РУССКІЯ ПРЕДАНІЯ.
Мы не всегда съ настоящей точки смотримъ на простой народъ, полагая, что въ немъ нѣтъ чувствъ. Странно было бы искать въ простомъ народѣ вѣжливости и пріятнаго обращенія; но подъ грубою корою въ немъ есть много хорошаго. Я разумѣю подъ именемъ простолюдиновъ или простаго народа особенно крестьянъ, и, надобно сказать, не тѣхъ, которые живутъ близь столицъ и большихъ городовъ: эти не горожане и не настоящіе крестьяне; у нихъ даже образъ жизни и самая одежда измѣнились, нѣтъ простоты и чистыхъ нравовъ; но узнайте крестьянъ, которые всегда жили въ деревнѣ, занимались сельскими работами и не познакомились съ городскою роскошью. Люблю я ихъ простые разсказы о деревенскомъ житьѣ-бытьѣ, о ихъ радостяхъ и горѣ!
У меня жила солдатка, изъ крестьянокъ, очень-добрая и усердная женщина. Каждое лѣто она приходила работать въ Москву, а осенью уходила въ свою деревню, я все горевала о своемъ мужѣ, котораго уже восемь лѣтъ какъ отдали въ рекруты. Вотъ ея простой разсказъ:
Семья была у насъ большая, а все старый, да малый. Душъ по ревизской сказкѣ было много: старикъ свекоръ, дядя, тоже старикъ, деверь хромой, дѣти у него малыя, да мой мужъ, меньшой братъ, и ему уже было лѣтъ подъ тридцать. Барину не хотѣлось отдавать его въ рекруты, но обыкновенно при отдачѣ очередныхъ возятъ еще подставныхъ. Вотъ взяли и Василья, моего мужа; его возили не одинъ разъ, но все онъ ворочался; взяли и въ этотъ разъ, а онъ намъ говоритъ: "молитесь Богу, ворочусь". Но не такъ случилось: отдатчики, которые повезли его, покривили душой; тотъ братъ, другой сватъ, иной сынъ богатаго мужика, могутъ нанять, да еще не пріискали; останется парень, женится у кого-нибудь. Вѣдь и въ деревнѣ тѣ же люди, какъ въ городѣ! Василій былъ не богатъ, ни бѣденъ: имѣлъ хлѣбъ насущный, а поживиться отъ него было нечѣмъ. Дѣтей у насъ только и была одна дѣвочка. Но въ этотъ разъ у меня сердце такъ и ноетъ; я и говорю свекру: "поѣдемъ, батюшка, въ городъ"; а городъ отъ насъ верстъ двадцать. Пріѣхали, а ихъ повели уже въ пріемъ. Богъ-знаетъ отъ-чего случилось, только какъ моего-то привели въ присутствіе, такъ и сказали: лобъ забрить. Да и дивиться тутъ нечего: молодецъ собой, здоровый и видный. Вотъ какъ вывели ихъ, да мы увидѣли, что у него лобъ забритъ, такъ и не вспомнились; а онъ какъ бѣлое полотно, да такъ и трясется какъ въ лихоманкѣ; а слезы-то у него такъ и катятся, слеза слезу побиваетъ. Ихъ повели съ старшими солдатами на квартиры, и мы за ними поплелись; весь день мы проплакали, маковой росинки во рту не было. Онъ же, мой родимый, сталъ насъ уговаривать, разуменъ былъ, хоть и грамоты не зналъ. "Видно мнѣ на роду такъ написано; живъ буду, ворочусь: вишь, нынѣ черезъ пятнадцать лѣтъ въ безсрочный отпускъ; а можетъ и честь заслужу: буду служить Богу и государю вѣрой и правдой". Прожили мы съ нимъ дня два; наши поѣхали въ деревню, а я сказала свекру, что покуда не вышлютъ Василья, я буду въ городѣ, хоть нагляжуся на него. Прожили въ городѣ шесть недѣль; пришелъ приказъ идти въ походъ. Я поѣхала въ деревню, повѣстить своихъ, да привезти дѣвчонку. Онъ говорилъ намъ еще прежде: "Не убытчитесь за меня; денегъ мнѣ не надобно; навѣкъ не наградите, а солдату все готовое -- аммуниція, хлѣбъ и квартира; но мы все-таки собрали ему съ полсотни: я продала свои холсты, да еще продали изъ семьи двухъ коровъ, чтобы хоть на первый случай была копейка всей семьи, опричь малыхъ ребятъ. Пріѣхали мы проводить его; я и Дуняшу свою взяла. Въ городъ пріѣхали мы позднимъ вечеровъ; стучимся въ ворота, Василій и бѣжитъ отворить; хотѣлъ взять изъ саней Дуняшу, а она благимъ матомъ заголосила, не узнала его. Вошли въ избу; онъ ей и пряника, и калача, такъ нѣтъ, не беретъ! только говоритъ: "это не мой батюшка; у моего была борода и волосы, какъ у дѣдушки и дяди". Наплакались мы на нее, глупую: не разумѣетъ; извѣстно, ребенокъ! Денька два побыли; рекруты пошли въ походъ, въ губернскій городъ: тамъ, говорили, пріѣдетъ генералъ, будетъ разбирать, кто куда годовъ. Изъ нашей волости было трое рекрутъ: нашъ Василій, да парень Иванъ, сирота сердечный; его только одна тётка провожала. Онъ не больно и горевалъ, тоже за брата пошелъ. Третій былъ сосѣдъ Ефимъ, дѣтина смирный и работящій, да куда непригожъ! такъ вся деревня чудищемъ и звала. Дѣвки, бывало, и въ хороводъ не берутъ; а какъ пошли они, то мать Ефимова, сердечная, голосомъ воетъ, да причитаетъ: "Ты кому чудо дивное, а мнѣ чадо милое!"
Первый день перешли верстъ двадцать, остановились; на другой день была днёвка; тутъ, почитай, всѣ простились и домой поѣхали. Я и говорю своимъ: "воротитесь, родимые, а я провожу его еще подальше, чтобъ не со всѣми вдругъ ему разстаться; я пріѣду съ тёткой Ѳедорой, ефимовой матерью". Они меня послушались (да и свекру крѣпко нездоровилось), распростились, поѣхали, и Дуню съ собой взяли; а мы еще верстъ сорокъ провожали; да все надобно было воротиться. О прощаньѣ вы меня и не спрашивайте; словно все во снѣ вижу! Воротились, такъ будто и свѣту Божьяго не стало. Старикъ нашъ, какъ пріѣхалъ домой, больно расхворался, а черезъ недѣлю и душу Богу отдалъ.
Зиму кое-какъ мы прожили, а къ веснѣ, видимъ, хлѣба до новаго у насъ не хватитъ. Деверь и говоритъ мнѣ: "Марья, ты вольный казакъ; наши бабы идутъ въ Москву; поди и ты съ ними: авось десятка три до петрова-дня заработаешь; здѣсь не чѣмъ зашибить копейку. Дуня твоя, не бойсь, обижена не будетъ." Подумала и пошла. Пришедши, я нанялась у огородниковъ до петрова-дни за сорокъ рублей; надобно было къ жнитву домой поспѣть. Работала я, наравнѣ съ мужиками, тяжелую работу. Пришла домой, вижу, дѣло плохо: хлѣба нѣтъ, новый не поспѣлъ; нечего дѣлать, отдала деньги въ семью. Съ-тѣхъ-поръ каждый годъ прихожу въ Москву; но, живя здѣсь, все душа не на мѣстѣ. Одинъ годъ, безъ меня Дуня была въ оспѣ; другой разъ былъ опять неурожай, и хоть я оставила рублей пятнадцать, но деньги издержали, а дѣвчонку мою послали побираться по міру. Жить здѣсь съ моимъ паспортомъ мнѣ нельзя круглый годъ, да безъ Дуни я и сама не останусь; а она господская; все думаю скопить деньжонокъ, да выкупить ее."
-- Да попытайся, Марья, можетъ-быть, тебѣ и дадутъ паспортъ, съ которымъ тебѣ можно будетъ жить въ Москвѣ; а для дочери возьми паспортъ изъ деревни, сказала я ей. Ну, а получала ты письма отъ мужа?
-- Всего одну грамотку; да еще былъ въ отпуску солдатъ, даточный изъ нашей деревни, такъ сказывалъ о Васильѣ, что вмѣстѣ съ нимъ въ одномъ полку служитъ, что ему хорошо, но все, говоритъ, что ждетъ не дождется, когда бы уволили въ отпускъ. Да и подшутилъ же надъ нами Матвѣй-солдатъ, что приходилъ. Грамотки онъ изъ дому получалъ, такъ и зналъ, что племянницу его отдали въ деревню, отъ насъ такъ-что версты три будетъ. Вотъ онъ напередъ къ ней и зашелъ: деревня-то на пути; пришелъ въ избу -- а у васъ такое заведенье въ деревняхъ, прохожаго, а кольми паче служиваго, напоить и накормить чѣмъ Богъ послалъ; а онъ же и съ крестикомъ. Ему-то угощенье и на умъ не идетъ, и все выспрашиваетъ о своихъ, а не признается, что я-де Матвѣй Бычковъ; да еще говоритъ: "знаю Матвѣя, онъ вамъ челобитье посылаетъ". Старшіе съ нимъ говорятъ, а молодуха-сноха ходитъ, да прибирается по домашнему дѣлу. Вотъ онъ и спрашиваетъ: "а что это, никакъ сноха ваша?" -- Да, господинъ-служивый, женили сынка, вотъ о Покровѣ годъ будетъ. Тутъ ужь онъ и сказалъ: "Здравствуй, племянница и крестница! Она, да старики, такъ и не вспомнились. "Ахъ, ты нашъ родимый! да какъ тебя Богъ принесъ?" Племянница-то Прасковья ему въ ноги. "Ну, родная, теперь я и ко дворамъ; я вѣдь то и спрашивалъ, всѣ ли живы я здоровы. Иду дорогой, да и думаю: застану ли всѣхъ стариковъ въ живыхъ, чтобъ ихъ порадовать я получить родительское благословеніе? Не бойсь, старёхоньки? Дѣдушка всё еще и скотинку приберетъ, и въ лѣсъ за дровами съѣздитъ. Да что мы здѣсь мѣшкаемъ? пойдемъ скорѣе!" -- Что ты, Параша, идти пѣшкомъ! Я для сватушка какъ-разъ запрягу лошадку, да и самъ съ вами поѣду; посмотрю на вашу радость. Вишь, Иванъ твой, какъ на грѣхъ, поѣхалъ за сѣномъ.-- Пріѣхали они; Матвѣй соскочилъ съ телеги, а дѣло было вечеромъ; вся семья сидѣла за столомъ: ужинали и батюшка его съ матушкой. Тутъ я вамъ и сказать не могу, сколько было радости; кажись, все горе забыли! Вся деревня сбѣжалась. Вотъ онъ мнѣ и говоритъ: Молись Богу, Марьюшка, дождешься и ты своего Василья!"... А вотъ тому ужь два года!
Пошла она хлопотать о паспортѣ. Велѣно было прійдти черезъ недѣлю; а когда пришла, ей и прочитали:
"Рядовой Василій Кузьминъ, урожденецъ Большерѣцкой Волости, деревни Громовой, за отличіе произведенъ въ унтер-офицеры и награжденъ знакомъ отличія военнаго ордена, во время кампаніи за Кавказомъ, въ 18... году, умеръ отъ ранъ въ лазаретѣ".
Ей дали вдовій паспортъ, съ которымъ она могла жить, гдѣ хочетъ.
Нельзя было равнодушно смотрѣть на ея горькія слезы. Когда немного она успокоилась, то я ей сказала: "Не плачь, Марья! твоему Василью и на томъ свѣтѣ хорошо, потому-что, какъ ты сказываешь, человѣкъ былъ онъ добрый. Вѣдь мы здѣсь въ гостяхъ гостимъ".-- Я, матушка, и сама знаю, да сердце не терпитъ.
Этими словами она опровергла мою мудрость; но послѣ, время пришло на помощь къ ней, и она жила для своей дочери, съ которою переселилась въ городъ и которая утѣшала ее.
К. Авдѣева.
"Отечественныя Записки" No 11, 1847