Это случилось в купе вагона железной дороги.
Новый курский депутат Пуришкевич [Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870--1920) -- крупный помещик, основатель "Союза русского народа", депутат Госдумы, участник убийства Г. Распутина.] купил себе место в вагоне, но оно ему не понравилось.
Тогда Пуришкевич стал искать места получше.
Ему понравилось место барона Клодта. Спрятавшись за дверью, Пуришкевич устерег момент, когда барон Клодт отлучился куда-то, -- выскочил из-за двери, сбросил вещи барона Клодта на пол и улегся на месте барона Клодта.
Вернувшийся барон Клодт был очень огорчен случившимся.
-- Виноват, -- сказал он. -- Вы заняли, вероятно, по ошибке мое место...
По словам газетного корреспондента, Пуришкевич возразил на слова барона Клодта.
Но это возражение было -- "песня без слов".
Пуришкевич "в ответ на это лег на живот и заболтал ногами".
Это было возражение, к которому барон мог и не прислушиваться; это возражение можно было видеть.
Барон позвал кондуктора.
В ответ на просьбу кондуктора Пуришкевич снова возразил: заболтал ногами.
Оживленный разговор этот продолжался недолго: когда взгляд кондуктора перешел с быстро мелькающих ног на голову пассажира, он всплеснул руками и вскричал:
-- Это Пуришкевич! Бежим! Оставим его в покое -- Бог с ним.
И оба, подхватив вещи барона, убежали, а Пуришкевич остался лежать на животе, болтая вслух сам с собой ногами.
Этим дело не кончилось.
Маленький второклассник Федя Зубрякин видел все происшедшее и решил, что сама судьба дает ему в руки ключ к счастью и благосостоянию. Он понял, что уменье устраиваться в жизни -- вещь простая, и пути к достижению благополучия всецело находятся если не в его руках, то в ногах.
Посмеиваясь, маленький хитрец собрал свои вещи, перенес их в купе первого класса и улегся на бархатный диван.
-- Виноват, -- раздался над ним чей-то голос. -- Это мое место. Потрудитесь уступить.
Федя Зубрякин был малый не промах: он лег на живот и заболтал ногами.
-- Послушайте! Я вам говорю!..
"Шалишь, брат", -- подумал Федя и еще больше заболтал ногами.
-- Уйдите отсюда, слышите?
Федя болтал ногами.
-- Айяяй, -- укоризненно сказал пассажир. -- Такой большой малчик, а поступает, как маленький поросенок.
"Говори себе, что хочешь, -- внутренно усмехнулся Федя, -- а мое дело правое".
-- Подумай! -- сказал пассажир. -- Ведь ты уже ученик гимназии, а поступаешь, как какой-нибудь дурак!
Федя болтал ногами.
-- Нет, это, наконец, невыносимо! Кондуктор!
-- Что прикажете? -- спросил кондуктор.
-- Уберите этого нахала. Он уже не дитя, чтобы болтать ногами, заняв чужое место!
-- Эй, мальчик! Уходи-ка отсюда... Это место чужое.
"И чего они ломаются, -- подумал Федя. -- Знают же, что меня с места согнать нельзя!"
-- Нечего тут ногами болтать! Уходите! А еще гимназист.
На шум пришли пассажиры соседних купе.
-- Что тут случилось?
-- Да вот: занял мое место, а когда я прошу его уйти -- он болтает ногами.
Сзади кто-то соболезнующе сказал:
-- Может, эпилептик?
-- Еще что скажете! Просто озорничает мальчишка.
-- Господи! Такая здоровая дубина -- лет десять, если не все двенадцать, а ведет себя, как кретин.
-- Может, отсталость в развитии? Это бывает.
-- Хорошая отсталость: занял чужое место и болтает ногами. Пошел вон!
"Почему же они не убегают от меня? -- подумал Федя, начиная внутренно сомневаться в правильности занятой им позиции. -- Может быть, я недостаточно быстро болтаю ногами? А ну, попробуем так"...
-- Ах, какая дрянь, мальчишка!
-- Форменная свинья!
-- Такой огромадный мальчишка, а дурак!
-- Осел какой-то упрямый.
-- Да чего там на него смотреть: тащите за уши, да на пол!
...И вдруг Федя Зубрякин почувствовал себя висящим в воздухе. Кто-то дал ему подзатыльник, кто-то энергично дернул за ухо.
-- Так ему! Так этому мальчишке и надо. Чтоб в другорядь было неповадно.
-- Хе-хе!
-- Выставили голубчика.
-- Ах, нахал! Да и нахал же нынче пошел мальчишка.
-- Сущая дрянь.
-- Вот она -- революция-то!..
Понурившись и еле таща чемоданчик, брел Федя Зубрякин из вагона в вагон. Уши горели, как уголья, и затылок болел.
А пуще всего болело маленькое доверчивое сердечко, впервые столкнувшееся с несправедливостью взрослых.
-- За что? Господи, за что же? -- шептали дрожащие от обиды бледные губки ребенка.
Мороз крепчал.