К ВЕЧЕРУ АРК. АВЕРЧЕНКО

Наш сотрудник попросил у А. Аверченко дать подробности о его вечере.

-- Центральной вещью вечера я считаю "Как меня приглашают на благотворительный концерт". Это такая трагическая история, что все зрители пожалеют меня, а у нас в России существует понятие, что пожалеть -- значит полюбить. Вот каким способом я ищу у Праги взаимности!

-- Что такое "Москвичка в Константинополе"?

-- Это тоже трагическая печальная история. Диалог настоящей москвички с французом-комендантом порта. Публика очень хорошо понимает ломаный русский язык француза, а современный совдепский язык русской москвички так же непонятен, как и готтентотский.

-- Говорят, пьеса "Макс" -- ваша любимая?

-- Да, но в ней я выказываю такие свойства своего характера, что после этой пьесы ни в один хороший дом меня не пригласят. Вообще, вся программа моего вечера очень печальная, и любителям поплакать -- в "Обецном доме" будет полное раздолье.

Наш сотрудник поспешил прекратить этот душу раздирающий разговор и -- откланялся.

ВЕЧЕР АВЕРЧЕНКО*

* Статья приводится в сокращении.

Вечер сценок и инсценированных рассказов Аркадия Тимофеевича Аверченко представил Праге вечером в понедельник, 3 июля лично русского автора, который около десяти лет может считаться у нас одним из самых популярных. В переводную чешскую литературу его привел, кажется, в 1910 году Ст. Минаржик в своей "Библиотечке славянских авторов", то есть вскоре после того, как имя А. Аверченко на родине стало быстро проникать в широкие слои и заполнило собой все... С тех пор не было ни одного чешского журнала, ни одного переводного сборника славянских авторов или юмористического содержания, в котором бы не появилось имени Аверченко.

<...> Когда на Руси начался книжный голод, каждый, у кого была коллекция книг Аверченко, становился богачом. Я сам убедился в этом в 1919 году в Сибири, наблюдая, как местные букинисты умудрялись оценивать книги Аверченко, даже зачитанные до неприличия, с оторванной обложкой и без последней страницы. И этот остаток еще можно было продать втридорога.

<...> Насколько популярен Аверченко у русской и чешской публики, можно судить по совершенно заполненному залу Сметаны при его вечере в понедельник, в душный летний день, в мертвый сезон. К сожалению, зал оказался абсолютно не приспособленным для программы маленьких одноактных пьес; импровизированное юмористическое представление с сатирическими выпадами и словесными играми -- все это предполагает более интимную сцену и меньшую аудиторию. Но несмотря на это, слушатели были благодарными и терпеливыми, и если удавалось что-то расслышать -- были этим вознаграждены. В обширном репертуаре вечера в трех отделениях преобладал злободневный материал, а именно он был наиболее благодарно встречен. Аверченко сам как актер и рассказчик стоит многого: улыбается в основном лишь уголками рта, изредка глазами -- и все равно его юмор не является "сухим". Наоборот, его герои и героини говорят внезапно, почти лавиной, и при этом шутят, часто очень комично. Его партнеры, в частности дамы Раич и Рейнгарт, также имели большой успех. А образцы "старого" репертуара (старым является все, что было до революции) -- имели в инсценировке этой труппы, несмотря на то, что были смешными, оттенок какого-то элегического воспоминания: воспоминания о безвозвратно ушедших временах "оладушек", за которыми все прекрасно видят полные чаши, благосостояние, вольный воздух.

РАЗГОВОР С АРКАДИЕМ АВЕРЧЕНКО*

* Из интервью.

На вопрос сотрудника "Русспресса", как долго он собирается задержаться в Праге, писатель ответил:

-- На этот вопрос точно ответить не могу уже пять лет. До обновления России я -- космополит. Весь земной шар к моим услугам. В Прагу я приехал намного проще, чем в прежние времена ездил к знакомым на дачу.

-- В какой стране из всех, где Вы побывали, Вам больше всего понравилось?

-- Больше всего в Сербии, меньше всего в Болгарии. Не могу простить болгарам то, что они сделали с русскими.

-- Но Евангелие учит нас прощать врагам своим...

-- Да, конечно... Но я стараюсь поступать так, чтобы моим врагам было что мне прощать, а не мне -- им.

-- Вам нравится Прага?

-- Скажу Вам по секрету (печатать это не обязательно): я влюблен в Прагу, но поскольку я не признаю любви без взаимности, буду скрывать свои чувства в глубине сердца до той поры, пока Прага не проявит своих чувств ко мне.

-- А что Вам больше всего нравится в Праге?

-- Позвольте, но я же не могу любимое существо исследовать по частям, как лошадь. Здесь на всем отдыхает взгляд -- но среди прочего меня порадовало, как хорошо Прага закопчена. Думаю, что не одна дюжина городов многое бы отдали за то, чтобы могли так прокоптиться и приобрести благородный налет старины. Но искусственным путем этого никому не удастся достичь. Некоторые прожженные антиквары нарочно покрывают не имеющие ценности медяки ржавчиной и патиной, но Прага -- прекрасная золотая монета, подчерненная прошлым, и это -- настоящая красота.

-- Говорят, что Вы не только писатель, но и актер?

-- Ох, играю, но только в собственных пьесах. Если уж моему детищу суждено быть покалеченным, то лучше я покалечу его сам -- но не доверю этого никому другому. Ну, скоро сами получите возможность об этом судить.

БОЛЬШОЙ СМЕХ НА СЦЕНЕ

В странный день приехал Аверченко. Сидя в поезде, он мог наблюдать через широкие окна в сумерках опустошенные берега и кучи обломков в диких изгибах реки. А он пока ехал, чтобы нас развеселить, чтобы прокричать нам, что мы глупцы, если бродим по улицам, повесив головы, без надежды на просветы в тучах. Он приехал, когда по телефонным линиям звучали мрачные новости об ужасе, который сковал страну от западных областей до восточных, к северу от Брно. И в Брно приехал Аверченко со своим смехом. Не странно ли?

Нет. Он дико хохотал до войны и смеется еще более дико после нее. А если вы пробежитесь по его последним строкам, увидите не только громкий смех, но и нечто заглушённое, что-то -- да, это страх, страх с которым он смотрит на ту, что больше всего любит. С которым смотрит на то, как несчастна та, которую он любит более всего. Возвысившись над шовинизмом и галдежом о политике, он разбередил свое молодое сердце, полное большой любви, разбередил его беспокойством о России и наполняет его горячей, обжигающей страстью, с которой человек, изгнанный, со смертью, дышащей в затылок, раскрывает объятия в поисках когда-то великой и прославленной родины.

Но смех не умер на устах Аверченко даже тогда, когда другие прятались в каморки пятых этажей парижской богемы, где просидели долгие месяцы и годы, зажав виски в ладонях, с молчаливым и тупым отчаянием из-под бровей. Мог бы его смех умереть сегодня?

Когда поезд загудел и остановился, раздались выкрики нескольких десятков бегавших по перрону русских. Разве не приехал тот, кто хочет помочь сменить их скудные обеды из Новобранской улочки на более полные тарелки? Он, чья диккенсовская любовь к таким маленьким людям, которые, незаметно для остального мира, живут своей жизнью, переживают свои романы и свои библиотеки романов! Ему нет нужды указывать, какие они великие, достаточно того, что он отдает им свое сердце в своих рассказах и хочет поведать свету, какие это люди.

Говорить с Аверченко и трудно, и легко. Трудно потому, что можно сделать что-нибудь смешное и оказаться во всей красе в строках его рассказа, после чего мне придется провозгласить, что Аверченко пишет из рук вон плохо; трудно еще и потому, что по-чешски он умеет сказать только: "Едно пиво, просим!" А легко, потому что его глаза говорят: "Я люблю тебя, потому что люблю весь мир!" И говорят об этом не только глаза, но и черная оправа пенсне, и золотая дужка над переносицей его добродушного носа, и маленький синий камушек в его галстуке, и эта мягонькая складочка под подбородком. И если бы даже застенчивый журналистский щенок запутался и вместо даты рождения и "общих взглядов" стал спрашивать о фирме, поставляющей ему воротнички, Аверченко бы все пояснил так же любезно и благородно.

Лицо Аверченко -- это лицо необходимо, когда толпа сомневается в себе. И если бы меня кто-нибудь поставил перед незнакомцем и сказал: "Представляю тебе Джакомо Леопарди", -- я бы рассмеялся и ответил: "Не обманывай, это Аверченко. Ни у кого нет такого носа, такого пенсне, таких ушей и такого камушка в галстуке, как у Аверченко. Поэтому это он". И смеялся бы я в голос, как смеется ребенок, когда мама его еще не щекочет, но уже делает подозрительные движения пальцем у него под ножкой или плечиком.

И когда заскрипела ступенька подножки вагона под стройным телом Аверченко, и когда загремели аплодисменты перед глазами удивленных железнодорожников, я думал...

Я не думал о том, что из вагона выходит гигант или воплощенный смех, или опровержение всем вымыслам, или элегантный человек с добродушным лицом, -- я видел, как сходил на перрон человек с огромным чистым сердцем,

На сцене говорили Монин, Раич, Искольд, Монина. Мы редко видим у нас актеров, способных быть больше чем актерами. Людьми. А эти четверо ими были. А что же Аверченко?

Перед битком набитым залом он с улыбкой принял два букета, белых, как его манишка длиной более метра, как его душа. И играл. Я видел дам, которые в антракте глотали жаропонижающее, терли себе виски и утверждали, что пойдут домой, что у них от смеха болит голова и что им плохо. Но они возвращались в зал, и Аверченко снова играл, а мне хотелось встать и что-нибудь ему прокричать. Благодарю Бога, что я не понимал его речь и смеялся только над его движениями. А во время аверченковских сцен я наблюдал за животом своего соседа, который старательно расстегивал пуговицы на жилете и орал высоким голосом.

Аверченко великолепен. Тот, кто от него ожидал очень многого, был удивлен, кто многого -- поражен, кто малого -- был ошарашен его великим искусством. Он был человеком на сцене.

Перед театром, сворачивая влево внутрь, я увидел человека, рассматривающего рельсы и мостовую. Теперь я знаю, что хотел ему закричать. Вот это:

-- Дяденька, поворачивайте сюда! Дяденька, поворачивайте сюда!

Эдвард Валента

АРКАДИЙ АВЕРЧЕНКО

(в рубрике "Из культурной жизни")

Аркадий Аверченко у нас, в колонках чешских газет и книжных изданиях, уже давно известный и дорогой гость. Он обжился у нас за несколько лет до того, как был по политическим причинам изгнан из советского рая и приговорен к горькой судьбе беженца. Прошло уже 12 лет с тех пор, как Станислав Минаржик издал объемный томик его юморесок, тем самым представив читателю новое имя, звучавшее затем все чаще: если принять во внимание, что Аверченко начал писать в 1906 году, чешский перевод вышел довольно быстро, тем более что речь шла о 30-летнем тогда писателе (род. в 1881 г.). Затем, как в России, где его сатирический еженедельник "Штык", а особенно знаменитый "Сатирикон", быстро приобрели необыкновенную популярность, а неизвестный до того помощник в канцелярии угольной шахты стал выдающимся литературным деятелем, приобрел Аверченко множество поклонников и у нас. Юмористические журналы публиковали его бойкие, бегло набросанные юморески, в фельетонах ежедневных газет появились его оптимистические сценки, выходили книжные сборники, к примеру, сборник в серии "Всемирная библиотека" или в серии "Библиотечка "Златой Праги", при этом издатели и переводчики даже не заботились не только о разрешении автора, но и о каком-либо гонораре. Характерным штрихом стало в последние дни в ежедневной печати сообщение о том, что Аркадий Аверченко подписался в посвящении на книгу с чешским переводом своих произведений: "...от ограбленного автора", намекая на то, что чешский писатель (вероятно, имеется в виду Сватек) выпустил его книгу, даже не поинтересовавшись, как на это смотрит писатель. Но под этим посвящением могли бы подписаться также Чириков и другие современные русские писатели... Что же является наиболее важной приметой этих бесчисленных рассказов, юморесок, этюдов и анекдотов Аркадия Аверченко? Конечно же, их невозможно охарактеризовать одним словом. Но что приходит в голову в первую очередь -- их жизненность и непосредственность: каждодневная рутина стала для него неисчерпаемым источником персонажей, ситуаций, мотивов. Он выбирает одну черту, одну сцену как самостоятельную, а затем характеризует ею своего персонажа. Это по сути свой прием карикатуриста, и талант Аверченко тоже более всего тяготеет к карикатуре; как карикатурист хватается за какую-то внешнюю примету, больше всего характеризующую фигуру персонажа, и увеличивает ее настолько, что она вытесняет все остальные черты, так и у Аверченко все наброски становятся виртуозными карикатурами, изображающими человеческую комичность, неразумность и ничтожество. Карикатурист делает набросок небрежными, быстрыми движениями карандаша, более намекая, чем подчеркивая, не задерживаясь на подробном вырисовывании теней, так и Аверченко легко набрасывает персонажей и действия, фиксирует их живой, театральной речью. Не случайно с его пера сошло такое множество театральных сценок и этюдов; в большинстве своем это драматизированные юморески, в которых и без того был избыток театрально-подвижного, в частности, диалогов. Этими драматизированными сценками, рассказами и сольными выступлениями он заработал себе в России имя не меньше, чем своими печатными этюдами, и теперь, когда он организует в крупных городах нашей республики свои вечера -- это по большей части легкие, веселые театрализованные сцены.

Для чешского читателя, привыкшего в основном к несмелому провинциальному юмору, приглушенному и простодушному, этот русский юмор кажется, на первый взгляд, несколько суровым, безжалостным, гротескным. Порою кажется, что в нем, на наш вкус, есть и немного грубости. Нас овевает абсолютно новый воздух -- но не раз при веселой сцене вспоминается, что где-то рядом, очень близко, живет болезненная человеческая трагедия. Слезы, которых мир не видит, прикрываются смехом. И Аверченко смеется над людьми, но не над их словами, а скорее изображает комический тип, чем мечет впустую словесные остроты. И там, где он использует старые, проверенные юмористические средства, замены персонажей, ошибки, недоразумения (да и невозможно, чтобы в сотнях его произведений было все оригинальным и свежим), он способен оживить ситуацию и без размазывания подчеркнуть ее главные черты.

Но карикатурист может быть хищным, безжалостным разрушителем, мстящим обществу тем, что указывает на его неправильность и никчемность. В зарисовках Аверченко нет этой хищной беспощадности: в них присутствует скорее доброжелательная улыбка над человеческой комедией, примиряющая и прощающая. Мир сам по себе достаточно несчастный, комический, извращенный -- зачем еще повышать его безумство, стремясь рубить с плеча и утомлять себя трагическими движениями? Не лучше ли усмехаться над всем жизненным убожеством? Ломоть теплого хлеба приятнее съесть, если он посыпан сахаром, а не крысиным ядом.

М.

АРКАДИЙ АВЕРЧЕНКО: О ЕГО ТЕАТРЕ ЮМОРА*

* Рецензия на вечер А.Т. Аверченко в Сословном театре 26 сентября 1922 г..

Гладко выбритое лицо с чувственными, по-гурмански шевелящимися губами, с которых, вполне соответствуя выражению лица, слетают чаще всего нежно-льстивые, даже по-женски тонкие, по-сибаритски мягкие звуки. Он играет с оттенками в интонациях слов, так сказать, холодно, не меняя выражения лица, с усталым разочарованным взглядом измученного рутиной комедианта, но если изредка улыбка и оживит эту маску, на ней замирает привычная гримаса любителя наслаждений. Он смотрит на привлекательную женщину, с которой он завязывает знакомство на скамейке в парке, так же, как искушенный пьяница смотрит на бокал доброго вина, и твердый отказ, который он услышит от нее, вызывает на его лице смешное выражение человека, у которого неожиданно сорвалось запланированное и уже заранее прочувствованное удовольствие. Таков и есть настоящий Аверченко, принесенный волной русской эмиграции пред наши очи и полностью отвечающий представлению, которое мы составили по его слегка импровизированной юмористической продукции, попавшей в нам задолго до войны, -- представлению о веселом собеседнике, использующем весьма расчетливо все слабые стороны своей публики.

Но все же при создании его образа мы кое о чем забыли. На носу его сидит старомодное пенсне, которое уже давным-давно не носят и которое у конферансье из кабаре сегодня может быть лишь намеренным анахронизмом. Такое пенсне носил когда-то достопамятный А.П. Чехов, и кажется, что так Аверченко кокетничает с образом своего великого предшественника. Это пенсне в черной костяной оправе могло быть единственным, что объединяет Аверченко и Чехова. Но Аверченко, похоже, унаследовал и чеховские стекла для наблюдений за человеческими смешными чертами и слабостями, но сквозь них смотрят отнюдь не те серьезные, задумчивые глаза, которые мы знаем по портретам Чехова, под ними внизу, под прямым, благородной формы носом не смыкаются плотно те нежные, будто бы всеми произнесенными одухотворенными словами отшлифованные губы патриарха современной русской литературы... В этом-то и заключается вся огромная разница!

Аверченко в Сословном театре представил нам себя как рассказчика анекдотических мелочей, а также как актера в инсценировках юмористических эскизов, которые показал вместе с несколькими другими актерами. После гастрольных представлений Московского Художественного театра и московской Студии этот вечер в духе кабаре может стать аналогией в сравнении, каким является сам Аверченко по отношению к Чехову. Для актеров игра не представляла особых трудностей, поскольку инсценированные эскизы развивались почти монологически. Из программы заслуживает особого внимания забавная идея "Самоубийцы", где для излечения самоубийцы его приятель начинает зариться на его имущество, будто бы тот уже умер, и приводит его при помощи данной методы к отчаянному решению не лишать себя жизни, и легкая сценка "Старика", где хозяин и слуга меняются ролями пьяного, требующего деликатного обхождения. В целом оказалось, что юморески Аверченко лучше читать, чем слушать, даже если на сцене выступает сам автор. К слову, даже к случаю сочиненный "Мученик", где Аверченко говорил по-чешски, был бы совсем не смешным.

ВЕЧЕР АВЕРЧЕНКО

(В Сословном театре 26 сентября 1922 г.)

Аркадий Аверченко организовал в Сословном театре вечер своих коротких драматическх сценок и этюдов, в качестве введения к которому или рекламы написал в "Prager Presse" короткое юмористическое эссе о чехе. Очень характерное для него. Там идет речь о том, как он хотел вывести из равновесия миролюбивого приятеля чеха и как пытался рассердить его, несколько раз опорочив. Ничего не хотелось Аверченко столь сильно, как того, чтобы чех в ответ вспылил, а он бы мог спокойно реагировать на вспышки его гнева. Действительно, все юмористические сценки и этюды, попавшие в программу Аверченко в Сословном театре имеют эту типичную черту: против возбужденного, возмущенного, выведенного из равновесия человека выступает другой -- невозмутимо спокойный -- и унимает его или берет над ним верх безопасностью своего самообладания.

...Спокойствие аверченковских людей имеет разный характер и природу; иногда это спокойствие взрослой умудренности, которая научилась прощать чужие ошибки и слабости, иногда -- спокойствие душевной надменности, горделиво взирающей на разгоряченную болтовню; временами -- спокойствие неразумной самоуверенности, чересчур полагающейся на собственный ум; спокойствие внутреннего равнодушия, которому ни до кого и ни до чего нет дела; спокойствие развлекающегося наблюдателя, который человеческое возмущение и раздражение воспринимает как увлекательное театральное представление. Но всегда в этом спокойствии есть абсолютная уверенность в том, что возмущение утихнет, что возбуждение и вспыльчивость -- это нечто мимолетное, суетное, неразумное, а если бы мы углубились в психологию произведений Аверченко, то нашли бы в лучших из лучших его рассказов уверенность во всепобеждающей жизни, которая сама по себе сглаживает заблуждения, грехи и обиды. Этой уверенности предшествовало глубокое изучение человеческой натуры во всех ее проявлениях, изучение выпестованной столькими десятилетиями русской литературы; но все же Аверченко не должен слишком долго задерживаться у своих людей, потому что они уже все давно вдоль и поперек изучены. Однако в "Мученике" Аверченко приписал чеху спокойствие, которое невозможно нарушить заманиванием соблазнительной прелестницы, перенес на него всю лучшую суть своей юмористической трактовки. Он вложил в чеха часть собственного личного идеала.

Его драматические сценки, взятые из обычной ежедневной жизни, не требуют участия особенно выдающихся актеров, а всяких там жоржиков, парковых франтов и "мучеников" вполне может играть и сам Аверченко -- стройный, мужественный, статный, красивый, немного похожий на нашего Эдуарда Басса, только более холодный и серьезный, менее подвижный, скорее, со скрытой веселостью. Из помощников Аверченко стоит упомянуть г. Владимирова, который играет отчаявшегося Билевича, г. Бичурина, как он проводит роль взъерошенного Берегова с его купеческой оценкой окружающего мира, г. Искольдова в роли сухого, черствого Перепелицына, г. Минина -- ярко представляющего старого чванливого Макосова. Из дам действительно выделяется брюнетка г-жа Раич -- нежным образом суетливой, мятежной писательской жены, в ней, как внутренний прибой, до издевательского изображения поднимается удовлетворение, и в быстрых колебаниях расходится в двойном потоке: по отношению к мужу и по отношению к воображаемому любовнику.

В целом вечер был не особенно блестящий, но освежающий и поучительный.

КОММЕНТАРИИ

Включает публикации, относящиеся к пребыванию А.Т. Аверченко в Чехословакии.

К вечеру Арк. Аверченко

Печатается по рукописи: Averčenko Arkadij: К večeru. -- Мемориал национальной литературы / Pamatník národního písemnictví, f. Varia -- Averčenko Arkadij Timofejevič (1881--1925), c. inv. 39, c. prir. 49/69. Перевод Анны Хлебиной.

...совдепский... так же непонятен, как и готтентотский... -- Готтентотские языки -- языки южноафриканских племен, до сих пор плохо изучены, они практически не имеют письменности.

...в "Обецном доме" будет... раздолье. -- Обецный дом -- Мениципальный дом -- общественно-культурный центр в Праге, где 3 июля 1922 г. состоялось первое выступление Аверченко в столице Чехословакии.

Вечер Аверченко

Печатается по тексту газеты Národní listy (1922, 5 cervenec). Перевод Анны Хлебиной.

Скорее всего, автором рецензии является Винценц Червинка (Vincenc Cervinka), который в 1919 г. был в Сибири с чешскими легионерами. В пользу его авторства говорит то, что ранее он переводил произведения Аверченко и был хорошо знаком с его творчеством.

Разговор с Аркадием Аверченко

Печатается по тексту газеты Národní listy (1922, 20 cerven).

Источник: архив газетных вырезок МИД ЧP (výstřížkový archiv MZV -- VA I, karton 2773 A. Averčenko, лист 39567).

Перевод с чешского языка Анны Хлебиной.

"Русспресс" -- информационный орган Русского телеграфного агентства и Прессбюро в Варшаве в 1921-1928 гг. Директором Пражского отделения был В.Ф. Швиговский.

..меньше всего в Болгарии. Не могу простить болгарам то, что они сделали с русскими. -- Аверченко и актеры "Гнезда перелетных птиц" прибыли в Софию 15 апреля 1922 года. Гастроли в театре оперетты "Ренессанс" прошли с большим успехом. Однако Аверченко был немало огорчен тем, что лидер Болгарии, премьер-министр Александр Стамболийский, наладил тесные контакты с правительством Советской России. В результате в Болгарии против частей Врангелевской армии начались репрессии, которые ведут к ее расформированию. Солдат отправляют на горно-рудные разработки, на строительство дорог. Ходили слухи, что офицеров будут экстрадировать из страны.

Большой смех на сцене

Печатается по тексту газеты Lidové noviny (1922, 14 červenec). Перевод Анны Хлебиной.

...он мог наблюдать через широкие окна в сумерках опустошенные берега и кучи обломков в диких изгибах реки...-- Имеются в виду последствия сильного наводнения 1922 года.

Представляю тебе Джакомо Леопарди...-- Джакомо Леопарди (Giacomo Leopardi) (1798-1837) -- граф, итальянский поэт. Пессимизм его поэзии во многом был созвучен "мировой скорби" Дж. Г. Байрона.

Эдвард Валента (Edvard Valenta, (1901-1978) -- известный чешский журналист, писатель. В 1920-1935 гг. работал в газете "Лидове новины" редактором, фельетонистом, судебным журналистом. В 1936-1937 гг. при финансовой поддержке Яна Бати, владельца знаменитой обувной фабрики, много путешествовал, затем издал ряд книг с путевыми заметками. Затем в качестве секретаря сопровождал Я. Батю в поездках по США. В газету вернулся только после Второй мировой войны, а после 1948 года, когда в Чехословакии к власти пришли коммунисты, занимался исключительно литературой.

Аркадий Аверченко

(в рубрике "Из культурной жизни")

Печатается по тексту газеты Moravskoslezský deník (Моравско-Слезски деник, 1922, 8 srpen). Источник: Архив газетных вырезок МИД ЧР (výstřížkový archiv MZV -- VA I, karton 2773 A. Averčenko, лист 31951).

...в серии "Библиотечка "Златой Праги"...-- "Злата Прага" ("Zlatâ Praha") -- иллюстрированный журнал, издававшийся в 1864-1865 и 1884-1929 гг.

...имеется в виду Сватек...-- Ян Сватек (Jan Svátek) (1883-1958) -- издатель художественной и научно-популярной литературы из Чешских Будейовиц. Издательство существовало в 1909-1948 гг. Ян Сватек считается одним из наиболее выдающихся деятелей национальной культурной жизни. Вероятность того, что имеется в виду именно издательство Сватека, действительно велика. Выпущенный им в 1922 г. сборник "Нечистая сила" продавался с подзаголовком "В пользу страдающих русских" и маркой с портретом В.Г. Плеханова и надписью "Заключенным социалистам в России". В книге имеется примечание о том, что перевод сделан "с севастопольского издания 1920 года".

Аркадий Аверченко: о его театре юмора

Печатается по вырезке из неизвестной газеты, без даты. Источник: Архив газетных вырезок МИД ЧР (výstřížkový archiv MZV -- VA I, karton 2773). Рецензия анонимная. Перевод Анны Хлебиной.

Сословный театр -- Stavovské divadlo в настоящее время является одной из сцен Национального театра в Праге. В мире этот театр известен, прежде всего, благодаря Моцарту, в 1787 г. дирижировавшему там оркестром на представлении "Женитьбы Фигаро", а также на премьере оперы "Дон Жуан", оконченной в Праге.

Вечер Аверченко

(в Сословном театре 26 сентября 1922 г.)

Печатается по вырезке из неизвестной газеты, без даты. Источник: Архив газетных вырезок МИД ЧР (výstřížkový archiv MZV -- VA I, karton 2773 A. Averčenko). Рецензия анонимная. Перевод Анны Хлебиной.

... юмористическое эссе о чехе... как хотел вывести из равновесия мирол ю бивого приятеля чеха...-- Речь идет о фельетоне "Чехи" (сборник "Чехо-Словакия"). Он вышел также на немецком языке в газете "Prager Presse" в рубрике "Аверченко и мир".

... похожий на нашего Эдуарда Басса...-- Эдуард Басс (Eduard Bass) (1888-1946) -- известный писатель, журналист, фельетонист, актер, певец и конферансье. В 1922 г. -- редактор газеты "Лидове новины", театральный критик. Также издавал тексты для кабаре и сатирический журнал "Шибенички" (чеш. Sibenicky -- виселички, ассоциация с "виселичный юмор") (1905-1906).