Когда пароход отходил из Александрии, мы уже чувствовали себя тесно сплоченной однородного состава компанией.
Свела нас вместе и сдружила общая страсть к тому, что на нашем языке называлось "розыгрыш". "Разыграть" кого-нибудь, поставить в дурацкое положение каждый считал своей преимущественной специальностью, и поэтому за трехдневное пребывание в Каире из нас четверых составилась солидная, хорошо сыгравшаяся труппа.
Четверо: молодая, живая, как ртуть, певица, художник с очень серьезным лицом и вечно смеющимися жульническими глазами, молодой, но многообещающий коммерсант -- и я.
Первое наше знакомство началось с того, что все трое подошли ко мне на веранде "Гелиополиса" с самыми серьезными лицами и озабоченно спросили, в первый ли я раз попадаю в эти края?
-- В первый. А что?
-- Видите ли, тут очень часто бывают такие сильные тропические ливни, что вода заливает дома до самых крыш; поэтому все ложатся спать, надев на себя предварительно спасательный пояс. Советуем и вам.
Я с чувством пожал всем троим руки.
-- Спасибо! -- пролепетал я растроганно. -- Я никогда не забуду вашего милого отношения, но дело-то в том, что я для того специально сюда и приехал...
-- Для чего?! -- спросили все в один голос. Из груди моей вырвался стон.
-- Чтобы умереть! Я уже слышал о здешних ливнях и решил, что это место будет моей могилой... Поверьте, господа, что жизнь так тускла, сера и бессодержательна, что я... и вам советую... тоже... бросить свои пояса и... тово...
-- Та-ак, -- разочарованно протянула певица. -- Свой человек, оказывается. Ну, в таком разе, будем знакомы.
-- То-то и оно, -- рассмеялся я, по-новому пожимaя всем руки.
С тех пор мы стали неразлучны...
Когда пароход вышел из александрийской гавани, мы, еще скучающие на новом месте, вдруг заметили молодого господина -- рыжеватую веснушчатую личность с тщательно закрученными усиками и остолбенелыми глазами навыкате. Он, выпятив грудь, важно вышагивал по палубе тощими длинными ногами, облаченными в изумительной белизны фланелевые брюки, через каждые десять шагов останавливался, нагибался к этим брюкам и каждый раз осматривал их, прищурив один глаз, с затаенным восторгом и удивлением. Видимо, белизна и свежесть этих брюк доставляли ему много невинной радости.
Мы сразу обратили внимание на этого элегантного молодого господина, и певица после третьего тура белоногого незнакомца заявила нам самым категорическим тоном:
-- Есть работа.
-- Заметано! -- отвечали мы, кивнув головами.
Художник, ни секунды не медля, взял меня под руку и повлек вслед за восторженно настроенным юношей.
-- Какие чудесные брюки! -- громко сказал я.
-- Да, изумительные. Глаз нельзя отвести, -- подхватил художник.
Долговязый юноша вздрогнул, как лошадь, получившая поощрительный удар хлыста, и его белые брюки еще быстрее замелькали на фоне бирюзового моря.
-- По-моему, нужно иметь большой вкус, чтобы отыскать такие прекрасные брюки.
-- У человека хорошего общества, батенька, вкус -- всегда прирожденное свойство. Этого одними деньгами не достигнешь.
-- По-моему, это граф.
-- Голубая кровь, сразу видно!
Изнемогая от этих восторженных похвал, белоногий юноша прислонился к перилам и бросил на нас самый приветливый взгляд.
-- Вам, господа, кажется, понравились мои брюки, -- начал он, -- хотя в обществе и не принято заговаривать с незнакомыми, но вы чрезвычайно симпатичные, и потом --тут пароход -- значит, некоторая вольность допускается. Позвольте представиться: Лев Михайлович Цепкин, помощник провизора из Херсона. Да, брюки хорошие. Я таких брюк в Каире купил пятеро. Почти все деньги на них, проклятых, истратил.
Но в этом слове "проклятых" вместо ненависти прозвучала такая нежность, которая может вырваться только у матери, говорящей о своем чрезмерно шаловливом ребенке.
-- Да, -- сказал художник, восторженно глядя на юношевы ноги, -- с такими брюками можно больших дел наделать.
Очевидно, художник коснулся самой чувствительной струны.
-- Вы думаете? -- радостно взвизгнул элегантный Цепкин. -- Представьте себе, что я надеюсь тоже. Вы знаете, тут одна дама, полная такая, так она так на меня посмотрела, что я чуть не упал. Вы не знаете -- она богатая?
-- А вы бы женились на ней?
Цепкин скривился самым аристократическим образом.
-- Мммм... Н-не знаю. Я, видите ли, кроме богатства ищу в женщине и красоту -- как духовную, так и физическую.
-- И вы совершенно правы! -- подхватили мы оба. -- На мелочи размениваться не стоит. Эта полная дама -- чепуха. У нее, мы точно узнали, и капиталов-то всего тысяч триста.
Цепкин погрузился в задумчивость.
-- Вы думаете, это мало?
-- Для вас? Конечно, гроши. Нет, вы эту полную даму бросьте. Собственно, я уже знаю, кто на вас обратил внимание...
-- Ой, слушайте, кто?! -- как сухой стог от огня вспыхнул юноша. -- Где она?
-- Кто, вы спрашиваете? Дама в сером, вот кто.
-- Что вы говорите? Та, которая в английском сером костюме? Которая тоже села в Александрии? Красивая такая блондинка? Та, за которой несли два чемодана желтой кожи и серый шагреневый саквояжик?
-- Ну да, эта самая. На нее весь пароход обратил внимание. А она, ни на кого не смотря, взглянула только на вас, вздохнула и прошла в каюту. А потом мы слышали, как она спросила у горничной: "Вы не знаете, кто это тот интересный господин в таких прекрасных брюках?"
Глаза Цепкина загорелись. Он погладил ладонью свои брюки с видом хозяина, который гладит собаку, сослужившую ему службу, -- и вскричал:
-- Но ведь она же замечательно красивая!!
-- Еще бы.
-- Слушайте, вы заметили, у нее в ушах какие камни, а? Слушайте, как вы думаете -- они настоящие?
-- Фи, господин Цепкин! Вы ведь человек светский, а задаете такие вопросы. Разве дама, так одетая и с такими чемоданами, наденет фальшивые бриллианты?
-- Положим, верно. Слушайте! А вдруг она иностранка?
-- Ну так что же?
-- А как я с ней буду тогда разговаривать, если я ни на одном языке, кроме немножко по-латыни, не разговариваю.
-- Попробуйте по-латыни, -- посоветовал я, -- корни общие, может быть, и разберетесь.
-- Что такое корни? -- опечалился Цепкин. -- С одними корнями далеко не уедешь. И об чем я буду с ней говорить по-латыни? Об лекарствах?
-- Успокойтесь, мой молодой друг, -- хлопнул его по плечу художник. -- Я все узнал! Она русская, была замужем за венгерским миллионером, теперь вдова.
-- Слушайте! Это же замечательно! Вы знаете, я подойду к ней и познакомлюсь...
-- Конечно. Чего там зевать.
-- Только я пойду переодену брюки. Эти уже немного, кажется, запылились, а?
-- Обязательно. Ну, успеха вам!
* * *
Молодая, очень красивая дама сидела в одиночестве на палубе в шезлонге, и ее печально-задумчивые глаза бесцельно бродили по далекому ярко-синему горизонту.
Наша "труппа" столпилась у перил в трех шагах от нее, а Цепкин, уже переодевшийся, как коршун, делал круги вокруг одинокого шезлонга, приближаясь с каждым кругом к молодой красавице.
Наконец он приблизился к ней вплотную и заговорил.
Мы насторожились.
-- Мадам, -- шаркнул он ослепительно белой ногой. -- Хотите, я вам принесу лимон?
Когда дама, вздрогнув, обернулась к нему, на лице ее было написано самое откровенное изумление.
-- Лимон? Боже мой, зачем?
-- Да знаете... Если у кого морская болезнь, так поможет.
Дама в сером улыбнулась.
-- Но ведь сейчас качки нет. Море совершенно спокойно.
-- Да, положим, верно. Далеко изволите ехать?
-- В Киев.
-- Хороший город.
Наступила долгая пауза.
-- Вы знаете, мадам, как я смотрю на женщин? Для меня важно не только тело, но и душа. Можете представить?
-- Это очень благородный взгляд.
-- Верно? Ну, вот видите. А в нашем обществе на женщину смотрят, как на красивый кусок мяса.
-- А вы человек общества? -- рассеянно спросила дама в сером, очевидно думая о чем-то другом.
-- Да, знаете. Я иногда вращаюсь. Вы любите читать книги?
-- Изредка.
-- Я много читаю. Мне нравятся больше рассказы или романы из великосветского быта. Чистенькая жизнь, не то что пролетариат. Верно?
-- Мм... не знаю.
-- Вы читали роман Апраксина "Алзаковы"? Нет? Я читаю сейчас. Знаете, тут на пароходе общество смешанное, а там в своей каюте, когда читаешь, так будто сам ведешь светскую жизнь. Сколько стоят такие серьги, мадам?
-- Не помню. Тысяч шесть, кажется.
-- Здорово! Двадцать коров можно купить на эти деньги. Двадцать коров висят на таких маленьких ушках, хе-хе!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
-- Ну, что? -- подошел к нам Цепкин, поглядывая на нас довольно снисходительно. -- Не познакомился? Видите, как просто.
-- А вы на нее произвели впечатление, это видно. Вообще, много значит, светский человек! Вы теперь только не зевайте -- действуйте энергичнее, и через две недели она будет madame Цепкина.
Юношу точно щекотали -- так он смеялся.
-- А что вы думаете! Я с ней вечером буду гулять по палубе.
-- Скажите, -- обратился к нему коммерсант. -- Вы ведь хорошо знаете светскую жизнь.
-- Немножко, -- скромно усмехнулся Цепкин.
-- Скажите: можно рыбу есть ножом?
На лице Цепкина отразился неподдельный ужас.
-- Боже вас сохрани! Ни под каким видом!! Вилкой! Только вилкой.
-- А к смокингу белый галстук можно надеть?
-- Можно. Только если едете на большой вечер. На маленький вечер надо надеть что-нибудь интимненькое. С крапинками. Только не регат. Боже вас сохрани от регата.
-- Спасибо, -- пожал коммерсант юношеву руку. -- Вы разрешите изредка обращаться к вам за такими справками?
-- Сколько угодно! Я очень рад.
-- Славный парень! Недаром вдова, когда вы с ней разговаривали, глаз с вас не сводила.
-- Серьезно?
-- Уверяю. Действуйте, действуйте, мой молодой друг! Нажимайте педали. За вас ваша молодость и красота!
* * *
Эта странная игра продолжалась все время, пока пароход шел к Пирею. Постепенно все пассажиры обратили внимание на вольты юноши в белых брюках и на наше во всем этом участие.
Нам даже стали помогать. Даму в сером намеренно оставляли в одиночестве, чтобы дать возможность предприимчивому Цепкину начать новую атаку.
Часть пассажиров принялась усиленно и громко восхищаться Цепкиным, а другая часть, зацапав предприимчивого юношу где-нибудь в уголке, начинала указывать ему на тот или иной симптом пробуждения к нему любви со стороны серой дамы.
-- Вы заметили, Цепкин, как она на вас поглядела, когда вы ей за обедом передавали горчицу?.. Она намеренно хотела коснуться своими пальцами ваших пальцев...
-- Ну?.. Серьезно? Хи-хи!
-- Конечно. А вечером нарочно сидела дальше, чтобы вы к ней подошли...
Работа кипела вовсю.
Многие добровольцы по неопытности пересаливали, но юноша в белых брюках был так самодовольно глуп, что ничего не замечал.
Удивительнее всего, что дама в сером тоже ничего не замечала, хотя мы и недоумевали -- почему? Была она очень не глупа, и все ее разговоры с другими, более солидными пассажирами, постоянно доказывали это.
Была она как будто "не от мира сего", как говорила певица, часто совсем не понимала, что ей нашептывал белоногий юноша, и от этого пикантная комбинация, задуманная нами, казалась еще уморительнее.
* * *
Кончилась вся затея с "розыгрышем" ровно за два часа до Пирея, когда все пассажиры сидели за обеденным табльдотом.
Цепкин, которого по общему молчаливому уговору усаживали рядом с дамой в сером, покончив с рыбой (только вилка! Боже сохрани нож!), потер руки и обратился к своей соседке с самым светским видом:
-- Ну-с, вот вам и Пирейчик! Знаете что, мадам? Давайте мы устроим маленький кутеж, а? От Пирея до Афин десять минут езды -- поедем в Афины. И художник с нами, и певица, и вообще вся наша тесная компания, а? Вот мой план: в Афинах пойдем в кинематограф, я вам буду объяснять на армянском языке картины -- вы увидите, как смешно! А потом -- в какой-нибудь шантанчик! Покушаем чего-нибудь вкусненького, велим заморозить бутылочку, посмотрим на певичек и после этакого тарарама, взвинтив, как следует, свои нервочки, -- домой, баиньки! Я буду вашим кавалером, мадам, хотите?
-- Что? -- спросила дама в сером, будто очнувшись от дремоты.
Цепкин аккуратно повторил весь свой соблазнительный план: кинематограф с армянскими объяснениями, шантанчик, бутылочка замороженного, а потом -- баиньки. Я ваш кавалер -- компренэ?
Все насторожились, ожидая ее ответа, потому что на эту авантюру Цепкий возлагал очень крупные, солидные надежды.
-- Нет, -- вдруг сказала дама с какой-то мягкой решительностью. -- Ни в шантан, ни в кинематограф я с вами не поеду.
-- Почему, почему же? -- завопил Цепкий. -- Нас ведь никто там не знает -- чего стесняться? Конечно, в России я бы этого не предложил, но тут? Среди грекосов!.. Ну, мадам! Скажите же вашими розовыми губками: да!
-- Я не могу поехать...
-- Но почему же? Вот и поговорите вы с ней!
-- Потому что я везу на этом пароходе труп моего бедного мужа, скончавшегося на прошлой неделе... Понимаете?
Гром среди ясного неба. Мина, попавшая в борт парохода. Бомба, разорвавшаяся среди нас, -- все это слабо выразило бы то впечатление, которое произвели простые, полные достоинства и глубокой внутренней тоски слова дамы.
Молчание воцарилось надолго.
Никто не смотрел друг на друга, а когда кончился этот проклятый обед, все вздохнули с таким облегчением, будто им отпустили веревочные петли, сжимавшие шеи.