллера. Прежде всего для художника: мрачные дворцы, тяжелая полувосточная пышность приморской Генуи, уютныя площади -- весь яркій колоритъ маленькихъ итальянскихъ городовъ, о которыхъ столько написано, и живые памятники которыхъ еще могъ бы найти режиссеръ въ музеяхъ, на площадяхъ, въ соборахъ, палаццахъ современной Италіи. Въ костюмахъ, въ гримѣ актеровъ, наконецъ, въ самихъ жестахъ ихъ въ расположеніяхъ группъ сколько могло бы быть стильности, для передачи которой нужно только культурное и любовное отношеніе къ возпроизводимой эпохѣ. И всю эту очаровательную историческую оболочку заполнить такимъ богатымъ содержаніемъ, какъ пламенный романтическій паѳосъ юнаго республиканца, паѳосъ, который нашелъ бы откликъ и въ современной душѣ.
Какое блестящее и трепетное зрѣлище могли бы представить эти темные внутренніе дворы, узкія улицы, объятыя республиканскимъ мятежемъ...
А вмѣсто этого, банальныя декораціи, столь же мало подходящія и для Италіи, и для XVIII вѣка Франціи, и для русскихъ 20-хъ годовъ,-- для чего угодно; вульгарные сборные костюмы и исполненіе, о которомъ лучше не вспоминать.
Вмѣсто пылкаго, прекраснаго, молодого Фіеско на сценѣ рычалъ, завывалъ, со всѣми ужимками допотопнаго трагика Несчастливцева, нестерпимый Нерадовскій. Всѣ остальные синьоры, графы, дожи, республиканцы являли зрѣлище печальное и убогое.
КРИВОЕ ЗЕРКАЛО
За два года существованія, "Кривое зеркало" достаточно выявило свою физіономію. Это было кабарэ при театральномъ клубѣ. Между ужиномъ и картами можно было безъ скуки посмотрѣть одну, двѣ пьески, а знаменитая "Вампука" заставила говорить о себѣ весь городъ.Конечно, было это учрежденіе не слишкомъ высокаго стиля; нѣкоторая вульгарность и грубоватость не всегда избѣгались, но особыхъ претензій театрикъ Холмской не предъявлялъ и спрашивать съ него чего нибудь особеннаго не слѣдовало.
Въ этомъ году, переѣхавъ въ "Екатерининскій театръ", "Кривое зеркало" повидимому, рѣшило нѣсколько измѣнить характеръ своихъ представленій, придавъ имъ болѣе художественный и серьезный обликъ. Новый курсъ можно было чувствовать уже по первому спектаклю, хотя и не совсѣмъ удачному.
Передѣлка разсказа Достоевскго "Чужая жена и мужъ подъ кроватью" оказалась довольно неуклюжей и скучноватой, притомъ въ ней обнаружился, прежде не такъ замѣтный, огромный дефектъ "Кривого зеркала" -- полное отсутствіе хоть сколько-нибудь значительныхъ и интересныхъ артистическихъ силъ. Такъ, вторая пьеса (инсценированная Н. Н. Евреиновымъ арабская сказка "О шести красавицахъ", несмотря на нѣкоторую растянутость, очень граціозная) совершенно пропала изъ за того, что всѣ шесть красавицъ не очень важно декламировали, совсѣмъ плохо танцовали и на гурій гарема походили не слишкомъ. Интересной въ смыслѣ постановки оказалась крошечная сценка "Маленькое недоразумѣніе": на бѣломъ экранѣ черные силуэты производили впечатлѣніе тѣневой картинки. Оперетка Саца, во многомъ по замыслу схожая съ Вампукой, уступаетъ ей въ остроуміи и, главное, новизнѣ. Попрежнему боевымъ номеромъ были танцы и имитаціи Икара. Благотворное вліяніе новаго режиссера H. H. Евреинова сказалось въ гораздо болѣе, чѣмъ въ прошломъ году, старательной и интересной постановкѣ всѣхъ пьесъ.
Но все же неудачный репертуаръ и безцвѣтные исполнители сдѣлали первый спектакль мало интереснымъ, а скука вѣдь смертельный врагъ театровъ типа "Кривого Зеркала".
УЧЕНИЧЕСКІЕ СПЕКТАКЛИ
Очень рѣдко приходится видѣть спектакли театральныхъ школъ не въ обычной ихъ обстановкѣ,или на маленькой курсовой сценѣ,въ убогихъ декораціяхъ, съ кое-какими костюмами, или въ торжественно напряженной атмосферѣ экзаменаціонныхъ спектаклей, когда такъ трудно судить объ истинномъ дарованіи учениковъ. Поэтому-то особенно пріятно отмѣтить два открытыхъ u вмѣстѣ съ тѣмъ рядовыхъ театра, данныхъ школой Петровскаго, Санина, Шмидта и Ст. Яковлева въ Народномъ домѣ графини Паниной. Въ "Родинѣ" Зудермана школа показала исполнительницъ главныхъ ролей почти готовыми актрисами, а постановка "Укрощенія строптивой" интересна какъ попытка возобновить въ "Народномъ домѣ" постановки шекспировскаго театра по методу Рейнгардта.
Въ обѣихъ постановкахъ было видно серьезное отношеніе со стороны преподавателей къ ученическимъ спектаклямъ.
Сергѣй Ауслендеръ.