-- Ты как сюда попал?
Удивиться помпейцу было чему: перед ним стоял с своей тонкой усмешечкой все тот же неизбежный, как рок, репортер "Трибуны".
-- А зубчатка на что же? -- отвечал Баланцони. -- Per aspera ad astra (по терниям к звездам). Не застав уже вас обоих дома, я тотчас сообразил, что вы улизнули от меня в Помпею. Я -- на телеграфную станцию, телеграфирую хозяину "Диомеда": "В Помпее ли еще signore direttore"? -- Ответ: "Сейчас только отбыл с другими на Везувий". Я -- в Резину, а оттуда по зубчатке сюда, и вот, как видишь, прибыл еще раньше вас. Нет, от нашего брата, репортера, никуда не удерешь! А кто, скажи-ка, эта важная птица, что говорить, только-что с твоим учителем?
Марк-Июний объяснил.
-- О-о! Член парламента и лорд? Может пригодиться.
С развязным поклоном Баланцони подошел к лорду и отрекомендовался. Тот свысока оглядел его и переспросил:
-- Репортер "Трибуны?" Не той ли самой газеты, которую с утра до вечера выкрикивают по всей Италии: Tribuna-a-a.! Tributi-а-а?
-- Той самой, милорд!
-- От этих несносных криков у меня до сих пор еще болит барабанная перепонка.
И, повернувшись спиной к репортеру, лорд Честерчиз продолжал свой прерванный разговор с профессором:
-- Так вулкан, говорите вы, теперь "работает"?
-- Работает, но пока еще довольно умеренно, -- отвечал Скарамуцциа. -- Жерло едва дымится. Но слышите подземный гул?
-- Слышу. А это что значит?
-- Это значит, что будет извержение.
-- И скоро?
-- Может быть, через час, а может быть, и через десять минут.
-- О! И с потоками лавы?
-- Не думаю.
-- Жаль! А я рассчитывал скушать яйцо, испеченное в горячем пепле. Ведь здесь можно достать свежих куриных яиц?
-- Можно, милорд, можно! -- поспешил ответить Баланцони, выжидавший только случая, чтобы вмешаться опять в разговор. -- Сколько я знаю, недалеко отсюда должна быть и расщелина, где есть горячий пепел и постоянно течет даже лава. Сейчас пойду, разузнаю.
Тем временем Марк-Июний не сводил глаз с молодой парочки -- мисс Честерчиз и откуда-то взявшегося молодого англичанина. Они болтали меж собой непринужденно и весело, как давнишние знакомые. Прелестное личико молодой девушки сияло таким радостным оживлением, что у помпейца сердце сжалось.
Позволь мне познакомить тебя с будущим супругом моей дочери, -- услышал он тут около себя голос лорда Честерчиза.
"Так она уже сговорена!". Марку-Июнию стоило не малого усилия над собой, чтобы не выдать происходящего в глубине его души, когда старик подвел его к будущему своему зятю. А тот, приятно оскалив свои длинные, плотоядные зубы, протянул уже ему руку в свежей лайковой перчатке и заговорил что-то быстро-быстро на своем непонятном языке.
-- Время -- деньги, наш английский девиз, -- пояснил помпейцу по-латыни лорд Честерчиз. -- Зять мой предлагает тебе очень выгодную аферу. Ведь ты теперь, вероятно, без всяких средств?
-- Да, все, что у меня когда-то было, погибло вместе с Помпеей.
-- Ну, вот. А он -- главный пайщик одной из крупнейших лондонских фирм, показывающей публике всякие курьезы...
-- И меня он хочет также показывать этак за деньги?! -- воскликнул Марк-Июний.
-- Да ведь ты, скажем прямо, все равно, что нищий, а он готов предоставить тебе половину выручки.
И все это говорилось ему в лицо в присутствии самой Лютеции, и она хоть бы бровью повела!
Он отвернулся, чтобы не показать выступивших у него на ресницах слез досады и стыда, и отошел прочь. Скарамуцциа пошел было вслед за ним, чтобы успокоить его уверением, что о будущности своей ему нечего беспокоиться, что он, Скарамуцциа, усыновит его, -- когда кто-то его вдруг окликнул.
Неподалеку стояли два субъекта: один в простой синей блузе, в красном колпаке, другой -- даже без сапог и головного убора. Первый манил его рукой.
-- Signore direttore! да подойдите же ближе.
Профессор приблизился и сперва не хотел верить своим глазам: субъект в блузе и колпаке был никто иной, как Баланцони!
-- Вы ли это, signore dottore? -- спросил его Скарамуцциа. -- Для чего этот маскарад?
-- Да ограбили среди бела дня...
-- Кто ограбил?
-- Бандит.
-- Здесь, меж нас?
-- То-то, что не здесь, а под спуском. Сейчас вот все расскажу, одолжите мне только до завтра сто лир, чтобы откупиться от этого мошенника.
И репортер указал на своего полураздетого спутника. Тот с видом оскорбленного достоинства ударил себя кулаком в грудь.
-- Меня же, который вас великодушно выручил, одел, пригрел, вы смеете называть мошенником! Извольте сейчас возвратить мне мое платье. Я -- честный проводник, живу своим трудом...
-- Ну, ну, ну, не сердись, любезный! -- поспешил угомонить его Баланцони. -- Не всякое лыко в строку. Signore direttore! Бога ради, отдайте ему сто лир...
-- Да за что? Неужели за какую-то старую блузу и колпак?...
-- И за сапоги! -- с ударением досказал великодушный субъект. -- Сапоги роскошные.
-- Но все это не стоит и тридцати лир.
-- А зачем мне от моего счастья отказываться?
-- Отпустите уж его, signore direttore! -- еще настоятельнее взмолился Баланцони.
Скарамуцциа пожал плечами и удовлетворил прежнего владельца названных роскошных принадлежностей туалета. Тот пожелал им обоим доброго здоровья ж, весело посвистывая, удалился.
-- Ну, а теперь расскажите-ка толком, как это с вами случилось? -- обратился профессор снова к репортёру. -- Как случилось? А очень просто, -- отвечал тот. -- Взялся я, как вы знаете, разыскать для этого лорда (чтобы ему провалиться!) исток лавы; справился у проводников. Те заломили с меня пять лир, чтобы только проводить до места...
-- И вы пошли одни?
-- А то как же? Не бросать же этим живодерам ни за что, ни про что, пять лир! Едва только спустился на ту сторону, как передо мной вырос из-под земли какой-то бродяга и приставил к груди моей револьвер.
-- Не пугайтесь, синьор, я вас не трону. Не извольте только кричать. Скажите, пожалуйста, который час?
Вынул я часы, а он -- хвать у меня из рук.
-- Славные, -- говорит, -- часики! Не подарит-ли мне их синьор?
Что с ним поделаешь?..
-- Возьми, -- говорю.
-- Покорно благодарю. Может быть, синьор не откажет мне и в паре сольди на добрый стакан вина?
Достал я кошелек, а он -- хвать опять из рук.
-- Зачем синьору трудиться? Я и сам отыщу. Вот подошвы у меня, -- говорит, -- на беду прорвались. Эти шлаки здесь -- хуже нет! Покажите-ка, синьор, ваши подошвы.
Показал я ему, а он:
-- О! совсем еще целы. Вы, синьор, отсюда, верно, опять домой, к себе в Неаполь?
-- В Неаполь, -- говорю.
-- Ну, так там сейчас купите себе новую обувь. А я отсюда когда-то еще соберусь! Уступите-ка уж мне?
Хочешь-не хочешь, пришлось разуться. Он тут же обулся.
-- Точно на меня, -- говорит, -- сшиты! Может, и сюртук ваш мне в пору? Позвольте-ка примерить.
Снял я сюртук, а шляпу он и сам с меня снял.
-- Одно к одному, -- говорит. -- Не могу ли я вам, синьор, тоже чем услужить?
Я попросил его возвратить мне только мою записную книжку.
-- Сделайте одолжение! -- говорит. -- Могу дать вам и расписку в получении. С кем имею честь?
Когда я назвался, он вежливо снял шляпу (мою же шляпу!) и вписал мне в записную книжку, что получил, дескать, от меня в долг десять тысяч лир.
-- Да такой суммы, -- говорю, -- в кошельке моем никогда и не было.
-- А это, -- говорит, -- вам тоже от меня подарочек. Мне это ничего не стоит, а вам будет чем похвастаться.
На этом мы с ним и расстались...
-- Очень любопытно, и рассказано, как по писанному, -- похвалил Скарамуцциа. -- Вот вам на завтра и целый фельетон; вернете разом мои сто лир.
-- Нет, этого я уже не опишу, и вас усерднейше прошу, signore direttore, никому ни слова!
-- Хорошо, хорошо, -- успокоил его профессор. -- Но вы не станете теперь также отбивать у меня моего ученика?
-- Сегодня ни в каком случае. До свидания!
Точно опасаясь, чтобы Скарамуцциа, в свою очередь, не связал его словом, Баланцони быстро сбежал вниз по крутому склону пепельного конуса. Профессор возвратился к помпейцу, который стоял, наклонясь над самым кратером.
Края кратера были покрыты зеленоватым и красноватым налетом вулканической серы; из глубины же, как из громадного адского котла, вырывались с раскатистым громом густые клубы черного дыма, и взлетали вверх с пушечными выстрелами камни и пепел.
-- Тебя еще ранит! -- предупредил Марка-Июния Скарамуцциа. -- Отступи же назад.
-- Мне хотелось заглянуть к Плутону, прежде чем сойти туда, -- отвечал помпеец.
-- Что у тебя на уме? -- испугался профессор. -- Неужели ты хочешь...
-- Спуститься в царство теней? -- досказал Марк-Июний с слабой улыбкой. -- Да ведь раньше ли, позже ли, все мы там будем? Но сперва надо мне проститься с моей милой Италией.
И, скрестив на груди руки, он с невыразимою грустью загляделся на расстилавшийся глубоко внизу зеркально-голубой Неаполитанский залив с живописнейшею его береговою полосою.
-- А вот на горизонте и Капри, -- мечтательно проговорил он: --помню, как однажды мы с настоящей моей Лютецией и отцом её посетили там лазоревый грот...
-- Друг мой, -- с чувством перебил его профессор, -- забудь-ка свою Лютецию! Ее нам не воротить; сам же ты еще юн и свеж, так сказать, только что распустившийся плодовый цвет; а кто же срывает плод, пока он не налился, не дозрел?
-- Сравнение твое ко мне нейдет, -- возразил ученик. -- я -- цвет, но осенний, которому никогда не созреть.
-- Увидишь еще, как созреешь! Изобретен же уже прибор для искусственной выводки цыплят; и тебя мы выведем, -- выведем в светила современной науки...
-- А что, учитель: современная ваша наука, пожалуй, дойдет и до того, что станет воскрешать, восстановлять людей, когда их и след простыл?
-- Очень может быть, о, очень может быть!
-- Ну, вот; тогда ты меня и восстановишь. А теперь прости: меня зовет Лютеция. Да ниспошлют всемогущие боги благодать свою на тебя за всю доброту твою ко мне. Прости!
Марк-Июний крепко обнял и поцеловал наставника. Тот ухватил его за плащ.
-- Милый мой...
-- А что это там, смотри-ка, -- спросил вдруг Марк-Июний. указывая под гору в сторону Помпеи.
Скарамуцциа всмотрелся, но ничего особенного не мог разглядеть.
-- Ничего я там не вижу... Ах!
Плащ помпейца остался у него в руках, но никого около него уже не было: Марк-Июний с умыслом отвлек от себя внимание профессора, чтобы исчезнуть в вулкане. В тот же миг поглотившая его гора, как бы в адской радости ликуя, оглушительно загрохотала, задрожала. К безоблачному голубому небу взлетела целая туча камней и сверху осыпала ошеломлённого ученого. Но тот стоял, не трогаясь с места.
-- Сын мой, о, сын мой... -- шептал он про себя, и по суровому лицу его, впервые со времен детства, текли слезы...
Источник текста: Необыкновенная история о воскресшем помпейце . Ф антастическая повесть (переработана для юношества): с 14 картинками / В.П. Авенариус. - - Санкт-Петербург: Книжный магазин П.В. Луковникова, ценз. 1903. - - 106 с., [8] л. ил. : виньетки ; 19 см .