Сорвать тотчасъ банкъ y Бирона Шувалову не представилось, однако, физической возможности: металъ банкъ не самъ хозяинъ, а одинъ изъ гостей — генералъ-полицеймейстеръ Салтыковъ.
— Diable! — выбранился съ досады Петръ Ивановичъ и сталъ перебирать лежавшую на боковомъ столикѣ къ услугамъ понтеровъ колоду.
— А вы развѣ не выждете тальи герцога? — спросилъ его шопотомъ Лестокъ.
— Да скучно, знаете, ждать! Притомъ надо пользоваться счастьемъ, пока везетъ. На какую бы карту вѣрнѣе поставить?
— А y васъ нѣтъ своей вѣрной дамы сердца, червонной дамы?
— Дама-то есть, — отвѣчалъ Шуваловъ, вспомнивъ объ Юліанѣ Менгденъ, — но червонная ли она и вѣрна ли, — еще вопросъ. Сдѣлать развѣ пробу?
Отыскавъ въ колодѣ червонную даму, онъ подошелъ къ играющимъ и попросилъ y банкомета разрѣшенія поставить также карту.
— Сдѣлайте одолженіе, — съ холодною вѣжливостью отвѣчалъ Салтыковъ. — Но наименьшая ставка y насъ — золотой.
Петръ Ивановичъ вспыхнулъ и, положивъ свою карту на столъ, насыпалъ сверху, не считая, цѣлую горсточку золотыхъ.
— Съ мѣста въ карьеръ, молодой человѣкъ, — замѣтилъ Биронъ.
— Да, ваша свѣтлость, курцъ-галопа я не признаю.
Банкометъ началъ метать. Дама легла направо.
— Дама бита! — возгласилъ Салтыковъ и загребъ къ себѣ всю ставку.
— Курцъ-галопъ-то все же вѣрнѣе, — усмѣхнулся герцогъ.
— Ein mal ist kein mal! — отозвался по-нѣмецки Шуваловъ и, доставъ изъ кармана новую, еще большую горсточку золотыхъ, накрылъ ими ту же карту.
— Дама бита! — повторилъ банкометъ, и вторая ставка точно такъ же перешла въ его владѣніе.
— Zwei mal ist nichts, — подзадорилъ молодого игрока съ своей стороны Биронъ.
— Не горячитесь, — услышалъ Шуваловъ за собою тихій голосъ Лестока. — Не забывайте вашей главной цѣли.
Но того обуяла уже игорная страсть, да къ тому же взоры всѣхъ играющихъ были обращены на него. Онъ выгрузилъ на столъ все, что y него было въ карманахъ и золотомъ, и смятыми ассигнаціями.
— Все это на одну карту? — нашелъ нужнымъ спросить его Салтыковъ.
— Ваше превосходительство затрудняетесь принять такую крупную ставку?
Очередь покраснѣть была теперь за оберъ-полицеймейстеромъ. Отвѣчать онъ счелъ ниже своего достоинства.
— Дама бита! — раздалось въ третій разъ.
— Prrr! angekommen! доѣхали! — сострилъ герцогъ, и кругомъ послышался сдержанный смѣхъ.
— Не совсѣмъ… — пробормоталъ Шуваловъ сквозь зубы и досталъ свой бумажникъ.
Но бумажникъ оказался пустъ: давеча, закладывая банкъ, Петръ Ивановичъ выложилъ на столъ все, что y него тамъ было, и обратно потомъ ничего уже не клалъ. Биронъ, наблюдавшій за всѣми его движеніями, хотѣлъ, должно быть, его окончательно пристыдить и иронически предложилъ ему поставить на карту своего камердинера, который вѣдь также такой мастеръ скакать во весь карьеръ.
— И поставлю! — воскликнулъ Шуваловъ, потерявшій уже голову.
Лестокъ дернулъ его сзади за рукавъ; но онъ оттряхулъ его отъ себя и обратился къ банкомету:
— Вы, генералъ, видѣли вѣдь тоже моего человѣка, Самсонова, въ манежѣ?
— Видѣлъ, — отвѣчалъ Салтыковъ. — Лихой наѣздникъ.
— Обошелся онъ мнѣ самому въ полторы тысячи рублей. Не позволите ли вы мнѣ поставить его на карту въ этой суммѣ?
Въ иное время банкометъ, быть можетъ, и сталъ бы возражать противъ столь высокой оцѣнки вовсе ненужнаго ему человѣка; но самолюбіе его было уже слишкомъ больно задѣто, и онъ отвѣчалъ коротко:
— Извольте.
Однако и четвертая дама упала направо.
У Петра Ивановича потемнѣло въ глазахъ; онъ долженъ былъ ухватиться за край стола, чтобы не упасть.
— Вамъ, генералъ, — этотъ Самсоновъ вѣдь ни къ чему, обратился тутъ Биронъ къ Салтыкову. — Уступите-ка мнѣ его. Что вы съ меня за него возьмете?
— Простите, господа, — запротестовалъ Шуваловъ, — но это было бы противъ основныхъ правилъ игры: все, что выиграно банкомъ, остается въ кассѣ банка до конца тальи, и не можетъ быть изъято оттуда.
— Но оно можетъ быть выиграно! — вскричалъ Биронъ. — Я ставлю на карту противъ того Самсонова тѣ же полторы тысячи.
— Ваша свѣтлость вѣрно не откажете прежнему владѣльцу раньше васъ отыграть его себѣ? Прошу о томъ со всей аттенціей и решпектомъ.
Герцогъ, чванливо фыркая, обвелъ окружающихъ игроковъ враждебно-вопрошающимъ взоромъ. Никто изъ нихъ не рѣшился открыто принять сторону его молодого противника; но выраженіе ихъ лицъ не оставляло сомнѣнія, что общія симпатіи все-таки на сторонѣ Шувалова.
— По статуту моего дома, г-нъ Шуваловъ, — произнесъ онъ сухо-дѣловымъ тономъ, — за симъ столомъ играютъ только на чистыя деньги.
Петръ Ивановичъ весь поблѣднѣлъ и затрясся. Но самообладанія y него все-таки достало еще на столько, чтобы отвѣтить съ должною сдержанностью:
— Деньги я въ одинъ моментъ добуду…
— Schön! Подождемъ еще одинъ моментъ и два, и три момента, — великодушно согласился съ усмѣшкой Биронъ, увѣренный, очевидно, что такой суммы легкомысленному камеръ-юнкеру цесаревны сейчасъ все равно не откуда будетъ взять.
Первыя попытки Петра Ивановича въ этомъ направленіи, дѣйствительно, были безуспѣшны. Когда онъ, вмѣстѣ съ Лестокомъ, возвратился въ большую гостиную и обратился къ своему спутнику съ просьбой — Бога ради его выручить, — тотъ напомнилъ ему свое неизмѣнное правило — не издерживать на игру въ одинъ вечеръ болѣе пяти червонцевъ.
— Впрочемъ, и безъ того, cher ami, я ни гроша не далъ бы вамъ взаймы, — добавилъ онъ самымъ дружелюбнымъ тономъ: — не потому, чтобы не хотѣлъ васъ выручить (о, я готовъ для васъ на всякія моральныя жертвы), а потому, что хочу сохранить съ вами прежнія добрыя отношенія; между должникомъ и кредиторомъ, будь они лучшими пріятелями, отношенія тотчасъ портятся; это — аксіома.
— Я забылъ, докторъ, что вы вѣдь не русскій съ душой нараспашку и всякій душевный порывъ взвѣшиваете на вѣсахъ благоразумія! — съ горечью проговорилъ Шуваловъ и подошелъ къ столу, за которымъ игралъ его старшій братъ.
Но и тому не везло: на столѣ передъ нимъ лежало всего нѣсколько серебряныхъ рублей, изъ которыхъ одинъ онъ ставилъ только-что на карту.
— Вашъ братъ тоже сидитъ на мели, — замѣтилъ Лестокъ. — Если вы ужъ непремѣнно хотите отыграть своего человѣка, то есть здѣсь еще одинъ русскій, который скорѣе другихъ войдетъ въ ваше критическое положеніе…
— Вы про кого это говорите, докторъ?
— Да про нашего премьера: y него вѣдь тоже натура широкая.
— Вотъ это вѣрно!
И, уже не колеблясь, Петръ Ивановичъ завернулъ въ хозяйскій кабинетъ и подошелъ къ Волынскому, бесѣдовавшему еще тамъ съ австрійскимъ посланникомъ.
— Не возьмите во гнѣвъ, ваше высокопревосходительство, — началъ онъ, — но я въ такомъ безвыходномъ амбара…
Тотъ не далъ ему договорить и поставилъ вопросъ прямо:
— Вы проигрались?
— Въ пухъ и прахъ, и все на той же проклятой дамѣ червей! Да дѣло для меня не въ проигранныхъ деньгахъ; Господь съ ними…
— Такъ въ чемъ же?
— Въ томъ, что проигралъ я и дорогого мнѣ человѣка…
— М-да, это ужъ совсѣмъ непростительно.
— Сознаю, ваше высокопревосходительство, и каюсь! Главное, что герцогъ имѣетъ еще противъ него зубъ и не-вѣсть что съ нимъ сотворитъ…
— Да это не тотъ ли молодчикъ, котораго онъ хотѣлъ купить y васъ тогда въ манежѣ?
— Тотъ самый. Помогите, Артемій Петровичъ, отецъ родной!
— Это было бы безполезно: завтра вы его опять поставили бы на карту.
— Клянусь вамъ…
— Не клянитесь: грѣхъ взяли бы на душу. Выигралъ его y васъ, говорите вы, самъ герцогъ?
— Нѣтъ, Салтыковъ; но герцогъ готовъ поставить уже противъ него полторы тысячи.
— Ого!
— Да Самсонову моему цѣны нѣтъ. Я завтра же верну вамъ всю сумму…
— Которую займете y ростовщика за безбожные проценты? Нѣтъ, мы сдѣлаемъ это иначе. Изъ когтей герцога я бѣднягу вырву; но самимъ вамъ придется съ нимъ уже распроститься. — Я сейчасъ вернусь, — предупредилъ Волынскій маркиза Ботта направился черезъ первую гостиную во вторую.
— Въ вашемъ банкѣ, генералъ, разыгрывается живой человѣкъ по имени Самсоновъ? — обратился онъ къ банкомету.
— Да, ваше высокопревосходительство, — отвѣчалъ видимо удивленный Салтыковъ. — Но разыгрываю я его не отъ себя.
— Знаю; его вамъ проиграли, и теперь онъ въ вашей кассѣ. Идетъ онъ въ полутора тысячахъ?
— Точно такъ.
— Такой суммы y меня случайно съ собой не имѣется; но надѣюсь, что я пользуюсь y васъ кредитомъ?
— Еще бы! На всякую сумму.
— Благодарю васъ. Такъ я ставлю за него на даму полторы тысячи.
Свѣтлѣйшій хозяинъ молчалъ до сихъ поръ съ видомъ затаенной злобы. Сослаться на «статутъ» своего дома передъ первымъ кабинетъ-министромъ ему было уже неудобно, тѣмъ болѣе, что и нѣкоторые изъ его сановныхъ партнеровъ играли уже на мѣлокъ.
— А я ставлю столько же и одинъ рубль, — объявилъ онъ, высокомѣрно пріосанясь.
— Двѣ тысячи, — по-прежнему не возвышая голоса, сказалъ Волынскій.
— И рубль! — выкрикнулъ не своимъ голосомъ Биронъ.
— Три тысячи.
— И рубль!
— Четыре тысячи.
Хмуро-багровое лицо курляндца исказилось безсильною ненавистью.
— Infamer Mensch! — пробурчалъ онъ, скрежеща зубами.
— Повторите, герцогъ, что вы изволили сказать? — спросилъ Волынскій съ тѣмъ же наружнымъ спокойствіемъ, но вспыхнувшій въ глазахъ его зловѣщій огонекъ выдавалъ поднявшуюся въ душѣ его бурю. — Я не совсѣмъ разслышалъ.
— Это было не про васъ… — уклонился герцогъ, задыхаясь. — Ну, и проигрывайте на здоровье!
— Ваша свѣтлость, значитъ, отступаетесь? — переспросилъ его Салтыковъ.
— Nun ja, zum Kuckuck!
Банкометъ сталъ снова метать. На этотъ разъ дама наконецъ ему измѣнила и вскрылась налѣво.
— Дама!
— Самсоновъ, стало быть, отъ сего часа уже мой? — произнесъ все такъ же невозмутимо Волынскій.
— Вашъ! — отвѣчалъ Салтыковъ. — Но теперь вы имѣете дѣло уже не со мной, а вотъ съ г-номъ Шуваловымъ.
— Завтра же поутру, ваше высокопревосходительство, онъ будетъ въ вашемъ домѣ, - подхватилъ стоявшій тутъ же Шуваловъ. — Ужъ какъ я вамъ обязанъ — словъ y меня нѣтъ!
Въ душѣ онъ, однако, еще такъ досадовалъ, негодовалъ на самого себя, что, не дождавшись ужина, убрался во-свояси. Когда тутъ дверь ему открылъ Самсоновъ, — при видѣ безмятежнаго и заспаннаго лица юноши, y Петра Ивановича не достало духу признаться, что онъ съ нимъ сдѣлалъ.
"Узнаетъ все равно поутру", — успокоилъ онъ себя. Но настало утро, Самсоновъ подалъ кофе, молчать долѣе уже не приходится; а сказать всю правду попрежнему такъ совѣстно…
— Вотъ что, Григорій…
— Что прикажете?
— Вчера, ты знаешь, былъ картежъ y герцога Бирона… Онъ завелъ опять рѣчь о тебѣ, просилъ продать тебя ему…
— Боже упаси! Но вы, сударь, ему отказали?
— Прямо отказать, ты поймешь, было очень трудно. По счастью былъ тамъ и Волынскій Артемій Петровичъ…
— И вступился за меня?
— Да… т.-е. перебилъ тебя y герцога… Тебѣ, голубчикъ, будетъ y него куда лучше еще, чѣмъ y меня: ты знаешь вѣдь, какая онъ сила при Дворѣ..
Самсоновъ вдругъ все понялъ.
— Скажите ужъ напрямикъ, ваше благородіе, что проиграли меня въ карты!
— Ну да, да… Dieu me damne! И врать-то, какъ слѣдуетъ, не умѣю…
Отъ горькой обиды y Самсонова навернулись на глазахъ слезы.
— Не думалъ я, сударь, что я для васъ гроша не стою!
— Напротивъ, голубчикъ, ты пошелъ въ цѣлыхъ четырехъ тысячахъ рубляхъ; только мнѣ-то отъ нихъ ничего не перепало; по губамъ только по мазали. Ну, не сердись, прости!
И бывшій господинъ крѣпко обнялъ своего бывшаго слугу.
— Богъ вамъ судья… — прошепталъ Самсоновъ. — А когда жъ мнѣ явиться къ г-ну Волынскому?
— Я обѣщалъ ему прислать тебя еще нынче съ утра. Ты не слишкомъ вѣдь сердитъ на меня, а?
Самсоновъ махнулъ только рукой, какъ бы говоря:
"Что пользы сердиться на такого шелопая?"