Еще если бы я рассказывал все нижеследующее со слов других, то можно было бы усомниться в правдивости рассказа; но так как все нижеследующее происходило на моих глазах, то какое же может быть сомнение?
Я ведь знаю не хуже других, что лгать -- стыдно.
* * *
На спиритическом сеансе нас было немного, но народ все испытанный: генерал Сычевой, владелец похоронного бюро Синявкин, два брата Заусайловы, хозяйка квартиры, где происходил сеанс, старая дева Чмокина, медиум и я.
Собирались мы в этом составе уже не первый раз, и начало сеанса не предвещало ничего особенно выдающегося: когда медиум заснул, начались стуки, подбрасывание коробки со спичками и обычное довольно немузыкальное треньканье на гитаре.
-- Это все скучно! -- зевая, сказал Синявкин. -- Сегодня для ради сочельника можно было бы ожидать чего-нибудь и получше. Не правда ли, госпожа медиум?
Так как это был перерыв, и женщина-медиум уже пробудилась от своего медиумического сна, она застенчиво поежилась и сказала извиняющимся тоном:
-- Можно положить на пол простыню! Дух ее подымет.
-- Ну, тоже важная штука! Это и на прошлом сеансе было, и на позапрошлом... Нет, вы нам чего-нибудь побойчей покажите!
-- Что ж я могу? -- пожала плечами Фанни Яковлевна (так звали медиума). -- Вы же сами знаете, что это не от меня зависит!
-- Так-то оно так, -- разочарованно протянул Синявкин. -- Ну-с, приступим.
Притушили свет, и Фанни Яковлевна, глубоко и судорожно вздохнув, почти моментально заснула.
Минуты три мы сидели в глубоком молчании.
Наконец генерал Сычевой спросил сонным сиплым голосом:
-- Дух, ты здесь
?Дух стуком ответил:
-- Здесь.
-- Кто ты такой?
Дух потребовал азбуку. Девица Чмокина монотонно начала:
-- А, б, в, г...
Несколько стуков -- и мы узнали не только фамилию духа, но и его профессию:
-- Экзекутор Бурачков.
-- Новый дух, -- прошептала Чмокина. -- Такого еще не было.
-- Зачем ты здесь, дух? -- осведомился Синявкин.
-- Что за вопрос? Вызвали. Сами же вы вызывали.
-- Да мы вызывали не тебя. К нам, обыкновенно, является дух Иды, танцовщицы...
Дух обиженно промолчал.
-- Дух, ты здесь?
Дух слабо стукнул.
-- Он еще слабенький, -- ласково сказал старший брат Заусайлов. -- Вы его пока не мучайте. Видите, как медиум дергается.
И продолжал еще более ласково, нежно:
-- Ты слабенький еще, Бурачков. Ну, ничего, ничего. Ты усиливайся, голубчик, набирайся силы. Потом ты нам что-нибудь сделаешь... Сделаешь, Бурачков, а?
-- Сделаю, -- стукнул дух.
-- Ну, вот и умница... Нам спешить некуда, мы подождем. Ты усиливаешься, а?
-- Усиливаюсь, -- более громко и уверенно отвечал дух.
-- Вот и замечательно. Вот и приятно. Ты нам покажешься?
-- Постараюсь.
-- Вот и хорошо, милый. Старайся, трудись. Бог труды любит. Бурачковым тебя зовут?
-- Бурачковым.
-- Ну-ну. Это хорошо. Мы тебя уже любим, Бурачков.
Непосвященному в дебри спиритизма может показаться странным такое беспардонное подмазывание к духу, такое заискивание, такая грубая, ни на чем не основанная лесть. Но дело в том, что после случая с сенатором К., которого дух ударил по голове гитарой, мы все стали чрезвычайно осторожны в своих беседах с духами и старались все время мазать их елеем. Нам это ничего не стоило, а духа умягчало.
-- Ты бы, может, показался нам, Бурачков? -- проворковала Чмокина. -- Конечно, если тебе не трудно...
При слабом свете было видно, как что-то туманное, белое завозилось в углу около рояля, заколебалось и стало сгущаться.
-- Дух, что ты делаешь? -- спросил генерал.
Дух явственно простучал:
-- Я уплотняюсь.
-- Ну, ну. Уплотняйся, голубчик. Это хорошо. Это ты здорово придумал. Уплотнишься, как следует, -- и тебе приятно, и нам на тебя посмотреть любопытно.
Дух капризно простучал:
-- Молчите.
-- Молчим, молчим, -- залебезила Чмокина. -- Тссс. Тссс, господа. Дух просит молчать.
По мере того как тише становились мы -- дух делался все громче и громче; он шелестел нотами на пюпитре, судорожно хватался за крышку рояля, будто вытаскивая свое тело из какого-то узкого, невидимого мешка, и кончил тихим, заглушённым, но довольно схожим с человечьим кашлем.
Белое туманное пятно все густело, темнело и наконец стало настолько непрозрачным, что сквозь него перестали быть видимы предметы на заднем плане.
Это уже не было туманное, расплывчатое пятно.
Это было -- тело.
Молчание среди нашего кружка сделалось тяжелым, жутким. Такую материализацию мы видели в первый раз.
...Стул, поставленный около рояля, заскрипел под тяжелым материальным телом... и кашель послышался еще явственнее.
-- Ну, что дух, уплотнился? -- медовым голосом проурчал Синявкин.
И в ответ на это около рояля раздался уже не стук, а тонкий, какой-то заржавленный и сонный голосок:
-- Какой же я дух?.. Хорошего духа нашли.
Все вздрогнули и сдвинулись ближе.
-- Тебя зовут экзекутор Бурачков? -- дрожащим голосом спросил Сычевой.
-- Ну, без хамства, -- с неудовольствием отвечал Бурачков, -- что это еще за "ты"! Не люблю.
-- Вот тебе и материализация, -- прошептал трясущимися губами старший брат Заусайлов. -- Что-то мне нехорошо делается.
-- Вы, господин Бурачков, себя хорошо чувствуете? -- спросила деликатная Чмокина, стремясь загладить происшедшее.
-- Неважно, -- с протяжным вздохом простонал Бурачков. -- Очень даже неважно. Холодно мне.
-- Генерал! Можно дать ему ваше пальто?
-- Ну вот еще, -- боязливо и недовольно пролепетал генерал. -- А как же я... Ведь пальто с бобровым воротником.
-- Но ведь он отдаст. Ведь при дематериализации не возьмет же он его с собой.
-- А не зажечь ли свет? -- предложил младший Заусайлов, трясясь всем телом...
-- Господин Бурачков... Можно зажечь свет?
-- Ну, а то что ж... Впотьмах сидеть, что ли?
Щелкнул выключатель.
Фанни Яковлевна сильно втянула ноздрями воздух, вздрогнула и проснулась.
Взоры всех обратились в дальний угол к роялю...
Около него сгорбившись сидел человек с нездоровым землистым цветом лица, одетый в синий поношенный фрак и клетчатые нанковые панталоны со штрипками. Шею охватывал высокий воротник с черным галстуком.
Человек этот был не страшен.
Все встали со своих мест и, боязливо сбившись в кучку, стали подвигаться к нему.
-- Ваша фамилия Бурачков? -- робко спросил Заусайлов.
Бурачков поднял на нашу компанию свои измученные больные глаза и прохрипел в промежутке между кашлем:
-- Ну да же! А то кто? Он самый. Экзекутор.
-- Вы знаете, откуда вы явились?
-- Не знаю. А что? Как-то я очутился тут, а почему -- прямо-таки вот не знаю и не знаю. Холодно тут и беспокойно.
Сгрудившись, все смотрели на эту понурую фигуру и молчали.
-- О чем же с ним разговаривать? -- недовольно спросил Синявкин. -- Что может быть за разговор, если он ничего не помнит.
-- Все-таки это замечательно, то, что мы сделали, -- весь трепеща от радостного возбуждения, сказал Заусайлов.
-- Конечно, замечательно, -- поддержал младший. -- Этакая материализация! Другие кружки его у нас с руками бы оторвали.
Я осмелился и, бочком приблизившись к Бурачкову, спросил:
-- Где вы были раньше -- помните?
-- Не помню, -- лениво промямлил Бурачков. -- Что-то у меня нынче голова тяжелая.
-- Замечательный случай, -- радостно сказала Чмокина. -- Совсем живой человек. Послушайте... а где вы живете?
-- Тут, -- устало сказал Бурачков.
-- То есть как это -- тут?! Это моя квартира.
-- Ваша?
-- Ну да. А где вы живете?
-- Не знаю. Я думаю, здесь живу. Раз я здесь, значит, здесь и живу. Спать мне хочется.
Все мы снова расселись по стульям и стали молча любоваться на вызванное к жизни произведение рук наших.
-- Господа, -- спросил Заусайлов-старший. -- А он может дематериализоваться?
-- Я думаю, -- неуверенно сказала Чмокина. -- Что ж ему тут делать?..
-- Толку с него мало, -- скептически заметил Синявкин. -- Вызвать вызвали, а он ничего не рассказывает о том, что там. Тоже -- дух называется!..
-- Не помнит, -- примирительно сказал я. -- Мне его, в сущности, жалко. Смотрите -- сидит и ежится и дрожит от холода. Отправить бы его обратно.
-- А не оставить ли его так, как есть, -- в интересах науки?
-- Ну, какие там интересы науки? Человек ничего не помнит, двух слов сказать не может. Черт с ним! Дематериализуем его -- и конец.
У всех было странное, совершенно непонятное тягостное ощущение и тайное желание избавиться от этого чересчур уплотненного призрака.
-- Притушите свет, -- скомандовал Сычевой. -- Пусть медиум заснет.
-- И верно, -- подхватил Заусайлов. -- Я думаю, что это даже грешно, то, что мы делаем... Действительно: вызвали человека, а зачем, и сами не знаем.
-- Ну и успокойтесь: отправим обратно! -- раздраженно сказал Сычевой. -- Тушите свет. Медиум, засните!
Все погрузилось в напряженное молчание. Только слышалось напряженное дыхание медиума.
-- Дух, ты здесь? -- несмело спросила Чмокина.
Ответом было молчание.
-- Ты здесь, дух?!
Молчание.
-- Ну, слава Богу, исчез. Давайте свет, да и пора расходиться по домам. Я сам не свой.
Щелкнул выключатель.
-- Да, -- недовольно сказал Сычевой, -- исчез... Черта с два исчез! Торчит на том же месте.
Синявкин встал первый, потянулся и сказал:
-- Ну, кто как хочет, а я спать пойду. Устал, да и поздно.
-- Позвольте! -- ахнула девица Чмокина, -- а как же он? Ведь он сидит?!
-- Да, действительно, -- закусил Сычевой свой полуседой ус, -- сидит. Хм!.. Ну, знаете что, Аглая Викентьевна?.. Пусть посидит до утра, а там видно будет!
-- То есть как это так? -- плаксиво сказала Чмокина. -- Я так не хочу! Я -- девушка, не забывайте вы этого! И мне, кроме того, страшно одной.
-- Да ведь не одна же вы! -- утешил Заусайлов-старший. -- Он ведь тут тоже будет.
-- Спасибо вам за такую компанию! Сами с ним оставайтесь.
-- Действительно, это неудобно! -- задумчиво сказал Синявкин. -- Надо, чтобы он ушел. Послушайте, вы... как вас?.. Бурачков! Ступайте домой.
Бурачков поднял на него свои страдальческие, больные глаза и жалобно простонал:
-- Куда же я пойду? Я не знаю, где мой дом. Это, вероятно, и есть мой дом. Мне холодно.
-- Нам наплевать на то, что вам холодно. А шататься по чужим домам тоже не фасон! -- вспылил Сычевой. -- И что вам вообще угодно?
Бурачков испуганно взглянул на сердитого генерала и понурился.
-- Я не знаю, куда мне идти! Мне некуда идти.
-- Вот тебе! Нажили на свою голову! -- раздраженно сказал Синявкин. -- А все Заусайлов. "Голубчик, ты уплотняешься? Ну, уплотняйся, уплотняйся!.." Вот он тут и уплотнился. Попробуйте сковырните его теперь!
-- Вы зачем здесь? -- сердито сказал младший Заусайлов, обращаясь к призраку. -- Вам что нужно? Это -- ваша квартира? Это -- чужая квартира! Вы хотите, чтобы мы полицию позвали? Она вам покажет, как уплотняться!
Бурачков молчал и только испуганно, исподлобья на всех поглядывал.
-- Медиумы! -- вдруг освирепел генерал. -- Чего ж вы смотрите!! Это ваше дело избавить нас от него. Вы вызвали, вы и разделывайтесь, как знаете.
-- Я же пробовала, -- беспомощно пролепетала Фанни Яковлевна. -- Ничего не выходит. Очевидно, он слишком уплотнился... Вы же сами просили...
В глубине комнаты тихо, как обиженный ребенок, плакала девица Чмокина. Ей казалось, что Бурачков никуда не уйдет отсюда и поэтому вся ее налаженная жизнь должна пойти прахом.
Генерал не мог видеть женских слез.
Он почти вплотную приблизился к Бурачкову и бешено гаркнул ему в лицо:
-- Пошел вон!!
Бурачков только скорбно улыбнулся и прошептал:
-- Ну, куда я пойду, ей-Богу?..
Положение создалось невыносимое, все стояли, переминаясь с ноги на ногу, и не знали: уйти ли, бросив хозяйку Чмокину на произвол судьбы, или остаться вместе с ней до утра.
-- А не позвать ли полицию? -- спросил Синявкин.
-- Неприятности могут быть. Ведь паспорта у него нет. Пойдут догадки, всякие подозрения...
-- Да уж без паспорта -- это не порядок. Еще если ты призрак, так сквозь пальцы могут посмотреть, а уж если уплотнился -- тогда ни на что не посмотрят. Пожалуйте на цугундер!..
Я протиснулся поближе к Бурачкову и начал очень дипломатично:
-- Скажите, господин Бурачков, а у вас тут, в городе, нет никого знакомых? Постарайтесь вспомнить.
-- Позвольте...-- призадумался совершенно измученный Бурачков. -- Ну конечно же есть! Столоначальник третьего стола Адриан Игнатьич Кокусов... Не изволите знать?
-- Кокусов, -- дипломатично сказал я, подмигивая своим компаньонам. -- Кажется, знаю. Это какой Кокусов? Адриан Игнатьич?
-- Ну да, -- оживился он. -- Это мой большой приятель. Он на Вознесенском в доме номер семь жил.
-- Так поздравляю вас, -- фальшиво засмеялся я. -- Он там и сейчас живет. Я это доподлинно знаю.
-- Серьезно?
Он был доверчив, как ребенок.
-- Ну, конечно. Ведь он женат?
-- А как же. В 1832-м женился на Елене Петровне Гвоздиковой.
-- Ну, так и есть! Я его знаю, -- вскричал я. -- Он мне часто говорил: "Соскучился, говорит, я по Бурачкову. Хоть бы одним глазком его повидать". Он вам будет очень рад.
-- Как же, как же, -- оживился Бурачков. -- Приятели ведь мы. Я у него еще Ванечку крестил.
-- Ну, Ванечка уже большой вырос. Совсем мужчина. Все про вас спрашивает. Вы бы навестили их.
-- И то пойду, -- сказал он, добродушно кивнув мне головой и поднимаясь с места. -- И то пойду. Вот-то радость будет... Как же! Адриан Игнатьич... Ведь мы с ним еще с детства!..
Он проковылял в переднюю, надел чью-то барашковую шапку, набросил на плечи поданное мною старое пальто, висевшее в передней без употребления, -- и, прихрамывая, покашливая, стал спускаться с лестницы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы стояли у окна и с торжеством глядели на этого допотопного наивного доверчивого чудака, которого удалось так легко сплавить...
* * *
На другой день девица Чмокина позвонила мне по телефону:
-- Послушайте! Вы знаете? Ведь он нынче утром ко мне приходил. Слава Богу, меня не было дома и квартира была заперта. Я сказала швейцару, если еще придет -- не пускать.
-- Конечно, -- одобрительно сказал я. -- Гоните безо всяких рассуждений.
-- Я и сама так думаю. Вы уж помалкивайте о том, что случилось. Мы все сговорились молчать. А то Бог его знает, что может выйти.
* * *
Заметка в газетной хронике происшествий: "Вчера в Лесном на опушке рощи был замечен висящий на дереве человек. Одет он был в типичный наряд чиновника сороковых годов. Вероятно, один из неудачников-актеров театра миниатюр, которые расплодились теперь, как грибы, а актеров содержат впроголодь. Бедняга, как предполагают, после спектакля побежал и повесился, не успев даже переодеться... Документов при нем не оказалось. Труп отправлен в Обуховскую больницу..."