Сорок вторая новелла изъ занятной книги любовныхъ и трагическихъ приключенiй.
Уже почти годъ продолжались мои страданья; съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ впервые я увидѣлъ прекрасную Белинду медленно проходящей по дорожкѣ, еще не просохшей отъ дождя, между прудомъ и зеленѣющимъ первой травой лугомъ, на которомъ паслись коровы, подозрительно поглядывающія на ея высокую прическу и шляпу. Въ рукахъ у нея, по модѣ, была длинная тросточка и лента, на которой покорно бѣжала левретка. Только лакей въ пышной ливреѣ сопровождалъ ее издали. Я такъ смутился, что, уступая ей дорогу гораздо болѣе, чѣмъ это было необходимо, попалъ ногою въ глубокую лужу и, обрызгавъ не только свой плащъ, но и ея темно-желтое съ розами платье, вызвалъ своей неловкостью улыбку, воспоминанье о которой еще и теперь приводитъ меня въ неизъяснимое волненье. Кучеръ, ожидающій госпожу съ каретой у входа, на мой вопросъ гордо отвѣтилъ съ своихъ высокихъ козелъ:
-- Сударь, эта карета принадлежитъ миссъ Белиндѣ Гриннъ, той самой, которая, какъ вамъ навѣрно извѣстно, играетъ въ Дрюриленѣ, удостоиваясь нерѣдко даже королевскаго одобренія.
Часто послѣ этого профессоръ эстетики, столь любившій меня прежде, какъ одного изъ лучшихъ учениковъ, съ горечью выговаривалъ мнѣ мое невниманіе, и однажды я навсегда потерялъ его уваженіе, будучи пойманъ, какъ послѣдній лѣнтяй, въ томъ, что вмѣсто лекцій заполнялъ уже пятую страницу своей тетради все однимъ и тѣмъ же милымъ, нѣжнымъ, тысячи разъ повторяемымъ именемъ.
Всю зиму, несмотря ни на какую погоду, самой желанной была для меня дорога отъ Оксфорда до "Золотого Козла", гдѣ я оставлялъ свою лошадь и откуда, наскоро пообѣдавъ и переодѣвшись, отправлялся въ Дрюриленъ темными, всегда казавшимися мнѣ отъ нетерпѣнія слишкомъ длинными улицами, чтобы весь вечеръ видѣть ее далекою и постоянно новою: то королевой Индіи, то лукавой Крессидой или обольстительной Клеопатрой, въ этомъ съ сырыми пятнами бѣломъ залѣ.
И когда я возвращался домой въ такой темнотѣ, что только глубокія канавы по обѣимъ сторонамъ дороги не позволяли мнѣ сбиться съ пути, одна мечта о новомъ свиданіи наполняла мое сердце, и твердое рѣшеніе въ слѣдующій же разъ хоть чѣмъ-нибудь заставить ее обратить вниманіе на себя утѣшало сладкой, хотя и лживой надеждой. Даже снѣгъ и вѣтеръ, срывающій шляпу, долго не могли охладить разгоряченное лицо.
Такъ проходили дни, смѣняя безнадежнымъ отчаяніемъ сладкую томность.
Часто прогуливаясь подъ сводами галлереи, огибающей аббатство, не слыша криковъ играющихъ на дворѣ въ мячъ, имѣя видъ всецѣло погруженнаго въ чтеніе, я по цѣ-лымъ часамъ не перелистывалъ страницы и уносился мечтой въ далекій Лондонъ, пре-красный по одному тому, что тамъ жила она.
Однажды, еще за мѣсяцъ до дня Святого Валентина, какъ будто по внезапному вдохновенію у меня явилась дерзкая мысль добиться, хотя бы со шпагой въ рукѣ, перваго взгляда миссъ Гриннъ въ утро этого дня, и тѣмъ самымъ, по старому, прекрасному обычаю, на цѣлый годъ оставить за собой имя ея Валентина.
Чѣмъ ближе приближался роковой день, тѣмъ эта мысль утверждалась во мнѣ все больше и больше, и безповоротность такого рѣшенія дѣлалась для меня все очевиднѣй.
Вѣтеръ съ моря согналъ снѣгъ, и лошадь моя почти по колѣни увязала въ грязи, такъ что, выбравшись съ утра, я добрался до Лондона только къ сумеркамъ. Молодой тонкій мѣсяцъ на свѣтломъ еще розоватомъ небѣ, увидѣнный мною сквозь рѣдкія деревья дороги справа, предвѣщалъ удачу. До глубокой ночи проблуждалъ я по улицамъ города, замѣчая, какъ постепенно сначала зажигались, а потомъ гасли огни въ домахъ, видные сквозь щели ставень, и какъ звѣзды мигали между быстро проносящихся облаковъ на потемнѣвшемъ небѣ. Свѣтъ въ окнахъ говорилъ, что гости еще не разошлись, когда я наконецъ рѣшился подойти къ дому миссъ Гриннъ, а чуткое ухо улавливало даже взрывы смѣха и заглушенные звуки лютни.
Трещотка сторожа, слышимая издали, не приближалась, а рѣдкіе запоздалые прохожіе, спѣша по домамъ, не обращали на меня никакого вниманія. Я то проходилъ до угла узкой улицы и обратно, то садился въ тѣни противоположнаго дома на ступени высокаго крыльца, смотря на синія звѣзды и имѣя главной заботой, чтобы скромный букетъ, стоившій мнѣ столькихъ усилій, хотя и спря-танный подъ плащомъ, не погибъ отъ вдругъ наступившаго послѣ сравнительно теплаго дня ночного холода.
Уже нѣсколько разъ на колокольнѣ были отмѣчены звономъ часы, не считаемые мною, когда, наконецъ, раскрылись двери и первые гости, сопровождаемые слугами съ фонарями, вышли изъ дома миссъ Гриннъ. Я не могъ разсмотрѣть ихъ лицъ, но ихъ голоса разносились въ чуткой тишинѣ звонко и отчетливо, когда они задержались нѣсколько минутъ на углу, продолжая начатый разговоръ.
-- Счастливый Пимброкъ; онъ останется у нея до утра.
-- Ну этого счастья, кажется, были не лишены многіе. Не правда ли, сэръ?
-- Сегодня она показалась мнѣ прекраснѣе, чѣмъ всегда.
-- Я все-таки нахожу, что въ ней нѣтъ настоящей страстности.
-- Еще съ Бразиліи сэръ любитъ негритянокъ!
-- Мыувидимся завтра на утреннемъ пріемѣ?
-- Да, да! До завтра.
Прошло еще человѣкъ шесть въ темныхъ плашахъ и, наконецъ, двое послѣднихъ безъ слугъ, послѣ которыхъ привратникъ погасилъ фонарь у входа.
Они шли медленно и молча, только на углу, прощаясь, одинъ изъ нихъ сказалъ:
-- Итакъ, ты думаешь, никакой надежды?
-- Я не понимаю тебя,-- отвѣчалъ другой громко и сердито, -- чего тебѣ нужно. Ты пользовался ея любовью дольше, чѣмъ кто-либо. Она отпустила тебя почти не ощипаннымъ; чего ты хочешь отъ нея! Это смѣшно!
-- Какъ забыть ея поцѣлуи, дорогой Эдмонтъ, какъ забыть ея искусныя ласки, которыми нельзя насытиться.
-- Продажная тварь, -- проворчалъ его другъ сквозь зубы.
Невольно я сжалъ рукоять своей шпаги, оставаясь неподвижнымъ въ тѣни противоположнаго дома за перилами высокагокрыльца.
Такъ, не двигаясь, просидѣлъ я, вѣроятно, довольно долго, судя по тому, что всѣ члены мои оцѣпенѣли отъ неподвижности.
Уже звѣзды поблѣднѣли, и предразсвѣтный сумракъ, въ которомъ всѣ очертанія домовъ дѣлались странными и незнакомыми, смѣнилъ темноту, а пѣтухи перекликались тревожно и зловѣще, когда въ послѣдній разъ отворились гостепріимныя двери.
Сумерки позволили мнѣ разсмотрѣть его довольно хорошо, хотя и оставаясь самому незамѣченнымъ. На немъ былъ голубой плащъ и круглая шляпа; звонъ шпоръ говорилъ о его званіи. Навѣрно онъ также былъ красивъ, имѣя прекрасный ростъ и стройную фигуру. Онъ шелъ утомленной походкой, насвистывыя модную пѣсенку.
Чтобы размять затекшія ноги, я много разъ прошелся отъ одного угла до другого, странно не испытывая никакого волненія, хотя уже приближался часъ, отъ котораго зависѣла моя участь.
Какъ только небо стало свѣтлѣть, и на первый благовѣстъ потянулись богомольцы, я подошелъ къ дому миссъ Гриннъ и съ настойчивой увѣренностью постучалъ рукоятью шпаги.
Заспанный привратникъ въ сѣрой вязаной курткѣ, повидимому привыкшій ко всему, недолго разспрашивалъ о цѣли моего посѣщенія и, покорно пропустивъ сквозь свѣтлыя сѣни, украшенныя тонкой работы лѣпными розовыми гирляндами, между которыми улыбались лукавыя лица, ввелъ меня прямо въ комнату, гдѣ я былъ встрѣченъ уже вставшей и присматривающей за уборкой служанокъ очень пожилой особой весьма почтеннаго и вмѣстѣ съ тѣмъ противнаго вида. Кислыя возраженія, которыми она остановила меня, вскорѣ затихли, можетъ быть, благодаря золотой монетѣ, безъ словъ вложенной мною въ ея руку.
Я настойчиво попросилъ указать мнѣ комнату, непосредственно прилегающую къ спальнѣ миссъ, заявивъ, что ничто не остановитъ меня въ моемъ намѣреніи видѣть ее обязательно первымъ изъ мужчинъ въ этотъ день. Старуха, что-то бормоча себѣ подъ носъ, повиновалась, не выражая особеннаго удивленія и провела меня въ длинную узкую комнату съ однимъ окномъ въглубинѣ, съ неубраннымъ столомъ и другими явными слѣдами ночного пира. Маленькая дверь съ тремя ступеньками была единственной, по словамъ старухи, въ спальню госпожи. Тутъ я провелъ остатокъ ночи или вѣрнѣе начало утра, прохаживаясь по комнатѣ со спокойствіемъ, даже изумляющимъ меня самого, и разсматривая прекрасныя, рѣдкія гравюры, которыми были украшены стѣны.
Въ окно были видны деревья парка, часть пруда, трубы далекаго предмѣстья и небо, все болыпе розовѣвшее. Пастушка, каждый часъ выглядывающая изъ своего хорошенькаго домика къ томному пастуху, каждый разъ повторяющему одну и ту же мелодію, уже нѣсколько разъ дала мнѣ возможность полюбоваться изяществомъ тонкаго механизма, а въ комнатѣ стало совсѣмъ свѣтло отъ невиднаго еще солнца.
Вѣроятно, было уже не слишкомъ раннее утро, когда, наконецъ, колокольчикъ и вмѣстѣ съ тѣмъ голосъ, такъ хорошо знакомый мнѣ, позвали служанку въ спальню. Въ серебряномъ тазикѣ пронесли воду для умыванія. Голоса безъ словъ доносились черезъ дверь. Эти нѣсколько самыхъ послѣднихъ минутъ показались мнѣ чуть ли не длиннѣе всѣхъ долгихъ часовъ ожиданія. Наконецъ, выйдя и не закрывая двери, старуха сказала:
-- Войдите.
Скинувъ плащъ, я поднялся на три ступеньки и остановился у порога, ожидая приглашенія самой госпожи. Отъ розовыхъ плотно спущенныхъ занавѣсей было почти темно въ болыпой квадратной комнатѣ; затканый розами коверъ покрывалъ весь полъ; на розовомъ гобеленѣ были изображены цѣлыя сцены: охота, фонтанъ, цвѣты, птицы, и золотой амуръ, свѣсившись съ вѣтки смородины, напрягалъ свой лукъ, мѣтя въ сердца влюбленныхъ.
Миссъ Белинда сидѣла у зеркала въ утреннемъ свободномъ платьѣ цвѣта граната. Не оборачиваясь ко мнѣ, она сказала:
-- Ну, войдите, дерзкій молодой человѣкъ, врывающійся силой по ночамъ въ чужіе дома. Повинуясь вашимъ угрозамъ просидѣть у порога моей спальни хоть до вечера, которыя дали поводъ Саррѣ предполагать въ васъ чуть ли не грабителя, я готова выслушать вашу просьбу.
-- Дорогая госпожа, -- сказалъ я, не покидая порога, -- я пришелъ только просить васъ подарить мнѣ первый вашъ взглядъ сегодня.
-- Ваша скромность дѣлаетъ вамъ честь, -- со смѣхомъ воскликнула она, оборачивая ко мнѣ свое еще не нарумяненное, блѣдное лицо. -- Впрочемъ, ее можно объяснить и вашимъ возрастомъ. Вашъ гувернеръ не ждетъ ли васъ у воротъ?
Въ первый разъ видѣлъ я ее такъ близко послѣ первой нашей встрѣчи, и никогда ея красота не приводила меня въ такое волненіе, какъ сегодня. Ея золотистые волосы, небрежно перехваченные лентой, придавали ей видъ особой трогательности и невинности. Нѣсколько сухія, тонкія черты лица поражали почти дѣтской чистотой. Явная насмѣшка въ ея словахъ заставляла меня то блѣднѣть, то краснѣть, что къ счастыо еще не было замѣтно въ полумракѣ.
-- Такой хорошенькій и такой скромный мальчикъ. Право, это очень трогательно. Но что привело васъ ко мнѣ, да еще въ такой неурочный часъ? -- добавила она уже нѣсколько ласковѣй.
Справившись со своимъ смущеніемъ, я отвѣчалъ:
-- Я пришелъ, госпожа, чтобы предложить вамъ свои услуги въ качествѣ защитника и Валентина на цѣлый годъ, если вы пожелаете подчиниться старому обычаю.
Она перестала улыбаться и, отвернувшись, нѣсколько минутъ молча, будто чего-то ища, перебирала на туалетномъ столикѣ: золоченые флаконы, еще не распечатанныя записки, маленькую развернутую книгу и потомъ, вставъ, сдѣлала ко мнѣ нѣсколько шаговъ и сказала совершенно серьезно, даже нѣсколько печально:
-- Итакъ, вы -- мой Валентинъ. Я поручаю вамъ мою честь. Никогда никто на весь годъ не будетъ предпочтенъ, если вы пожелаете сопровождать меня на прогулкѣ или въ театръ. Но больше, больше я ничего не могу обѣщать вамъ, мой маленькій Валентинъ.
-- Я ничего больше не требую, госпожа, -- сказалъ я, опускаясь на колѣно и церемонно цѣлуя протянутую мнѣ руку.
Нагнувшись, она медленно коснулась моего лба холодными губами.
Вошедшая служанка приготовила туалетъ для утренняго выхода, и съ ласковой улыбкой, кивнувъ головой, миссъ Гриннъ отпустила меня, радостнаго и гордаго.