КАК ПИРОВАЛИ КАМЕННИКИ
В ожидании "брашна" вся удалая шайка расположилась на каменном, усыпанном песком полу вкруг низкого стола: кто на корточках, кто и врастяжку на животе, подпершись локтями и попыхивая "люльку".
-- Ахти! а про честных гостей-то мы и забыли! -- спохватился тут Яким-Жигуля. -- Дайте им места, детки.
Те послушно раздвинулись и потеснились.
-- Неужто, князь Михайло Андреевич, ты станешь кушать за одним столом с душегубами? -- шепотом спросил Курбского Гришук.
-- Ни за что! -- был решительный ответ.
-- И я тоже.
Но когда Яким повернулся к ним лицом и пригласил их не побрезговать, чем Бог послал, Курбскому показалось, что тот украдкой подмигнул ему, как бы убеждая не упорствовать.
"А что, как он только притворяется, чтобы тем вернее спасти нас?" -- мелькнуло в голове Курбского, и он отозвался вслух:
-- Да ведь у нас ноги связаны.
-- Так ты все же будешь кушать с ними? -- удивился Гришук.
Курбский пожал плечами.
-- От хлеба-соли не отказываются.
-- Да и голод не тетка, -- подхватил Яким, -- а идти твоей милости даже не для чего: на салазках подвезем. А нут-ка, детки.
Суровым каменникам грубая шутка пришлась по душе: несколько человек разом вскочили на ноги и со смехом подвезли всех троих на звериных шкурах к столу. Бардадым, чтобы поддержать свою власть над подчиненными, чересчур уж охотно слушавшимися старого есаула, отдал им в свою очередь приказ развязать пленникам на время еды руки, а Даниле и едало, причем, однако, предостерег запорожца, что бы тот не смел уже "брехать".
Первое блюдо состояло из борща, подданного кухарями в огромной деревянной чашке. Вооружившись деревянными же ложками, и хозяева, и гости принялись взапуски хлебать любимую национальную похлебку. По временам только тот или другой из разбойников вешал свою ложку на край чашки, чтобы перевести дух и зачерпнуть себе в кружку серебряным ковшом "горилки" из серебряной же, ведра в полтора, ендовы, как и ковш, очевидно, не купленной на рынке. Данило следовал примеру хозяев; Курбский же и Гришук довольствовались медом, который был подан им после отказа их от "зелена вина". Когда появилось на столе второе и последнее блюдо -- верченое (жареное на вертеле) мясо, ендова с горилкой была опорожнена уже наполовину, и разгоряченные лица, невоздержанные речи и пьяный смех всех членов удалой ватаги наглядно свидетельствовали если не о доброкачественности, то о крепости хмельного напитка. Всех громче и разговорчивее был Яким-Жигуля. Он был неистощим в россказнях о былых подвигах гайдамачьих, из которых особенно понравился слушателям следующий:
"Едет жид с ярмонки, остановился у речки коней напоить. Глядь -- перед ним гайдамака с кием (дубинкой). Затрясся мой жид, как лист на осине.
-- Чего тебе, чоловиче?
-- Купи, жиде, кий!
-- Да на что мне кий?
Тот тронул его кием по плечу. Видит жид, что не отвертишься.
-- А что цена кию?
-- Пятьдесят карбованцев.
-- Цена сходная: получи свои деньги.
Взял гайдамака деньги, отпустил жида. Поехал жид домой, а жинка ждет уже на крыльце.
-- Доброго вечера, тателе!
-- Доброго вечера, мамеле!
-- Что привез с ярмонки?
-- А вот что, -- и кажет ей гайдамачий киек. Удивилась жинка:
-- Что сие такое?
-- Киек.
-- Да где ты его взял?
-- Купил.
-- Купил! Для чего?
-- Стало, треба.
-- А что дал за него?
-- Пятьдесят карбованцев.
-- С ума ты сошел, тателе!
-- Цыц, сердце! Кабы ты сама торговалась, так дала бы и всю сотню".
Хохотали каменники, хохотал Данило, не могли удержаться от смеха и Курбский с Гришуком. Но голод был утолен, и, по просьбе Курбского, его с двумя спутниками "отвезли" обратно в их угол, предварительно перевязав им опять руки. За столом же старый есаул еще более развернулся.
-- Гей, паны-детки! -- крикнул он. -- Покажу-ка я вам тепереча, как в старину у нас угощались.
Подмешав горилки в ведерную братину с медом, он отпил первым, а затем пустил братину в круговую.
-- Да нет ли у вас, детки, бандуры?
Бандура нашлась, и, ударив по струнам, старик затянул своим дребезжащим тенором:
"Гай, гай! Як я бул молод,
Що в мини була за сила!
Ляхив нещадно бьючи,
Рука й раз не зомлила..."
Все бражники дружно подхватили знакомую песню. За первой песней грянула другая, за другой третья.
-- Ну вже, дидусю! -- заметил кто-то. -- Даром, что одной ногой в гробу стоит, а другой, поди, еще гопака пропляшет!
-- И пропляшу! -- гаркнул Жигуля, топая ногой.
-- Ну, где тебе, старина!
-- Пропляшу! -- повторил он и, забренчав на своей бандуре гопака, пустился, в самом деле, в пляс.
-- Ах, Яким, Яким! -- укорил дядьку из своего угла Гришук.
-- Постыдился бы на старости лет юродствовать, -- добавил от себя Курбский.
В ответ Яким, все танцуя, подлетел к ним и шепнул два слова, от которых у тех сердце в груди екнуло:
-- Потерпите: выручу.
После чего, как ни в чем не бывало, продолжал свой молодецкий танец.