Мы лежали на кроватях и, повернув изумленные лица, смотрели на Костю; а он шагал по комнате и, криво улыбаясь, говорил:
-- Да-с. Дуэль. Раз он считает себя оскорбленным, вы понимаете, я, как честный человек, не мог отказать. Хорошо, говорю я ему, хорошо... Только если ты, говорю, убьешь меня, то позаботься о моих стариках, живущих в Лебедине.
-- Ну, а он?
-- Говорит: хорошо. Позабочусь, говорит.
-- И все это из-за того, что ты разругал его картину?
-- Да как я ее там ругал? Просто сказал: глупая мазня. Бессмысленное нагромождение грязных красок! Только и всего.
-- Может, помирились бы?
-- Да... так он и согласится! Эх! Убьет, братцы, этот зверь вашего Костю. А?
-- Коломянкин? Конечно, убьет, -- подтвердил Громов, безмятежно лежа на постели и значительно поглядывая на меня. -- Или попадет пуля в живот тебе. Дня три будешь мучиться... кишки вынут, перемоют их, а там, смотришь, заражение крови и -- капут. Да ты не бойся: мы изредка будем на твою могилку заглядывать.
-- Спасибо, братцы. А секундантами не откажетесь быть?
-- Можно и секундантами, -- серьезно согласился Громов. -- Тебе теперь отказывать ни в чем нельзя: ты уже человек, можно сказать, конченый.
-- Да ты, может быть, смеешься?
-- Ну, вот... Там, где пахнет кровью, улыбка делается бессмысленной гримасой, как сказал один известный мыслитель.
-- Какой? -- спросил я.
-- Я.
Дверь приотворилась, и в комнату просунулась смущенная голова художника Коломянкина.
-- А-а! Виновник торжества! -- приветствовал его Громов. -- Входи, сделай милость, скорее, а то здесь сквозит.
Коломянкин бросил угрюмый взгляд на Костю, пожал нам с Громовым руки и строго сказал:
-- Я знаю, что не принято являться к противнику перед дуэлью, но не виноват же я, черт возьми, что он живет вместе с вами... Вы же мне, братцы, понадобитесь... В качестве свидетелей, а? Согласны? А то у меня здесь ни одного человека нет подходящего.
-- Стреляться хотите? -- вежливо спросил Громов.
-- Стреляться.
-- Так-с. Дело хорошее! Только мы уже дали Косте слово, что идем в секунданты к нему. Правда, Костя?
-- Правда... -- уныло подтвердил Костя.
-- Может, ты бы, Костя, -- спросил я, -- уступил одного из нас Коломянкину? На кой черт тебе такая роскошь -- два секунданта?
-- Да, пожалуй, пусть берет, -- согласился Костя.
-- Господа! -- серьезно сказал Коломянкин. -- Я вас очень прошу не делать из этого фарса. Может быть, это вам кажется смешным, но я иначе поступить не могу. Во мне оскорблено самое дорогое, что не может быть урегулировано иным способом... На мне лежит ответственность перед моими предками, которые, будучи дворянами, решали споры только таким образом.
-- Царство им небесное! -- вздохнул я.
-- Пожалуйста, не смотрите на это, как на шутку!
-- Какая уж там шутка! -- вскричал Громов. -- Дельце завязалось серьезное. Правда, Саша?
-- Конечно, -- подтвердил я. -- Вещь кровавого характера. Стреляться решили до результата?
-- Да. Я не признаю этих комедий с пустыми выстрелами.
-- И ты совершенно прав, -- подтвердил Громов. -- В кои-то веки соберешься ухлопать человека -- и терять такой случай... Правда, Саша?
-- Изумительная правда.
Дверь скрипнула. Все обернулись и увидели квартирную хозяйку, с двусмысленной улыбкой кивавшую нам головой.
-- Ах, черт возьми! -- прошептал Костя, бледнея.
Хозяйка подошла к нему и сделала веселое лицо.
-- Ну-с? Обещали сегодня, Константин Петрович.
-- В чем дело? -- спросил, хмурясь, Громов.
-- Да видишь ли... В этом месяце за квартиру плачу я. Моя очередь.
-- Ну?
-- Ну, вот и больше ничего.
-- То есть как же ничего? Вы на сегодня обещали!
-- Неужели, сегодня? Непростительный легкомысленный поступок... Гм... Что это у вас, новая кофточка? Прехорошенькая.
-- Новая. Позвольте получить, Константин Петрович.
-- Что получить?
-- Да деньги же! Пожалуйста, не задерживайте, мне на кухню нужно.
-- Хозяйничаете все? Хлопочете? -- ласково спросил Костя. -- Хе-хе.
-- Может, вам разменять нужно? Я пошлю.
-- Сколько там с меня?
-- 20 рублей.
-- Деньги, деньги... -- задумчиво прошептал Громов.
-- Шесть букв... а какая громадная сила в этом коротеньком словце! Вы читали, Анна Марковна, роман Золя "Деньги"?
-- А вы читали когда-нибудь повестку о выселении? -- полюбопытствовала хозяйка.
-- К сожалению, я до сих пор не мог расширить своего кругозора чтением этих любопытных произведений. Но на досуге, даю вам слово, прочту.
-- Хорошо-с! Если вы еще позволяете себе смеяться, я сяду здесь и не сдвинусь с места, пока не получу денег.
-- Просто признайтесь, хитрая женщина, что вы соскучились по изысканному обществу. Костя! Стул Анне Марковне.
С мрачным лицом хозяйка уселась у дверей... Тягостная пауза нависла над обществом.
Коломянкин побарабанил пальцами по столу и смущенно обвел взглядом нашу комнату. Потом, в качестве воспитанного человека, начал разговор:
-- Сами белили?
-- Что такое?
Коломянкин смутился.
-- Комнату, говорю, сами белили?
-- Да-с! я все сама... День-деньской на ногах, а за это, вместо благодарности, изволите видеть!
Помолчали опять.
-- Погодка сегодня разгулялась, -- сказал Коломянкин, смотря в окно.
-- Это ее дело. А когда человек разгуливается и тратит деньги на пьянство, это, извините-с! Извините-с!
Костя нервно вскочил и подошел ко мне.
-- У тебя нет денег?
-- У меня? Нет. Громов!
-- Ну?
-- У тебя нет денег? -- спросил я.
-- У меня? Нет. Коломянкин!
-- Что?
-- У тебя нет денег?
-- Есть. Сколько нужно? 20? Вот, пожалуйста.
-- Господа! -- возмутился Костя. -- Это черт знает что! Я с Коломянкиным в... таких... отношениях, а он -- мне деньги занимает!! Вы не имели права делать этого!
Молча Громов взял у Коломянкина деньги и передал их мне. Я молча взял их и сунул в руку Кости.
Костя простонал, положил деньги на ладонь хозяйки и сказал, указывая ей на дверь:
-- Прямо, потом налево.
Громов, растянувшись на кровати, принялся что-то насвистывать.
Противники, избегая встречаться взглядами, смущенно смотрели в окна, а потом Коломянкин неуверенно сказал:
-- Александр! Ты позаботишься о том, что нужно? Вот тебе записка к моему знакомому офицеру, у которого есть отличные пистолеты.
-- Браво! -- сказал я, одеваясь. -- Дело начинает налаживаться! По дороге я забегу также в погребальную контору... Костя, ты какие больше предпочитаешь, глазетовые?
-- Все равно.
-- С кистями?
-- Все равно.
Я вышел.
-----
"Знакомый офицер" оказался очень симпатичным человеком. Узнав, что мне нужны пистолеты, он засуетился, достал ящик и, подавая его мне, сказал:
-- Для Коломянкина я это сделаю с удовольствием! Вот пистолеты. Прекрасные -- за пару плачено полтораста рублей!
-- А ведь их после дуэли могут конфисковать, -- возразил я с искусственным сожалением.
Он омрачился.
-- Неужели?
-- А что вы думаете! "А, скажут, стреляетесь! Убиваете друг друга!" И отнимут.
Офицер, вздохнув, посмотрел на ящик.
-- Знаете, что? -- сказал я. -- Положитесь на меня. Пистолеты не пропадут. Я эти самые дуэли умею преотлично устраивать. Есть у вас десять рублей?
-- Как... десять рублей?
-- Очень просто, взаймы. Первого числа возвращу.
Он, вынув кошелек, засуетился снова.
-- Вот... У меня все трехрублевки. Ничего, здесь 12 рублей?
-- Что уж с вами делать, -- снисходительно сказал я. -- Давайте! Вы водку пьете?
-- Пью. Иногда.
-- Вот видите! Командный состав нашей армии всегда приводил меня в восхищение. Одевайтесь, поедем к нам.
-- А... пистолеты?
-- Мы их забудем здесь. На меня иногда находят припадки непонятной рассеянности. Едем!
Он рассмеялся.
-- А вы, видно, рубаха-парень?!
-- Совершенно верно. Многие до вас тоже находили у меня поразительное сходство с этой частью туалета.
Мы заехали по дороге в гастрономический магазин и купили вина, водки и закуски.
-----
У Кости был трагический характер. Каждый час, каждую минуту он был кому-нибудь должен, и каждый час, каждую минуту ему приходилось выпутываться из самых тяжелых, критических обстоятельств.
Но занимал он деньги без нашей помощи, а ликвидировал свои запутанные дела, прибегая к живейшему участию: моему и Громова.
Отношений наших это не портило, тем более что Громов признавал Костю:
-- Лучшим специалистом по съестному.
Это значило вот что:
Когда мы сидели без копейки денег, не имея ни напитков, ни пропитания, ленивый Костя долго крепился, а потом, махнув рукой, вставал с кровати, ворчал загадочное:
-- Обождите!
Натягивал пальто и выходил из комнаты.
Последующие Костины операции усложнялись тем, что водка в бакалейных лавках не продавалась, а в казенных ее отпускали за наличный расчет.
Костя по дороге заходил к соседу по номерам, какому-нибудь обдерганному студенту, и говорил ему крайне обязательно:
-- Петров! Я, кстати, иду в лавку. Не купить ли вам четверку табаку?
-- Да у меня есть еще немного.
-- Тем лучше! Новый табак немного подсохнет. А? Право, куплю.
Студент долго задумчиво глядел в окно, ворочая отяжелевшими от римского права мозгами, и отвечал:
-- Пожалуй! Буду вам очень благодарен.
Костя получал 45 копеек и, выйдя на улицу, непосредственно затем смело входил в дверь бакалейной лавочки на углу.
-- Здравствуйте, хозяйка! Позвольте-ка мне фунт колбасы и нарежьте ветчины!
Потом беззаботно опускался на какой-нибудь ящик и, оглядев лавку, сочувственно говорил:
-- Магазинчик-то сырой, кажется!
-- Какое там сырой! -- подхватывала хозяйка. -- Прямо со стен вода течет!
Костя омрачался.
-- Экие мерзавцы! Им бы только деньги за помещение драть! Небось три шкуры с вас дерет?
-- И не говорите! 600 рублей в год.
-- 600 рублей? Да ведь он разбойник. Ах, негодяй... 600 рублей... Каково?! Коробочку сардин, сударыня, и десяток яиц.
Рассеянный взгляд Кости падал на ребенка, хныкавшего на руках хозяйки, и с Костей внезапно приключился истеричный припадок любви к измызганному пищавшему малышу.
-- Прехорошенький мальчишка! Ваш?
Хозяйка расплывалась в улыбку.
-- Девочка. Моя.
-- Учится?
-- Помилуйте. Ей три года.
-- Что вы говорите! Три года -- а как... двенадцать. Она, кажется, на вас похожа?
-- Носик мой. А глазки папины.
-- Совершенно верно. Ах ты, маленький поросеночек! Ну, иди ко мне на руки, а мама пока отрежет три фунта хлеба и даст четверку табаку. Она уже говорит?
-- Да, уже почти все.
-- Неслыханно! Это гениальный ребенок. Вырастешь, я тебя за генерала замуж отдам. Хочешь?
Тронутая хозяйка брала счеты и высчитывала, что с Кости приходится 2 рубля 30 копеек.
-- Только-то? Детская сумма! Вот что, уважаемая... Вы отметьте сумму в книжечке, -- я знаю, у вас есть такая, -- а первого числа я уж, как следует, чистоганом! Мы тут же живем, у Щемилина.
Взор хозяйки, омрачался, так как Костя был ей лицом совершенно чуждым, но он строил такие забавные гримасы ее дочке и с таким простодушием просил, забирая покупки, "непременно передать поклон мужу", что она молча вздыхала и разворачивала книгу на конторке.
Купив затем на студентовы деньги водки, Костя, торжествующий, возвращался в наши номера, вручал студенту табак и, получив от него теплую благодарность, насыщал принесенным наши вечно пустые желудки.
-----
Когда мы с офицером вошли в нашу квартиру, то нашли четырех человек: Громова, Костю, Коломянкина и Костиного портного, всех -- в очень удрученных, скорбных позах.
-- Меня интересует, -- говорил опечаленный Костя,-- почему я обещал вам именно сегодня и почему именно 8 рублей?
Громов заявил, что его это тоже интересует, портной сказал, что это его не интересует, а Коломянкин молча глядел на Костю с тайным сочувствием.
Мы стояли в дверях, когда Костя машинально спросил:
-- Громов! У тебя нет 8 рублей?
-- Нет, -- ответил Громов, -- Коломянкин! У тебя нет 8 рублей?
-- Да я все отдал, что были... А! Полководец! У тебя нет 8 рублей?
Офицер, по-давешному, засуетился и, вынимая кошелек, сказал, будто бы в этом было неразрешимое затруднение:
-- Да у меня все трехрублевки. Ничего?
-- Очень печально! -- строго сказал Коломянкин.-- Нужно быть осмотрительнее в выборе средств к существованию. Впрочем, давай три штуки!
-- Коломянкин! Не смей этого... то есть... не делайте этого, господин Коломянкин! -- закричал смущенный Костя.
-- Идите, портной, -- величественно сказал Коломянкин. -- На лишний рубль я обязую вас сшить одному из нас шелковую перевязку на руку или на голову.
-- А как же с дуэлью? -- лениво спросил Громов.-- Я уже по телефону успел знакомого доктора пригласить.
-- Да и у меня все сделано, -- хвастливо сказал я, похлопывая рукой по сверткам.
-- Пистолеты?
-- Они самые.
-- Странно, что они имеют бутылочную форму.
-- Новая система. Казенного образца!
В дверь постучали, и перед нами предстал доктор -- сияющий дебютант на трудном медицинском поприще, -- приятель Громова.
-- Здравствуйте, господа. Ты меня серьезно приглашал, Громов?
-- Совершенно серьезно.
-- А где же больная? Мы были в изумлении.
-- Какая больная?
-- Да ведь я специалист по женским болезням.
Взрыв хохота поколебал драпировки окон и вырвался на тихую улицу.
-- Здесь есть двое больных. И оба они больны хроническою женскою болезнью -- глупостью, -- сказал Громов. -- Бросьте, ребята, дурака валять. Надоело!
-- Смотреть тошно! -- поддержал я.
-- Нелепо! -- подхватил офицер.
Мы схватили Коломянкина и Костю, повалили на кровать, накрыли одеялом, подушками и держали до тех пор, пока они не взвыли от ужаса.
-- Миритесь?
-- Черт с ним! Только пусть он возьмет назад свои слова о моей живописи.
-- Беру! При условии, если ты напишешь мой портрет и он будет гениален.
-- Иным он и не может быть!
Офицер раскладывал закуски и откупоривал бутылки.
-----
Коломянкин сидел на коленях доктора, пил с ним из одного стакана вино и, опустив бессильно голову на его грудь, говорил:
-- Жаль, все-таки... Ушла, Петя, поэзия из жизни... Нет больше красивых жестов, беззаветно-смелых поступков, героизма... Ушла из нашего прозаического мира храбрость, поединки по поводу неудачно сказанного слова, рыцарское обожание женщины, щедрость, кошельки золота, разбрасываемые на проезжей дороге льстивому трактирщику... Удар ножом какого-нибудь зловещего бродяги на опушке леса...
-- Это верно. Обидно, дурачок ты этакий, -- поддакивал улыбающийся доктор, гладя художника по лысеющей голове. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .