Мы, петербуржцы, люди не злые, только всегда мы очень заняты и больше всего на свете не любим, когда какая-нибудь неожиданность нарушит стройный и давно заведенный порядок нашего дня.
В определенный час мы встаем, едим, работаем, читаем, веселимся. Надо, чтобы на все хватило времени, и малейшая неточность в нашем расписании расстраивает весь день, и тогда мы становимся людьми злыми, неотзывчивыми, холодными, именно такими, какими с давних пор рисует нас провинциальное воображение.
Поэтому, когда в одно утро, далеко не прекрасное (туманом и слякотью любит пугнуть суровый Петербург наивного провинциала), в передней Кирилла Платоновича оказалась желтая, перевязанная толстенными бечевками, корзина, а в столовой, придерживаясь больше темных углов, сконфуженно прохаживался никому неведомый молодой человек, во всем доме сразу почувствовалось какое-то раздражение.
Неодобрительно встретила раннего посетителя горничная.
Хозяйка дома, Александра Павловна, брала в эту минуту душ и, проходя из ванной, была очень недовольна, наткнувшись на какого-то постороннего, человека.
-- Ах, уж не племянник ли это из Полтавы? -- кисло зевая, промолвил Кирилл Павлович, когда жена раздраженно рассказала ему о неожиданной встрече.
-- Мог бы хоть телеграммой предупредить. Возись теперь с ним! -- сердилась Александра Павловна, в сущности, женщина весьма добрая, только очень занятая, т.е. думающая, что она занята важными делами.
Весь сегодняшний день был точно распределен, ни одной минуты свободной не оставалось. До завтрака надо присмотреть за полотерами, потом поехать за покупками, к обеду будут два сослуживца Кирилла Платоновича, после обеда абонемент в Мариинском театре, а вечером еще необходимо поехать к Курагиным на их первую среду.
Даже если полчаса займет неожиданный приезд племянника, это будет затруднительно, придется торопиться и чего-нибудь не успеть.
Эти мысли расстраивали Александру Павловну.
Кирилл Платонович утром всегда чувствовал себя не очень хорошо. Постоянная изжога, тяжелая голова (спал он плохо), деловые мысли и перспектива суетливого петербургского дня делали его настроение не слишком благодушным. Был он человек тоже совсем не злой, многочисленным родственникам помогал охотно, да и вообще чаще делал добро, чем зло; только очень Кирилл Платонович уставал и больше всего боялся лишних хлопот и забот, так как и своих дел, как он говорил, у него выше головы, где уж тут о чужих думать.
Относительно приезда племянника ему писал месяца два тому назад брат. Кирилл Платонович выслал тогда денег на дорогу, но потом как-то забыл, и теперь этот неожиданный приезд был и для него некоторым сюрпризом.
-- Что же мы с ним делать будем? -- спросила Александра Павловна, причесываясь.
-- Как что? Да ничего! Не маленький. Наймет себе комнату и будет ходить в университет. До какого же это колена должен буду я родственников милых содержать?
Был Кирилл Павлович вовсе не жаден и с теми, кому помогал, весьма деликатен, просто сейчас плохое настроение на него напало, потому и брюзжал.
Между тем Петр (новоприбывший племянник) ходил по столовой, и от волнения у него потели руки и лоб.
Еще не видя никого из хозяев, чувствовал он враждебность во всем, окружавшем его: и в шелесте туго накрахмаленных юбок хорошенькой горничной, и в мрачном дубовом буфете, и в двух, только что приготовленных на маленьком серебряном подносе, чашках, и в косом, безнадежном дожде, стучавшем в окно.
Плотный, широколицый, там у себя, в Полтаве, не последний кавалер и ухажер, с громким смехом и несложными остротами, здесь Петр сразу почувствовал себя каким-то незначительным, презираемым, неуклюжим.
Вошел наконец Кирилл Платонович, в сюртуке, застегнутом на все пуговицы, торопливо поцеловал племянника, выжал на своем лице что-то в роде улыбки, спросил:
-- Ну, как отец, мать, здоровы? -- и, представив Петра вошедшей Александре Петровне, стал проглядывать газеты.
Александра Павловна пригласила сесть к столу, спросила, не холодно ли было в вагоне, и сейчас же рассердилась на горничную, зачем та не поставила третьей чашки для гостя.
Эта первая встреча родственников как бы определила дальнейшие их отношения.
Торопясь на службу, Кирилл Платонович сказал:
-- Тебе надо прежде всего найти себе комнату поближе к университету. Вот этим сегодня и займись. Кажется, есть комнаты в 10-15 рублей. А вот тебе на расходы.
Он вынул двадцатипятирублевку и, не глядя на племянника, положил ее на стол.
Через день Петр нашел комнату и переехал.
Александра Павловна пригласила его приходить обедать по праздникам.
Петр приходил.
Обыкновенно обедало еще несколько человек. Петр сосредоточенно молчал и много ел.
-- Какой он сумрачный, -- говорила Александра Павловна мужу вечером, -- у него такой тупой и тяжелый взгляд. Он положительно действует мне на нервы.
-- Да, субъект не из особенно приятных, -- отвечал Кирилл Платонович.
Иногда Петр приходил и не в воскресенье. Это бывало тогда, когда кончался месяц, а Кирилл Платонович забывал о деньгах.
В эти дни Петр сидел долго, и казалось, что он никогда не уйдет, а будет сидеть и упорно молчать без конца.
Кирилл Платонович пытался заговорить с ним:
-- Ну, что, Петр, нравится Петербург?
-- Да.
-- В университете у вас спокойно?
-- Да.
-- Что пишут из Полтавы? Здоровы там?
-- Да, спасибо, здоровы.
Дальше разговор не продолжался.
Только, если надо было куда-нибудь ехать, или Александра Павловна вызывала в соседнюю комнату и шептала:
-- Долго ли он будет пнем сидеть? Наверное, надо ему денег. Дай, и пусть идет. Я не могу.
Только тогда Кирилл Платонович брезгливо морщился и говорил:
-- Да, я еще твой должник. Получи, пожалуйста, -- и совал двадцатипятирублевку.
Петр багрово краснел, мычал что-то благодарственное и наконец уходил.
-- Ну, и характерец! Мне иногда кажется, что он готов съесть нас, такими глазами смотрит твой любезный племянник, -- раздраженно говорила Александра Павловна; впрочем, скоро они оба забывали, как о чем-то неприятном и тяжелом, о самом существовании неожиданного родственника.
Как-то уже в марте, когда весна давала о себе знать гнилыми, мокрыми оттепелями, Петр пришел днем не в праздник и не в день получки месячной субсидии.
Дома никого не было, и горничная, презрительно посматривая на грязные, обившиеся брюки неприятного гостя, никогда не дававшего "на чай", провела Петра в гостиную.
Когда Александра Павловна вернулась домой, она застала Петра спящим в кресле.
От ее шагов он открыл глаза, но не встал, а как-то виновато улыбнулся.
-- Что с вами, голубчик? -- спросила Александра Павловна, пораженная странным видом племянника. -- Вам нехорошо?
-- Горло немножко болит, -- не без труда проговорил Петр.
В первый раз ласково и нежно расспрашивала Александра Павловна (ведь она была очень добрая) племянника о его жизни, о том, что он чувствует.
Вечером, хотя надо было ехать в театр, Кирилл Платонович повез Петра к доктору.
Дорогой доктор внимательно выслушал и осмотрел больного, не прерывая веселой болтовни.
-- Такой гренадер, и вдруг хворать вздумал. Ну, да мы скоро все болезни выгоним.
А потом, уведя Кирилла Платоновича в другую комнату, сказал, что организм больного страшно истощен, и он опасается горловой чахотки; посоветовал положить в больницу.
В числе важных дел для Александры Павловны стало ездить каждый день навещать Петра. Она привозила ему цветов и конфет и не находила больше его таким сумрачным и нелюдимым.
В апреле Петра отправили с сестрой милосердия в Полтаву, а в мае получилось известие, что он умер. Кирилл Платонович ходил несколько дней мрачным.
Надо было разобрать желтую корзину с вещами Петра. На самом верху Александра Павловна нашла толстую тетрадь с надписью: "Дневник".
-- Вот где суровый приговор нам, -- подумала Александра Павловна, и ей стало стыдно до слез.
Она раскрыла тетрадь.
Это были черновые письма к какой-то Гале, там было много нежнейших слов любви, планов о счастливом будущем и ни слова упрека, злобы, будто не было вовсе людей, которые его окружали, и он жил в какой-то пустоте.
1912 г.