ЧЕХОВІАНЕЦЪ.

Память Антона Павловича Чехова для всѣхъ насъ священна.

Поэтому, съ благоговѣйнымъ чувствомъ въ годовщину его кончины возлагаемъ на дорогую могилу вѣнокъ.

Увы -- вѣнокъ терновый.

Впрочемъ, Антонъ Чеховъ слишкомъ русскій писатель, чтобы могъ надѣяться на пошлѣйшій лавровый вѣнокъ.

Русскимъ писателями терновые вѣнки болѣе сроди. Итакъ:

-- Г. редакторъ! Васъ спрашиваютъ.

-- Кто?

-- Говоритъ: Чеховьянецъ. Должно, изъ армянъ.

-- Да что ему нужно? Чѣмъ занимается?

-- Я спрашивалъ. Говоритъ: Чеховьянецъ.

-- Странное занятіе. Пригласите его;

Вошедшій господинъ вынулъ изъ кармана коробочку: открылъ ее и послѣдовательно разложилъ передо мной измятую, довольно грязную салфетку, двѣ обгорѣлыхъ спички, кусочекъ сахару и велосипедный билетъ за No 14121, выданный двинскому мѣщанину Терентію Иванову.

-- Вотъ.

-- Что это?

-- Не купите ли?

Я внимательно осмотрѣлъ разложенныя богатства.

-- Видите ли что... Я предпочитаю покупать спички неиспользованными, оптомъ, такъ... не менѣе цѣлой коробки сразу. Сахаръ я пріобрѣтаю по знакомству, не-обрызенный и, кромѣ того, стремлюсь, чтобы онъ былъ безъ желтыхъ пятенъ. Покупка тоже оптовая: два-три фунта... Билетъ этотъ болѣе полезенъ велосипедисту Терентію Иванову, чѣмъ мнѣ -- не велосипедисту и не Терентію Иванову. И, наконецъ, салфетка носитъ на себѣ очень замѣтный свѣтлый знакъ изъ буквъ и орнамента: "Золотой Якорь". Ну, какой же я, посудите сами, Золотой Якорь?!

-- Ничего вы не понимаете, -- сурово оборвалъ меня посѣтитель. -- Я чеховіанецъ.

-- Ага... Ну, что, какъ у васъ на Кавказѣ... все спокойно?

-- На кой дьяволъ намъ съ вами Кавказъ?! Я тамъ никогда и не былъ!

-- Простите, но ваша фамилія..

-- Это моя профессія!? Посудите сами: разъ есть пушкиніанцы -- почему не быть чеховіанцамъ?

-- Допустимъ. Ну? Что вамъ нужно?

-- Купите у меня эти вещи для Чеховскаго музея. Замѣчательныя реликвіи. И недорого: пара спичекъ по 15 рублей -- вмѣстѣ уступлю за 25, сахаръ; ну, это... я самъ на него смотрю сквозь пальцы. Три-пять рублей совершенно предовольно за этотъ увражикъ. Салфеточка -- вещь диковинная. На ней, такъ сказать, отпѣчатлѣлись типично чеховскія черты. А велосипедный билетъ?.. о, это вы должны у меня съ руками оторвать.

Хорошо было бы оторвать ему руки даже безъ этого билета. Но, признаться, велосипедный билетъ меня заинтриговалъ.

-- Что же это за билетъ?

-- А вы на фамилію обратили вниманіе?

-- Ну, да. Ивановъ.

-- То-то и оно. Прообразъ знаменитой Чеховской драмы.

-- Это что же... Чеховъ своего "Иванова" и писалъ съ этого... велосипедиста Терентія Иванова?

-- Нѣтъ, но фамилія! Замѣчаете -- фамилія? Одна и та же. Родственники Терентія разсказывали мнѣ, что геніальный писатель долго не могъ остановиться на какомъ-нибудь названіи своей пьесы, пока не познакомился съ Терентіемъ. Тутъ его и осѣнило! Взялъ и на звалъ: Ивановъ. Просто и мило. Этотъ билетъ былъ семейной реликвіей, пока нужда не заѣла семью Ивановыхъ. Тутъ-то я и подвернулся. Купилъ совсѣмъ за гроши: полтораста. Дайте нажить четвертной. Отдамъ за 175.

-- Спички тоже относятся къ билету?

-- Нѣтъ, спички особо. Однажды былъ сильный вѣтеръ. Могучія деревья гнулись, какъ тростинки; и вотъ Антонъ Чеховъ, желая закурить трубку...

-- Полно вздоръ говорить. Чеховъ не курилъ ни только трубки, но даже папиросъ.

-- Курилъ! Ей Богу, вѣрьте совѣсти -- курилъ. Только онъ стѣснялся родныхъ. Нѣжная, деликатная натура -- не хотѣлъ никого огорчать. Тончайшая организація... Впрочемъ, спички я могу уступить и за двѣ красненькихъ. Но очень хорошія спички.

-- На что онѣ мнѣ, -- усмѣхнулся я. -- Если бы еще были необгорѣлыя...

-- Варваръ! -- хлопнулъ онъ меня салфеткой по плечу,. кокетливо сощурясь. -- Вандалъ! Спички, которыя держали Чеховскіе пальцы!.. Вотъ сахаръ я не навязываю -- хотите берите, хотите -- нѣтъ. Всего-то ему и цѣна -- пять цѣлковыхъ.

-- А въ лавкѣ берутъ 17 копеекъ за фунтъ.

-- Нѣтъ!.. И это называется культурный человѣкъ! И это называется писатель! Редакторъ! Знаете ли вы, что однажды въ Москвѣ незабвенный творецъ "Романа съ контрабасомъ" пилъ кофе, и хозяйка наложила въ чашку столько сахару, что онъ усмѣхнулся своей ласковой немного задумчивой улыбкой и сказалъ: "Ого! Сахару слишкомъ много. Приторно!". Замѣтьте, какая чуткая организація, не выносящая ничего лишняго, ни какихъ преувеличеній: "Приторно!". Хотите, я вамъ запишу этотъ случай? Или сами запишите... Только не забудьте эти чудесныя, такъ рисующія Чехова, слова: "Ну, и навалили же вы сахару! Чуть сами туда не сѣли!". Какой истинно "чеховскій" сарказмъ, какая иронія. Каждое слово алмазъ. Вы только вслушайтесь въ эту разстановку словъ: "Ну, и напихали же вы сюда сладости! Какъ чашка не лопнетъ! Васъ только заставь богу молиться!.." Это чудесное словечко "моленіе" Берете?

-- Что?

-- Сахаръ.

-- Ну его.

-- Странно. Неужели и салфетка для васъ пустой звукъ? Видите, какая?

-- Да. Грязная.

-- Святая грязь! Однажды проникновенный творецъ "Лошадиной фамиліи" ѣлъ у себя въ Мелиховѣ кисель. И вдругъ ложкой какъ тяпнетъ по тарелкѣ!..

-- Зачѣмъ? -- изумился я.

-- Это у него бывало. Задумается, a потомъ вдругъ разсмѣется своимъ мелодичнымъ смѣхомъ неизвѣстно чего, да ложкой по тарелкѣ -- хлюпъ! Такъ и тутъ. Ну, кисель весь на бѣлыя брюки фонтаномъ. Покойный Тихоновъ присутствовалъ при этомъ -- можете провѣрить. Что тутъ былъ за переполохъ -- нельзя себѣ представить! Брюки-то восемь, a то и всѣ десять рублей стоили. Всѣ оцѣпенѣли прямо. А онъ, какъ ни въ чемъ, не бывало, схватилъ со стола салфетку, да и давай чистить брюки.

-- Странно, -- поднялъ я брови. -- Вы говорите, что дѣло происходило у него въ имѣньѣ, a на салфеткѣ написано "Золотой Якорь".

-- Извините, -- сурово перебилъ онъ. -- Память великаго бытописателя сумерекъ священна, и не намъ ее загрязнять. Утверждали же, что Некрасовъ слишкомъ счастливо игралъ въ карты. Неужели и мы, подобно этимъ гробокопателямъ, бросимъ тѣнь на великую могилу?!

-- Чѣмъ же вы можете доказать, что эта салфетка именно Чеховская?

-- Pardon!! А пятна?

-- Ну, пятна... Пятна вы и сами могли сдѣлать.

-- Pardon!! Я бывшій офицеръ, и если превратности судьбы заставили меня... то я, вообще, прошу... Знаете; не того!.. Мировые на это смотрятъ очень серьезно. И потомъ вы говорите абсурдъ! Ну, предположимъ, я сдѣлалъ пятна на салфеткѣ... А спички? А сахаръ? Я ихъ тоже сдѣлалъ? Значить, я долженъ, по вашему, открыть спичечный и сахарный заводы?! За кого вы меня принимаете? За графа Бобринскаго? За Лапшина?!!

-- Если вы будете кричать, я велю васъ вывести...

II.

Усталымъ взглядомъ посмотрѣлъ онъ на меня.

-- Ну, хотите за все двадцать пять рублей? Вѣдь, салфетка одна, если даже она и не чеховская -- на худой конецъ полтора рубля стоитъ. А спички! А сахаръ! А велосипедный билетъ прообраза Иванова?!

-- Не надо, говорятъ вамъ. Вотъ если бы у васъ были какія нибудь личныя воспоминанія о Чеховѣ...

-- Есть! Чего же вы молчали?..

-- О чемъ?

-- Вотъ, напримѣръ, одинъ памятный разговоръ съ нимъ. Однажды онъ разсказывалъ, какъ хотѣлъ открыть лотошный клубъ и какъ все уже было сдѣлано, да администрація запретила.

-- Чеховъ? Лотошный клубъ? !

-- Что васъ такъ удивляетъ? Покойникъ любилъ азартъ и не прочь былъ поднажить деньгу. "Вѣришь ли, Ероша... (Это я. Ерофеемъ меня зовутъ.) Вѣришь ли, -- говорить, -- Ероша, запретили мнѣ лотошный клубъ Кому вредъ? Ну, проигрывали бы нудные, сумеречные людишки (какая четкость слога! Узнаете Чехова?), проигрывали бы -- и чортъ съ ними! Все равно, такъ или иначе, a и мы и они ноги протянутъ. Такъ хоть, по крайности, мы-то поживемъ въ свое удовольствіе".

-- Это онъ такъ говорилъ?

-- Онъ.

-- Чеховъ?

-- Ну, да.

-- Вамъ?

-- Угу.

-- А при этомъ свидѣтели были?

-- Что вы! Развѣ можно такія интимныя вещи говорить при постороннихъ!

-- Гмъ... да. Впрочемъ, это не имѣетъ никакого отношенія къ литературѣ. А намъ нужны литературныя воспоминанія о Чеховѣ.

-- Есть.

-- О чемъ?

-- О пьесѣ "Чайка". Однажды мы съ нимъ сидѣли на скамейкѣ въ Таганрогѣ. Онъ и говоритъ: "Хорошо бы выпить чаю сейчасъ. Съ лимончикомъ". И такая при этомъ чеховская, немного разсѣянная улыбка. я говорю: "Какъ будетъ женскій родъ отъ слова: "чай"?

"Какъ же, -- отвѣчаетъ удивительный создатель "Средства отъ запоя", -- очень просто! "Чайка" будетъ отъ слова чай", И задумался. Потомъ прошепталъ: "Чайка! Это идея. Это красиво. На четыре акта хватитъ!". Вынулъ записную книжку, записалъ. Такъ и создалась "Чайка".

-- А свидѣтели были при этомъ разговорѣ?

-- Были. Тихоновъ былъ.

-- Что вы все -- Тихоновъ, да Тихоновъ. Тихоновъ умеръ.

-- А я при чемъ, что онъ умеръ? Такъ берете воспоминанія?

-- Нѣтъ.

-- Болѣе, чѣмъ странно. А Чеховскія вещи берете?

-- Нѣтъ.

-- Такъ-съ. Стоило только, чтобы прошло нѣсколько лѣтъ со дня смерти -- и уже забытъ! И уже никому не интересенъ! Забвенъ отъ людей! Ну, давайте за все десять рублей.

-- Не дамъ.

-- Ну, пять!

-- Нѣтъ.

-- Что жъ... и рубля жалко? Вѣдь салфетка новехонькая. Ее только ежели выстирать...

-- Рубль я дамъ. Но только салфетку забирайте. Не нужно.

-- Вотъ за это мерси! И сахарокъ я ужъ возьму. А спички и билетъ -- ваши. Будемъ считать спички по двугривенному, a билетъ за шестьдесятъ.

Когда онъ уходилъ, я вышелъ его провожать.

-- О, не затрудняйтесь, -- замахалъ онъ руками.

-- Нѣтъ, почему же. Тутъ, кстати, виситъ мое пальто,

-- Что жъ изъ этого слѣдуетъ? -- прищурился онъ.

-- Да то, что я слишкомъ скроменъ для всего этого.

-- Чеховіанцемъ вы можете быть, a аверченковіанцемъ вамъ дѣлаться не слѣдуетъ.

-- Подождемъ! -- загадочно сказалъ онъ, уходя.

И неизвѣстно было, чего онъ хотѣлъ ждать: того ли, чтобы я сдѣлался извѣстнымъ, того ли, чтобы прислуга когда-нибудь оставила парадную дверь открытой?

Бѣдный Чеховъ! Десять лѣтъ тому назадъ тебя привезли въ вагонѣ для устрицъ, и нынѣшніе "юбилейные" дни проходить подъ тѣмъ же нелѣпымъ знакомъ нелѣпой устрицы.