VIII.

ИТОГЪ.

Подведемъ итогъ тѣмъ окончательнымъ выводамъ, къ которымъ привелъ насъ критическій анализъ, сдѣланный нами героинямъ русской литературы.

Этотъ рядъ героинь начинается, какъ бы по заказу, имянно такой дѣвушкой, которую прежде всего должно было выставить общество временъ нравственнаго упадка, временъ общества чисто "свѣтскаго", въ которомъ женщины не дошли ни до какихъ серьезныхъ вопросовъ, въ которомъ имъ чуждо строгое и критическое отношеніе къ какимъ либо сторонамъ жизни, кромѣ стороны чисто внѣшней -- соблюденія приличія. Для свѣта Софья Павловна Фамусова -- красивая, умная, прекрасно воспитанная и образованная дѣвушка, строгой нравственности; въ нее влюбленъ одинъ изъ самыхъ замѣчательныхъ молодыхъ людей того времени, но она дурачитъ этого человѣка потому, что онъ эксцентриченъ, что "этихъ въ немъ особенностей бездна" и свѣтъ ей рукоплещетъ; она идеалъ приличной московской свѣтской дѣвушки и завидной невѣсты. Въ сущности же Софья Павловна невѣжественнѣйшая, неразвитая дѣвушка, умѣющая только говорить по-французски. Она не понимаетъ къ чему ѣздить за границу учиться и искать ума; любитъ она ничтожнѣйшаго и презрѣннѣйшаго человѣка, или лучше сказать и не любитъ, а развратничаетъ отъ скуки съ нимъ, потому что этотъ человѣкъ подъ рукой, потому что съ нимъ всего легче скрыть отъ всѣхъ свои развратныя свиданія. Она не прочь даже выйти за него замужъ, потому что по нравственной ничтожности Молчалинъ совершенно олицетворяетъ сложившійся у московскихъ барынь того времени идеалъ мужа -- мужа безгласнаго, мужа-лакея для посылокъ и сопровожденія на балъ. На конецъ самая Немезида, самая трагическая судьба, разразившаяся надъ преступной нарушительницей свѣтскаго устава, вполнѣ дорисовываетъ и героиню и ея сферу. Немезида эта сплетня,-- скандалезная хроника, воплотившаяся въ какую-то княгиню: "Ахъ Боже мой, что станетъ говорить княгиня Марія Алексѣевна! восклицаетъ Фамусовъ, и выше этого страшнаго наказанія нѣтъ ничего ни для Софьи, ни для ея отца!

Слѣдующая героиня, Татьяна, переноситъ насъ изъ столицы въ деревню и показываетъ русскую дѣвушку почти современную Софьи въ ея, еще такъ сказать, сыромъ видѣ, мало попорченную гувернантками въ родѣ м-мъ Розье и сферой столичнаго свѣта. И эта дѣвушка, не смотря на свою дикость и малоразвитость прелестна; въ ней есть сила, есть страстность. У нея только нѣтъ еще никакихъ требованій отъ жизни, никакого на нее строгаго взгляда, ее не заботятъ никакіе вопросы, кромѣ вопроса женщины-производительницы: вопроса о возлюбленномъ. Но и тутъ она уже, и по природнымъ качествамъ и по воспитанію на романахъ, является нѣсколько разборчивой: ее окружаютъ много уѣздныхъ вздыхателей, но она неудовлетворяется ими, она ждетъ чего-то лучшаго и этотъ лучшій является въ лицѣ, дѣйствительно замѣчательномъ по тогдашнему времени -- въ сосѣдѣ Онѣгинѣ. Дѣвушка полюбила его и отдается вся своему чувству. Не смотря на свою стыдливость и на понятія окружающей среды, она сама признается Онѣгину въ своей любви и если-бы Онѣгинъ сказалъ ей, что любитъ ее, по не можетъ на ней жениться -- мы не думаемъ, чтобы Таня задумалась надъ всякимъ самопожертвованіемъ. Но Онѣгинъ не любитъ Тани и честно ей это высказываетъ. Тогда жизнь Тани надломилась -- и не мудрено! У Тани не было никакихъ цѣлей и надеждъ кромѣ любви, и когда эту любовь обстоятельства вырвали у дѣвушки, она дѣлается безучастной къ жизни и слѣпо отдается теченію. Теченіе это въ лицѣ матери и совѣта сосѣдей присуждаетъ Таню отдать замужъ, ее вывозятъ просватывать и выдаютъ; она не сопротивляется: ей все равно. Но жизнь беретъ свое. Татьяна оправилась отъ утраты, дѣтей у нея нѣтъ, натура съ задатками силы требуетъ дѣятельности и княгиня Татьяна увѣровала въ божество свѣта. Она со строгостью весталки отдалась служенію этому свѣту и его понятію о долгѣ, не выработавъ этого понятія собственнымъ опытомъ, не провѣривъ даже его, а принявъ на вѣру въ томъ видѣ, какъ оно сложилось у массы. И вотъ, черезъ нѣсколько лѣтъ, вмѣсто любящей искренней деревенской дѣвушки, мы находимъ холодную нравственную ханжу, строгую блюстительницу свѣтскихъ приличій, нѣчто въ родѣ княгини Маріи Алексѣевны. Она отталкиваетъ отъ себя давно и глубоко любимаго человѣка и жертвуетъ своимъ чувствомъ соблюденію той "формальной" вѣрности мужу, которая не мѣшаетъ стремиться мыслью къ одному и отдаваться въ то же время другому.

Женщины романа "Герой нашего времени" -- времени еще большаго нравственнаго упадка, не представляютъ намъ и тѣхъ рѣзкихъ и своеобычныхъ чертъ, которыя мы видимъ въ Татьянѣ. Онѣ витаютъ, разумѣется, исключительно въ области любви, но въ своихъ идеалахъ ищутъ "интересности". Понятіе объ интересности мѣняется съ временемъ и мѣстностью, но русская интересность того времени представляется чистымъ сумбуромъ. Она заключалась въ смутномъ стремленіи "къ чему-то", въ страданіяхъ "по чемъ-то", и вся эта туманность должна быть облачена въ изящную наружность, обладать взоромъ обѣщающимъ пылкую страсть и особенное блаженство. Женщинамъ названнаго нами романа попадается Печоринъ, человѣкъ нѣсколько глубже ежедневной интересности, но и онъ плѣняетъ женщинъ не тѣмъ, чѣмъ онъ глубокъ, не трагизмомъ, который въ немъ шевелится и слышится, а именно своей "интересностью во всѣхъ отношеніяхъ", и если-бы не было Печорина, то эту должность могъ бы исправлять и Грушницкій,-- человѣкъ "просто интересный". И вотъ дѣвушка, полюбившая Печорина мгновенно вмѣсто любви пылаетъ къ нему ненавистью, какъ скоро узнаетъ, что Печоринъ не имѣетъ "благородныхъ намѣреній", а замужняя женщина, при любви къ которой "благородныхъ намѣреній", питать не полагается, отдается ему не только не разрывая связи съ первымъ мужемъ, но даже по смерти одного выходитъ, продолжая любить Печорина, за другаго. Положимъ, Печоринъ не говоритъ княжнѣ о своихъ неблагородныхъ намѣреніяхъ; а просто объясняетъ, что онъ не любитъ ее, но онъ говоритъ тоже самое и Вѣрѣ, и княжна, какъ и Вѣра, очень хорошо понимаетъ, что это вздоръ, что это только своего рода интересность и что любить "безъ благородныхъ намѣреній", т. е. не на законномъ основаніи Печоринъ вовсе не прочь. Княжна Мери и Вѣра -- женщины совершенно одного закала, только у первой нервы нѣсколько еще покрѣпче нежели у послѣдней и читатель увѣренъ, что если-бы любящая Вѣра была дѣвушкой, то отвѣчала бы ему какъ Мери, а если бы Мери была замужемъ то, по всей вѣроятности, оказалась бы столько же безсильной какъ и Вѣра передъ взоромъ, "обѣщающимъ безконечное блаженство". Онѣ обѣ, Мери и Вѣра, обращаютъ на себя вниманіе какъ образецъ существовашаго въ то время -- да невымершаго и до днесь -- ложнаго отношенія женщины къ мужчинѣ, мелкоты ея отъ него требованій и изращенности нравственныхъ понятій, такъ что выведенная въ томъ же романѣ совершенная дикарка и дитя природы черкешенка Белла стоитъ во всѣхъ отношеніяхъ головой выше ихъ. Да и вообще настоящій разборъ доказываетъ намъ, что свѣтскій слой общества рѣшительно неблагопріятенъ у насъ для развитія женщины. Прежде всего мы это видѣли на Софьѣ Фамусовой, потомъ на Татьянѣ, которая при переселеніи изъ деревенской глуши въ высшій столичный кругъ измѣняется такъ невыгодно для себя. Въ Мери и Вѣрѣ мы не находимъ тоже никакого задатка къ строгому и разумному взгляду на жизнь. Какъ будто для подтвержденія этого факта является и Маша (изъ Затишья). Маша -- первая въ русской литературѣ вполнѣ цѣльная и строгая по природѣ дѣвушка, которая смотритъ на мужчину какъ на дѣятеля и обращается съ нему съ умной требовательностью. И дѣвушка эта не только всецѣло принадлежитъ деревнѣ, но еще одной изъ самыхъ глухихъ захолустьевъ -- "затишью". Дочь помѣщика, она даже не барышня. Она не болтаетъ по-французски, не любитъ читать -- разумѣется романовъ, потому что другаго чтенія у дѣвицъ тогда не было,-- не любитъ свѣта, а любитъ работать, дѣлать что-либо. Этотъ выводъ нисколько не говоритъ, что необразованность и неразвитость лучше образованія; невѣжество и малоразвитость были одинаковы и въ барскомъ домѣ маленькаго помѣщика и въ барскихъ палатахъ столичныхъ тузовъ; только первыя были грубѣе и обнаженнѣе, а вторыя лучше замазаны внѣшнимъ лоскомъ. Но выводъ доказываетъ, что когда общество одинаково невѣжественно, то тѣ счастливыя натуры, на здравый умъ которыхъ менѣе всего вліяли установленные въ массѣ предразсудки и узкія понятія, отдаваясь этому собственному здоровому смыслу и влеченію естественныхъ чувствъ стоятъ по своему развитію несравненно выше, несравненно болѣе удовлетворяютъ разумнымъ требованіямъ жизни, чѣмъ натуры извращенныя вліяніемъ всѣстадныхъ понятій невѣжественнаго и натертаго только снаружи общества. Маша полюбила человѣка, въ которомъ живая натура и маленькіе забавляющіе таланты обѣщали -- и не въ глазахъ только любящей дѣвушки -- высокодаровитаго дѣятеля. Но въ человѣкѣ этомъ не оказалось никакой стойкости, никакой привычки къ труду. Маша это замѣчаетъ, и не смотря на глубокую любовь свою постоянно настойчиво требуетъ, отъ своего избраннаго дѣла. Она требуетъ его тѣмъ настойчивѣе, что по ея понятіямъ общественная дѣятельность существуетъ только для мужчины, что женщинѣ сужденъ только узкій кругъ домашней жизни и помощницы своего избраннаго, что ей, женщинѣ, какъ она выразилась, "можно не думать о будущемъ". И кто, вспомнивъ время, въ которое жила Маша, время, когда и для мужчинъ всякая независимая дѣятельность была почти невозможна, осудитъ ее за эти понятія?

Но никакія побужденія Маши не въ состояніи были вдохнуть силу и стойкость въ изломаннаго и жиденькаго человѣка, котораго по несчастію полюбила она. А между тѣмъ эта любовь Маши была для нея все. Это не была любовь свѣтскихъ женщинъ, ищущихъ въ ней только развлеченія. Дѣвушка, съ такой сильной натурой, какъ Маша, не чувствуетъ въ себѣ силы мѣнять привязанность, да и кого выберетъ она въ такомъ захолустьи другаго, когда самый многообѣщающій изъ мужчинъ оказался ничтожностью? А помимо любви еще нѣтъ ничего влекущаго, живаго кругомъ бѣдной дѣвушки. Съ отъѣздомъ Веретьева, обыденная мелкая жизнь въ глуши, осенью, налегаеть всей тяжестью своей пустоты на полную силъ и жаждущую жизни дѣвушку,-- и Маша не выноситъ этой удушающей пустоты; она не видитъ изъ нея выхода и предпочитаетъ смерть,-- полную смерть этой медленно-мертвящей жизни. И эта смерть дѣвушки съ глубокой и сильной натурой и съ самыми честными и разумными стремленіями и смерть не въ минуту какого-нибудь порыва страсти кладетъ страшную черту, освѣщаетъ ужаснымъ свѣтомъ ту мертвящую и убивающую эпоху, въ которую суждено было жить этой дѣвушкѣ! И понимала ли Маша, что воздухъ, отравленный ядомъ Анчара, описаніемъ котораго она наслаждалась въ стихахъ Пушкина, не былъ болѣе убійственъ, чѣмъ русскій воздухъ современной ей эпохи для всякой выдающейся изъ ряда честной и сильной личности?

Лиза Калитина не представляетъ собою какого-нибудь опредѣленнаго момента въ развитіи русской мысли; она принадлежала и принадлежитъ всему періоду застоя и даже -- чему мы видимъ примѣръ въ католическихъ странахъ -- можетъ идти далѣе его. Она, какъ и Татьяна, жертва ложнаго пониманія долга и ложныхъ, мистически-религіозныхъ понятій. Собственно русская особенность этихъ воззрѣній состоитъ въ томъ, что они не привиты непосредственно клерикальнымъ воспитаніемъ, а изъ древне духовнаго аскетическаго ученія проникли въ народъ, смѣшались съ его идолопоклонствомъ и, еще искаженныя невѣжествомъ, уже стали снизу заражать малопросвѣщенные классы и даже были приняты нѣкоторыми болѣе честными и добросердечными, чѣмъ проницательными людьми, за существенную, да еще и уважаемую принадлежность русской народности! Мудрено ли послѣ этого, что полуобразованная молоденькая дѣвушка становится жертвою этихъ воззрѣній, когда такой начитанный и многовидѣвшій господинъ, какъ славянофилъ Лаврецкій, не возмутился ими и не съумѣлъ, пользуясь своимъ вліяніемъ на дѣвушку, показать ей всю ложь ея взглядовъ!

Помимо Лизы Калугиной прямыми и послѣдовательными представительницами своего времени являются Наташа Ласунская и Елена Инсарова. До нихъ, какъ мы видѣли, лучшія русскія дѣвушки инстинктивно стремились къ чему-то лучшему, но и это стремленіе ограничивалось въ нихъ выборомъ человѣка, которому они отдавали любовь свою. При этомъ, здравый разсудокъ былъ единственнымъ ихъ руководителемъ и онѣ дѣйствовали безукоризненно, пока слушались его. Окружающія дѣвушекъ понятія, когда онѣ отдавались имъ, дѣйствовали на нихъ губительно, да и сами ихъ избранные, связь съ которыми не могла установиться ни на условныхъ, ни на естественіыхъ основахъ, не подавали имъ помощи, не развивали ихъ своимъ вліяніемъ, не указывали имъ на ихъ ошибки. Не то начинается со времени двухъ названныхъ нами дѣвушекъ.

Рудинъ не только влюбляетъ въ себя, но онъ пробуждаетъ Наташу, онъ и любовь-то ея вызвалъ къ себѣ силой своего развивающаго слова. Конечно, не всѣ слушавшія его женщины влюблялись въ него, но несомнѣнно на всѣхъ ихъ отразилась такъ или иначе его пробуждающая рѣчь. И вотъ мы видимъ дѣвушку, которая уже не стремится только любить, но которая ищетъ въ мужчинѣ учителя и руководителя, ищетъ дѣла себѣ, хотя еще и ограничиваетъ свое участіе въ немъ ролью помощницы: она уже стремится переступить за черту хозяйки, жены или любовницы. Рудинъ еще находится въ тѣхъ же роковыхъ условіяхъ одиночества, которыя мѣшали и его предшественникамъ идти объ руку съ любимой женщиной; но вліяніе Рудина все-таки оказалось, переходъ или стремленіе къ переходу -- явилось.

Въ Еленѣ мы видимъ и самый этотъ переходъ. Инсаровъ былъ человѣкъ дѣла, за это полюбила его Елена. Она и отдалась вполнѣ беззавѣтно не только ему, но и его дѣлу: когда Инсаровъ умираетъ -- она слѣпо идетъ по пути, по которому онъ думалъ идти съ ней. Она не думаетъ о томъ, что этотъ путь ей совершенно томенъ, почти неизвѣстенъ, что она могла идти по немъ только опираясь на опытную руку и что есть другіе подобные пути болѣе ей сподручные, близкіе, на которыхъ она-бы могла дѣйствовать самостоятельнѣе и сознательнѣе; она остается слѣпо вѣрна дѣлу своего возлюбленнаго, и вся отдается ему. Но не будемъ винить Елену. Нужды нѣтъ, что мысль ею выражаемая не нова, что и сама Елена напоминаетъ намъ тѣхъ русскихъ женщинъ доонѣгинской эпохи, которыя оставили имена свои не въ литературѣ, лишенной возможности рисовать ихъ образы, женщинъ, которыя тоже вырывались изъ узкой рамы хозяйки и любовницы и шли за своими избранными далеко дальше теплыхъ стѣнъ семейной жизни. Образъ Елены является намъ отраднымъ явленіемъ уже потому, что послѣ долгаго пути упадка и медленнаго возстановленія, мы видимъ русскую мысль снова на томъ уровнѣ развитія, до котораго она доходила во времена наиболѣе благопріятныя для ея развитія, что за этимъ переваломъ мы имѣли право надѣяться на дальнѣйшія и совершенно новыя въ русской жизни шаги женскаго развитія. И надежды эти оправдались: не даромъ романъ, въ которомъ явилась Елена, называется "Наканунѣ". Поэтому не только хронологическому, но и нравственному порядку мы имѣемъ право назвать послѣдующихъ представительницъ развитія женской задачи, общимъ именемъ "новыхъ женщинъ".

Дѣла, представляющагося женщинѣ при ея первой попыткѣ стать на собственныя ноги, было много. Прежде всего ей слѣдовало выйти изъ той узкой, одуряющей атмосферы любви, куда до сихъ поръ исключительно загоняли ее, гдѣ ей воздвигали храмы, курили благовонія и дѣлали ее и жрицей и жертвой. По многимъ причинамъ мы не посвящали особой статьи женщинамъ пытавшимся разорвать сложившіяся понятія о любви, хотя вопросъ, къ разрѣшенію котораго стремились онѣ, пустилъ самые глубокіе корни въ общественной жизни и переживетъ многіе другіе вопросы, въ настоящее время, кажущіеся инымъ, болѣе существенными. Поэтому и здѣсь мы только замѣтимъ, что однѣ изъ этихъ женщинъ пытались устранить тотъ глупый трагизмъ, который сопровождалъ и не могъ, по мнѣнію такъ называемаго образованнаго общества, не сопровождать неизбѣжно, какъ возмездіе, всѣ столкновенія, въ которыхъ измѣнчивое чувство постоянно ставило женщину связанную съ однимъ, когда она начинала любить другаго. Иныя пытались снять съ любви и именно съ любви страстной и безумной, тотъ ореолъ, которымъ окружили ее тупыя и извращенныя понятія рыцарскаго времени. Онѣ перестали смотрѣть на любовь, какъ на исключительно женское и возвышенное занятіе. Въ той страшной и безумной любви, которая, чѣмъ была сильнѣе, тѣмъ считалась возвышеннѣе, онѣ видѣли (раздѣляя впрочемъ этотъ взглядъ съ мужчинами, или даже у нихъ его заимствуя) просто страсть, т. е. не нормальное, болѣзненное состояніе, съ которымъ нужно бороться какъ съ недугомъ, какъ со всякой страстью, будетъ ли предметомъ ея вино, карты, наряды, лошади или чья нибудь личность. Иныя пытались, наконецъ, въ дѣлѣ любви, завоевать себѣ тѣ права, которыя мужчины оставили исключительно за собою и потребность любви низводили для женщинъ, какъ и для мужчинъ въ число тѣхъ естественныхъ и обычныхъ стремленій, на которыя должно смотрѣть трезвымъ и не предубѣжденнымъ взглядомъ и не вмѣшивать въ нихъ отжившія и весьма условныя понятія какой-то рыцарской чести, а замѣнять ихъ откровенной прямотой и честностью дѣйствій. Иныя изъ женщинъ, сообразивъ совершенно основательно, что независимость нравственная не можетъ существовать безъ независимости матеріальной, занялись экономической стороной вопроса,-- вопросомъ о собственномъ хлѣбѣ, можетъ быть забывая даже въ первомъ увлеченіи, что добываніе этого хлѣба должно быть не столько цѣлью, сколько средствомъ и что важно избавить себя отъ эксплоататоровъ, а не перемѣнять одного на другаго.

Наконецъ женщина, на которой мы болѣе всего остановили вниманіе, Марья Щетинина ("Трудное время" Слѣпцова) уже стремится къ какой-то болѣе широкой дѣятельности: она еще ищетъ ее объ руку съ мужчиной, но тотчасъ бросаетъ эту руку, когда замѣчаетъ, что вожатый не удовлетворяетъ ея намѣреніямъ. Надобно однако замѣтить, что стремленія Щетининой имянно вслѣдствіе своей широты страдаютъ неопредѣленностью и что пока въ самой женщинѣ не выработаются они въ ясно сознанную и обдуманную задачу, все дѣло будетъ ограничиваться стремленіемъ и разумѣется разочарованіями. Даже при строго опредѣленныхъ и ограниченныхъ цѣляхъ, какія были, напримѣръ, у Вѣры Павловны и другихъ,-- мы видимъ, что цѣли эти постоянно не достигаются, что усилія поступательнаго движенія не въ состояніи преодолѣть встрѣчаемаго сопротивленія. Изъ этого мы въ правѣ прійти къ мысли, высказанной уже нами, какъ мы замѣтили, въ одномъ литературномъ произведеніи, что одиночныя, неорганизованныя точно и разумно стремленія, долго не будутъ достигать тѣхъ здравыхъ и полезныхъ цѣлей, къ которымъ стремится современная женщина, хотя цѣли эти по существу своему такъ ясно полезны и такъ далеки отъ всякихъ мечтательныхъ преувеличеній, что при спокойномъ и настойчивомъ стремленіи не могутъ, повидимому, въ глазахъ просвѣщенныхъ людей, ни съ какой стороны, ожидать неодолимыхъ препятствій.

КОНЕЦЪ.

Итог

VIII.

ИТОГЪ.