К уряднику Лапову пришел по делу бывший студент Огрызко.
Урядник пил чай и читал "Ведомости", но, увидев студента, оторвался от того и другого.
"Вишь ты, студент пришел", -- подумал он.
О студентах у него было какое-то двойственное представление: с одной стороны, студент учится каким-то загадочным, странным наукам, почему Лапов питал ко всем студентам тайное уважение. С другой стороны, студенты бунтовали, почему Лапов питал к ним отвращение и тайный ужас.
Пришедший студент, однако, не имел в себе ничего страшного: его широкое бородатое лицо улыбалось, и серые глаза с ласковой плутоватостью поглядывали вокруг.
-- Здравствуйте, -- сказал Лапов. -- Чем могу служить?
-- Я, видите ли, бывший студент Огрызко.
-- Так-с.
-- И меня, изволите видеть, из этих палестин в прошлом месяце выслали.
-- Так-с.
-- А я вот вернулся.
-- Правильно.
-- Понимаете, я, собственно говоря, не имел права вернуться, но так как у меня есть некоторые дела насчет отцовского домишка, то я и вернулся.
-- Великолепно.
-- Вы находите? -- неуверенно спросил Огрызко.
-- Что ж тут плохого! Сведу я вас сейчас в кордегардию, а завтра с десятским в город, к исправнику.
-- За что же, помилуйте?
-- Ну, как же... Посудите сами: вы не имели права возвращаться?
-- Не имел.
-- А вернулись.
-- Вернулся.
-- Вот, значит, я вас снова арестовываю, посылаю к исправнику, а там -- как он хочет. Ясно?
-- Ясно. Только ведь мне тут нужно некоторые дела закончить, а потом я сам без посторонней помощи уехал бы.
-- Да ведь это незаконно?
-- Незаконно.
-- Ну, вот видите.
Француза, австралийца или американца такая простая, ясная, как палец, логика урядника Лапова поколебала бы, но Огрызко не был ни французом, ни австралийцем.
Он задумчиво поглядел на урядника и спросил неопределенно:
-- Куропаток любите?
-- Я все люблю, -- ответил урядник Лапов так же неопределенно и, кроме того, сухо.
-- Тут мой братишка, знаете, несколько штук подстрелил, так я бы вам парочку, а? Жирные куропатки.
-- Не нужны мне ваши куропатки, -- со вздохом сказал Лапов. -- Арестую я вас сейчас и, значит, тово... в кордегардию... А завтра...
-- Поросят любите? -- отрывисто спросил Огрызко.
На это урядник Лапов ответил с большим достоинством:
-- Не дорос еще поросенок до того, чтобы я его любил.
-- Молочный поросеночек. Братишка подстрелил. Такой, знаете, дуся, что поцеловать хочется.
Урядник отрицательно покачал головой. Сказал раздумчиво, адресуясь куда-то в угол:
-- Арестую это, значит, я вас завтра и тово... к исправнику.
-- Как вы смотрите на телячью ногу и бочонок соленых огурцов? -- с любопытством спросил Огрызко. -- Братишка, знаете, подстрелил, так я...
-- Ну что вы такое говорите! Завтра, собственно, я занят, а послезавтра придется отправить вас к исправнику, чтобы, как говорится, закон исполнить в соответствии с начертаниями.
Студент вздохнул, засунул руку в карман, пошелестел там какими-то невидимыми бумажками и, затянувшись предложенной хозяином папиросой, сказал:
-- Некоторые вот тоже певчую птицу обожают. Канареек. Знаете, желтенькая такая.
-- Тоже нашли птицу. Смотреть не на что.
-- Не скажите. Если пара... Хрустят, знаете.
-- Ну, тоже нашли хрустенье! Так я, значит, так, как сказал: три дня поживете, а потом садимся мы с вами на подводу...
-- Какие три дня! Я и в неделю не справлюсь...
-- Не моя воля, сами понимаете.
-- Я понимаю. Хорошо тут у вас на лоне природы. Зелени масса. Зелень любите?
-- То есть? -- прищурился Лапов.
-- Я говорю: красивая вещь -- зелень. Особливо ежели хрустит.
-- Что вы все -- хрустит да хрустит. Не люблю я зелени вашей. Что в ней! Одно легкомыслие.
-- Да ведь я тихо, смирно устрою свои делишки с домишком, да и тово... Не подведу!
-- При чем тут подведение. Слава Богу, не маленькие мы с вами.
-- Когда зелень, то дышится хорошо. Ей-Богу.
-- Кому как, господин Огрызко. Четыре дня я, конечно, могу и не знать, что вы приехали, но на пятый...
-- Как можно не любить природы! -- лирически прошептал Огрызко. -- Люди, которые не любят зелени, все-таки должны любить ясное синее небо, любить ту синеву, которая...
-- Хрустит? -- иронически усмехнулся урядник Лапов.
-- Бывает, что и хрустит. Подумайте! Когда глаз тонет в этой беспредельной синеве.
-- Уж вы скажете тоже -- беспредельная! В этакой-то чепухе да беспредельность... Эх, господин Огрызко!
-- Что такое?
-- Как говорится: в шесть дней сотворите все дела свои, в седьмой же -- повезу я вас к исправнику, да и...
Студент с нетерпением перебил:
-- Удивительный вы человек, право. Я вижу, вы без исправника дышать не можете! Кому он нужен? Вам -- нет! Мне? Тем более. Слушайте, господин Лапов: не в исправнике истина, а в природе. В слиянии с нею! Поняли? Скажем, синева ясного неба оставляет вас равнодушным. Но Боже ты мой! Чье сердце не дрогнет при виде красного пылающего заката, того заката, который разлился громадной полосой, охватив чуть не полнеба...
-- Полнеба? -- скептически усмехнулся урядник. -- Где же это полнеба? Которые? Я, конечно, не говорю... к исправнику можно и не ездить: у него дела -- зачем же мы будем отнимать у него время, не правда ли?
-- Золотые слова!
-- Ну вот. Однако больше недели жить вам здесь никак нельзя. Вы только то сообразите...
Лапов был, очевидно, прижимистым человеком, но и Огрызко сдавал свои позиции с большим упорством и борьбой.
-- Ни-ни. Меньше, чем в две недели, не управлюсь.
Лапов обиженно усмехнулся.
-- Две недели! А вы давеча о каких-то канарейках говорили...
-- Не понимаю я вас, -- возбужденно вскричал бывший студент. -- Ни птиц вы не любите, ни зелени, ни неба, ни заката. Что же, что в этом мире привлекает ваше сухое прозаическое сердце?
-- Что? Вы дождик любите?
-- И не подумаю его любить.
-- Ну, вот и я тоже. Промокнешь до костей -- что толку! Зато после дождя, когда выглянет эт-то радуга, да заиграет эт-то она...
-- Редкая вещь радуга, -- сухо сказал Огрызко. -- Да и не к сезону она. Нет, радуга -- это штука невозможная.
-- Не признаете? А красивая вещь. Тут тебе и желтое, и красное, и синее, и зеленое -- все чего хочешь. Под такой радугой и живется особенно. Хоть две, хоть три недели живи -- одно тебе удовольствие.
Студент решительно встал и сказал еще решительнее:
-- Нумизматикой интересуетесь?
-- Не понимаю вас.
-- Старинные деньги любите?
-- А... что?
-- Да есть у меня тут старинная бумажка. 25 рублей. Еще 1911 года. Вы подумайте, а! Редкость. На любителя вещь. Одна только и есть. Больше ни за какие деньги нельзя достать.
-- Серьезно!
-- Честное слово!
-- Ну, что уж с вами делать. Дома как нашли -- все в полном здоровье?
-- Мать немного прихварывает, -- сказал Огрызко, берясь за фуражку.
-- Годы такие. Кланяйтесь ей.
-- Поклонюсь.
-- Братишка здоров?
-- Что ему сделается?
-- Положим. Долго думаете у нас прожить?
-- Да как с делами управлюсь.
-- Ох, эти дела.
-- И не говорите.
-----
Огрызко, весело посвистывая, вышел от урядника, а урядник с видом записного нумизмата сложил вчетверо двадцатипятирублевку и сунул ее в громадный засаленный кошелек.