БЕЛЬМЕСОВЪ.

-- Иванъ Демьянычъ Бельмесовъ, -- представила хозяйка.

Я назвалъ себя и пожалъ руку человѣка неопредѣленной наружности -- сѣроватаго блондина, съ усами, прокопченными у верхней губы табачнымъ дымомъ, и густыми бровями, изъ-подъ которыхъ вяло глядѣли на Божій міръ сухіе, безъ блеска, глаза, тоже табачнаго цвѣта, будто дымъ отъ вѣчной папиросы прокоптилъ и ихъ. Голова -- шишомъ, покрытая очень рѣдкими толстыми волосами, похожими на пеньки срубленнаго, но не выкорчеваннаго лѣса. Все: и волосы, и лицо, и борода было выжжено, обезцвѣчено -- солнцемъ не солнцемъ, а просто самъ по себѣ, человѣкъ ужъ уродился такимъ тусклымъ, не выразительнымъ.

Первыя слова его, обращенныя ко мнѣ, были такія:

-- Фу, жара! Вы думаете, я какъ пишусь?

-- Что такое?

-- Вы думаете, какъ писать мою фамилію?

-- Да какъ же: Бельмесовъ?

-- Сколько "с"?

-- Я полагаю !-- одно.

-- Нѣтъ-съ, два. Моя фамилія полуфранцузская. Бельмессовъ. Въ переводѣ -- прекрасная обѣдня.

-- Почему же русское окончаніе?

-- Потому что я, все-таки, русскій, какъ же! Ахъ, Марья Игнатьевна, -- обратился онъ, всплеснувъ руками, къ хозяйкѣ. -- Я сейчасъ только съ дачи, и у насъ тамъ, представьте, выпалъ градъ величиной съ орѣхъ. Прямо ужасъ! Я захватилъ даже съ собой нѣсколько градинъ, чтобы показать вамъ. Гдѣ, бишь, онѣ?.. Вотъ тутъ въ карманѣ у меня въ спичечной коробкѣ. Гмъ!.. Что бы это значило? Мокрая...

Онъ вынулъ изъ кармана совершенно размокшую спичечную коробку, брезгливо открылъ ее и съ любопытствомъ заглянулъ внутрь.

-- Кой чортъ! Куда же онѣ подѣвались. Я самъ положилъ шесть штукъ. Гмъ!.. И въ карманѣ мокро.

-- Очень просто, -- засмѣялась хозяйка. -- Ваши градины растаяли. Нельзя же въ такую жару безнаказанно протаскать въ карманѣ два часа кусочки льду.

-- Ахъ, какъ это жалко, -- сказалъ Бельмесовъ, опечаленный. -- А я-то думалъ вамъ показать.

Я взглянулъ на него внимательнѣе и сказалъ про себя:

-- Однакоже, и хорошій ты гусь, братецъ мой. Очень интересно, чѣмъ такой дуракъ можетъ заниматься?

Я спросилъ по возможности деликатно:

-- У васъ свое имѣніе? Вы помѣщикъ?

-- Гдѣ тамъ, -- махнулъ онъ костистой, съ ревматическими узлами на пальцахъ, рукой. -- Служу, государь мой. Состою на службѣ.

Очень у меня чесался языкъ спросить: "на какой"?, но не хотѣлось быть назойливымъ. Я взглянулъ на часы, попрощался и ушелъ.

О Бельмесовѣ я совершенно забылъ, но на-дняхъ, придя къ Марьѣ Игнатьевнъ, засталъ его за чаемъ, окруженнаго тремя стариками, которымъ онъ что-то оживленно разсказывалъ.

-- Франція, Франція! Что мнѣ ваша Франція! Да у насъ въ Россіи есть такіе капиталы, обрѣтаются такіе богачи, которые Франціи и не снились. Только потому, что мы скромнѣе, никуда не лѣземъ, ничего не кричимъ -- о насъ и не знаютъ. А во Франціи этотъ Ротшильдъ, что ли, все время на томъ и стоить, чтобъ какую-нибудь штуку позаковыристѣе выкинуть. Купить тысячу какихъ -нибудь тамъ бѣлыхъ собакъ, напишетъ краской на брюхѣ у каждой "Вивъ ля Франсъ!" да и выпустить на улицу. А парижане и рады. Или яхту купить, придѣлаетъ къ ней колеса, да по Нотръ-Даму и катается съ неграми. Этакъ, конечно, всякій обратитъ вниманіе... А у насъ народъ тихій, безъ выдумки, безъ скандалу. Хе! Богачи, богачи... Слышалъ ли, напримѣръ, кто-нибудь изъ васъ о такомъ волжскомъ помѣщикѣ -- Щербакинѣ?

-- Нѣтъ, не слышали, -- отозвался одинъ изъ стариковъ. -- А что?

-- Да какъ же... Разскажу я вамъ такой случай: ѣду я пароходомъ по Волгѣ. Проѣзжаемъ мы однажды, приблизительно, этакъ по Мамадышскому уѣзду. Выхожу я утромъ, умывшись и напившись чаю, на палубу, смотрю на берегъ, спрашиваю: Чья земля? -- "Помѣщика Щербакина". -- Хорошо-съ. Проходить этакъ часа два. Я уже успѣлъ позавтракать. Брожу по палубѣ, взглянулъ на берегъ: "Чья земля?" Отвѣчаютъ тамошніе волжскіе пассажиры: "Помѣщика Щербакина". Ого, думаю. Экъ тебя разбросало. Сѣлъ я обѣдать, съѣлъ, что полагалось, выпилъ двѣ рюмки водки, пошелъ для моціону бродить по пароходу. Спрашиваю: "Чья земля?" -- "Помѣщика Щербакина". -- Что за чортъ, думаю. Очевидно, милліонеръ, а я о немъ ничего не слышалъ. Спрашиваю: "Богатый?" "Нѣтъ, говорятъ, такъ... средней руки". Что жъ вы думаете? И ночью я спрашивать: -- "Чья земля?" -- и на другой день утромъ -- все говорятъ: "Помѣщика Щербакина". И это у нихъ называется "помѣщикъ средней руки"... Вотъ это -- края! Какіе же у нихъ должны быть "помѣщики большой руки".

-- Что жъ, долго еще тянулись "земли помѣщика Щербакина"? -- недовѣрчиво спросилъ я.

-- Да до самаго обѣда слѣдующаго дня. Тутъ какъ разъ другой пароходъ подошелъ, насъ съ мели снялъ, поѣхали мы -- тутъ скоро Щербакинскія земли и кончились.

-- А вы долго на мели просидѣли? -- спросилъ рыжій старикъ.

-- Да, сутки съ лишнимъ. Чуть не два дня. Волга то лѣтомъ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ такъ мелѣетъ, что хоть плачь. Чуть пароходъ мелко сидитъ въ водѣ -- сразу же и сядетъ. Которые глубоко сидятъ въ водѣ, тѣмъ легче...

-- То-есть, наоборотъ, -- поправилъ рыжій.

-- Ну, да, то-есть, наоборотъ, которые мельче пароходы, тѣмъ труднѣе, а глубокіе ничего... Да-съ. Вотъ вамъ и Ротшильдъ!

Я всталъ, отозвалъ хозяйку въ сторону и сказалъ:

-- Ради Бога! Откуда у васъ появился этотъ оселъ?

Марья Игнатьевна немного обидѣлась.

-- Почему же оселъ? Человѣкъ, какъ человѣкъ.

-- Но вѣдь у него мозги чугунные.

-- Не всѣмъ же быть писателями и сочинять разсказы, -- сухо замѣтила она. -- Во всякомъ случаѣ, онъ приличный человѣкъ, хотя звѣздъ съ неба и не хватаетъ.

Я пожалъ плечами, отошелъ отъ нея и подошелъ сейчасъ же къ отбившемуся отъ компаніи старичку въ вицмундирѣ, съ какой-то бѣлой звѣздой, выглядывавшей изъ подъ лацкана вицмундира.

-- Кто такой этотъ Бельмесовъ? -- нетерпѣливо спросилъ я.

-- А какъ же! У насъ же служить.

-- Да чѣмъ? Что онъ дѣлаетъ?

-- А какъ же. Инспекторомъ у насъ въ уѣздномъ училищъ. Гдѣ я директоромъ состою. Дока.

-- Это онъ-то дока?

-- Онъ. Вы бы посмотрѣли, какъ онъ на экзаменахъ учениковъ спрашиваетъ. Любо-дорого посмотрѣть. Ужъ его не надуешь, не проведешь за носъ. Онъ, какъ говорится, достанетъ. Посмотрѣли бы вы, какимъ онъ орломъ на экзаменѣ...

-- Много бы я далъ, чтобы посмотрѣть! -- вырвалось у меня.

-- Въ самомъ дѣлѣ хотите? Это можно устроить. Завтра у насъ, какъ разъ, экзамены, -- приходите. Постороннимъ, правда, нельзя, но мы васъ за какого-нибудь почетнаго попечителя выдадимъ. Вы же, кстати, и пишете -- вамъ любопытно будетъ... Среди учениковъ такіе типы встрѣчаются... Умора! Смотрите, только насъ не опишите! Хе-хе! Вотъ вамъ и адресокъ. Право, пріѣзжайте завтра. Мы гласности не боимся.

За длиннымъ столомъ, покрытымъ синимъ сукномъ, сидѣло пятеро. Посрединѣ любезный старикъ съ бѣлой звѣздой, а справа отъ него торжественный, свѣженакрахмаленный Бельмесовъ, Иванъ Демьянычъ. Я вскользь осмотрѣлъ остальныхъ и скромно усѣлся сбоку на стулъ.

Солнце бѣгало золотыми зайчиками по столу, по потолку и по круглымъ стриженнымъ головѣнкамъ учениковъ. Въ открытое окно заглядывали темнозеленыя вѣтки старыхъ деревьевъ и привѣтливо, ободрительно кивали дѣтямъ: "Ничего, молъ. Все на свѣтъ перемелется -- мука будетъ. Бодритесь, дѣтки .. ."

-- Кувшинниковъ, Иванъ, -- сказалъ Бельмесовъ. А подойди къ намъ сюда, Иванъ Кувшинниковъ... Вотъ такъ. -- Сколько будетъ пятью шесть, Кувшинниковъ, а?

-- Тридцать.

-- Правильно, молодецъ. Ну, а сколько будетъ, если помножить пять деревьевъ на шесть лошадей?

Мучительная складка перерѣзала загорѣлый лобъ Кувшинникова Ивана.

-- Пять деревьевъ на шесть лошадей? Тоже тридцать.

-- Правильно. Но тридцать -- чего?

Молчалъ Кувшинниковъ.

-- Ну, чего же -- тридцать? Тридцать деревьевъ или тридцать лошадей?

У Кувшинникова зашевелились губы, волосы на головѣ и даже уши тихо затрепетали.

-- Тридцать... лошадей.

-- А куда же дѣвались деревья? -- иронически прищурился Бельмесовъ. -- Не хорошо, тезка, не хорошо... Было всего шесть лошадей, было пять деревьевъ и вдругъ -- на тебѣ! -- тридцать лошадей и ни одного дерева... Куда же ты ихъ дѣлъ?! Съ кашей съѣлъ или лодку себѣ изъ нихъ сдѣлалъ?

Кто-то на задней партѣ печально хихикнулъ. Въ смѣхѣ слышалось тоскливое предчувствіе собственной гибели.

Ободренный успѣхомъ своей остроты, Иванъ Демьянычъ продолжалъ:

-- Или ты думаешь, что изъ пяти деревьевъ выйдутъ двадцать четыре лошади? Ну, хорошо: я тебѣ дамъ одно дерево -- сдѣлай ты мнѣ изъ него четыре лошади. Тебѣ это, очевидно, легко, Кувшинниковъ, Иванъ, а? Что жъ ты молчишь, Иванъ, а? Печально, печально. Плохо твое дѣло, Иванъ. Ступай, братъ!

-- Я знаю,-- тоскливо промямлилъ Кувшинниковъ.-- Я училъ.

-- Вѣрю, милый. Училъ, но какъ? Плохо училъ. Безсмысленно. Безъ разсужденія. Садись, брать, Иванъ. Кулебякинъ, Илья! Ну... ты намъ скажешь, что такое дробь?

-- Дробью называется часть какого-нибудь числа.

-- Да? Ты такъ думаешь? Ну, а если я набью ружье дробью, это будетъ часть какого числа?

-- То дробь не такая, -- улыбнулся блѣдными губами Кулебякинъ. -- То другая.

-- Откуда же ты знаешь, о какой дроби я тебя спросилъ? Можетъ быть, я тебя спросилъ о ружейной дроби? Вотъ если бы ты былъ, Кулебякинъ, умнѣе, ты бы спросилъ: о какой дроби я хочу знать: о простой или ариѳметической?.. И на мой утвердительный отвѣтъ, что-- о послѣдней ты долженъ былъ отвѣтить: "ариѳметической дробью называется -- и такъ далѣе"... Ну, теперь скажи ты намъ, какія бываютъ дроби?

-- Простая бываютъ дроби, -- вздохнулъ обезкураженный Кулебякинъ, -- а также десятичныя.

-- А еще? Какая еще бываетъ дробь, а? Ну, скажи-ка?

-- Больше нѣтъ, -- развелъ руками Кулебякинъ, будто искренно сожалѣя, что не можетъ удовлетворить еще какой-нибудь дробью ненасытнаго экзаменатора.

-- Да? Больше нѣтъ? А вотъ если человѣкъ танцуетъ, и ногами дробь выдѣлываетъ -- это какъ же? По твоему, не дробь? Видишь ли что, мой милый... Ты, можетъ быть, и знаешь ариѳметику, но русскаго языка нашего великаго, разнообразнаго и могучаго русскаго языка -- ты не знаешь. И это намъ всѣмъ печально. Ступай, брать, Кулебякинъ, и на свободѣ кое о чемъ подумай, братъ, Кулебякинъ. Лысенко! Вотъ ты, Лысенко, Кондратій, скажешь намъ, что тебѣ извѣстно о цѣпномъ правилѣ? Ты знаешь цѣпное правило?

-- Знаю.

-- Очень хорошо-съ. Ну, а цѣпное исключеніе тебѣ извѣстно?

Лысенко метнулъ въ сторону товарищей испуганнымъ глазомъ и, повѣсивъ голову, умолкъ.

-- Ну, что же ты, Лысенко? Вѣдь говорятъ же: нѣтъ правила безъ исключеній. Ну, вотъ ты мнѣ и отвѣть: есть въ цѣпномъ правилѣ цѣпное исключеніе?

Стараясь не шумѣть, я отодвинулъ стулъ, тихонько всталъ и, сдѣлавъ общій поклонъ, направился къ выходу.

Любезный директоръ съ бѣлой звѣздой тоже всталъ, догналъ меня въ передней и сказалъ, подмигивая на экзаменаціонную комнату:

-- Ну, какъ?.. Не говорилъ ли я, что дока. Такъ и хапаетъ, такъ и рѣжетъ. Орелъ! Да только, жалко, не жилецъ онъ у насъ... Переводятъ съ повышеніемъ въ Харьковъ. А жалко... Я ужъ не знаю, что мы безъ него и дѣлать будемъ?.. Безъ орла-то!