Жена пришла в кабинет мужа и, упав в кресло, глухо зарыдала.
-- Что случилось? -- в ужасе спросил муж.
-- Сын... Ваня... Горе! Горе наше...
-- Заболел, что-ли?
-- Нет, не заболел, -- сдерживая рыдания, отвечала мать. Устремила распухшие заплаканные глаза на лампу и, сквозь всхлипывания, стала тихо рассказывать:
-- Вчера еще вечером... ничего не было заметно... Поужинал, как всегда, лег спать. Нынче тоже... пил чай... Гулял. А недавно... приходит ко мне... часа два тому назад... Не узнаю: глаза так странно блестят и руки болтаются, как на ниточках. Что ты, говорю, Ваничка? "Маменька, -- говорит он мне... -- Маменька! Извините, говорит, меня, но я буду писать драму!"
Муж судорожно вскочил, и кресло с глухим стуком отлетело в сторону.
-- Что-о?!!
Жена покорно и скорбно качнула головой.
-- Да, -- говорит: "Драму хочу писать". -- Ваничка,-- говорю я ему, -- Ваничка! Подумай, что тебе такое вскинулось! Мыслимо ли? Я обер-офицерская дочь, отец в банке служит, а ты... И заплакала! Слезы у меня -- кап-кап! Что же ты с нами, старыми, делаешь? Зачем фамилию нашу позоришь? -- "Маменька, -- говорит.-- Такая уж моя судьба, чтобы написать драму".
Наступила жуткая тишина.
Отец, склонившись на стол, тихо, беззвучно плакал.
-- Господи! За что? Того ли я ожидал себе на старость? Да лучше бы я тебя своими руками в колыбе...
Он схватился за голову.
-- Это мы сами виноваты! Подумали ли мы о том, какую наследственность даем своему ребенку? Могли ли мы жениться, когда у меня тетка была слабоумная, а отца твоего уволили с военной службы за алкоголизм?! За грехи предков... Ха-ха-ха!
Жуткий хохот обезумевшего от горя отца гулко прокатился по кабинету.
* * *
В маленькой мрачной комнате сидел за столом молодой человек и, пугливо озираясь, писал.
Около дверей то и дело беззвучно шмыгала его мать и, вытирая красные глаза, шептала мужу, уныло сидевшему в уголке кабинета:
-- Пишет! Второй акт дописывает!
-- Пишет... Воззри, Господи, яко на Иова многострадального! Ты видишь -- не ропщу я... Все в руце Твоей!
Время от времени молодой человек, опустив голову, проходил в кухню, выпивал пересохшими губами кружку воды и опять возвращался к столу.
-- Ваничка... -- простирал к нему руки отец. -- Ваничка! Дитя ты наше разнесчастное!
Скоро новость о том, что молодой человек пишет драму, разнеслась по всей улице. Когда он однажды спустился в лавочку, чтобы купить бумаги (прислуга категорически отказалась от этого), лавочник встретил его угрюмо и неприветливо:
-- Родителей ваших знаю, достойные люди... А вы, накося, что выкидываете... Драму пишете!
Молодой человек улыбнулся бледной виноватой улыбкой и попробовал отшутиться:
-- Тебе же лучше, Кузьмич: на бумаге деньги заработаешь!
-- Не хочу я этих денег ваших. Проклятые это деньги! Душу они выжгут.
Когда молодой человек возвращался домой, его встретила ватага мальчишек.
-- Глиста чертова! Драму пишет!
-- Энтот?
-- Он самый. Дармодел, кочерыжкина голова!
-- Свистни его камнем. Фьють!!!
-- Улюлю!
Под ноги ему полетели камни, палки.
Молодой человек побежал домой, но под воротами дворник выплеснул ему на голову из чайника кипяток, будто бы нечаянно... А соседская кухарка, поднимаясь по лестнице, увидела его, покачала головой, сунула ему в руку копейку, перекрестилась и прошептала:
-- Несчастненький...
* * *
Когда он дописал четвертое действие, мать его не вынесла потрясения и тихо умерла со словами прощения на добрых материнских устах...
Окончив драму, молодой человек завернул ее и, крадучись, пошел в цензурный комитет.
-- Что прикажете? -- встретил его курьер.
-- Драму принес.
-- Фу ты, пропасть! А я думал, что... Нечего здесь... Пойди, на приступочках посиди. А то тут одежа висит, как бы ты не стянул грешным делом.
Он вышел, сел на ступеньках и худой, с поджатыми губами, упорно сидел два часа.
Потом пришел цензор. Молодой человек назвал свое имя и протянул цензору руку, но тот спрятал свои руки в карманы и, брезгливо глядя на рукопись, сказал:
-- Драма?
-- Драма!
-- Зачем?
-- Так.
-- Вы сапоги умеете чистить?
-- Нет...
-- То-то и оно. Сапог не умеете чистить, а драмы пишете... Не глядели бы мои глаза на эту публику. Уходите!
* * *
Потом он принес свою драму в театр, антрепренеру. Как раз шла генеральная репетиция, и плотники переставлял декорации. Узнав, что он принес драму, они потихоньку уронили ему на голову боковую кулису, а потом опустили под ним люк.
Он кротко вынес все это и, сопровождаемый насмешками и бранью, добрался до антрепренера.
-- Чем могу служить? -- спросил антрепренер.
-- Я вам драму принес.
-- Дра-аму? Для чего же она нам, ваша драма?
-- Поставить бы у вас?
-- Да для чего же мы ее будем ставить?
-- Другие же драмы вы ставите? -- робко спросил молодой человек.
-- Сплошная дрянь! Ставлю потому, что нужно же что-нибудь ставить.
-- Хе-хе! -- заискивающе засмеялся молодой человек. -- Вот, может, и мою поставите. Позвольте вам ее вручить!
Антрепренер взял завернутую в толстую бумагу драму и, не разворачивая, осмотрел сверток.
-- Тоже дрянь! Не подойдет.
-- Но ведь вы еще не читали?!
-- Да уж я знаю, будьте покойны! Наметался на этом деле. Скверная драма. Наверняка провалится. Савелий, проводи их.
Возвращаясь обратно, молодой человек купил портфель, пришел домой и положил написанную драму в этот портфель. Потом спустился вниз, купил в лавочке бумаги и принялся писать новую драму.
Отец, сидя в своем кабинете, долго крепился. Наконец, однажды, когда сын писал четвертую драму, он потихоньку зашел в его комнату, упал перед ним на колени и хрипло зарыдал:
-- Ваничка, прости, Христа ради, меня и твою покойную мать! -- сказал он, плача. -- У меня тетка слабоумная, а у нее отец алкоголик... Прости нас.